— Эй!
Тут же вошел секретарь председателя ЧК Абросимов, молодой румяный парень из вчерашних гимназистов.
— Звали, товарищ председатель?
— Ага. Вот что…
Бесстрашный замотал головой, не удержался и чихнул.
— Шайтан!
— Будьте здоровы, товарищ Бесстрашный, — улыбнулся секретарь, уже зная, что будет дальше.
Председатель в этот раз ограничился тремя «шайтанами», вытерся рукавом и приказал:
— Там есть такой капитан Лыков-Нефедьев. На сегодня назначен.
— Так точно. Опасный вражина!
— Да? Приведи-ка его сюда, хочу поговорить с ним.
— Слушаюсь!
Как все мальчишки, не попавшие на войну, Абросимов очень любил тянуться, печатать шаг и вообще изображать из себя армейскую кость.
В кабинет ввели человека в старом пиджаке, который не мог скрыть военной выправки. Тот встал под лампу, глянул на Бесстрашного. Чекист пристально всматривался в лицо капитана. Хорошее лицо… И держится неплохо, видно, что не боится. Печать обреченности уже легла, но обреченности решительной. Такой в последнюю минуту слабины не даст.
Бывший баталер попробовал вспомнить, сколько подобных лиц он видел за последние месяцы, с тех пор как был объявлен красный террор. И не смог. Много, очень много. Нет, даже страшно много. И большинство были вот такие: умные и с чувством собственного достоинства. Когда же это кончится?
Капитан смотрел чекисту прямо в глаза и ждал. Тот взял в руки учетный листок:
— Лыков-Нефедьев?
— Да.
— Николай Алексеевич?
— Да.
— А у батьки твоего какая фамилия была? Тоже Лыков-Нефедьев?
Капитан удивился:
— Для чего интересуетесь?
— Ты отвечай.
— Нет, отец был просто Лыков.
— Он в полиции служил?
Офицер замешкался, но потом признал:
— Да.
— И звали его Алексей Николаич?
— Именно так, — озадаченно подтвердил арестованный.
А лицо у страшного комиссара вдруг сделалось растерянное и какое-то беспомощное.
Оба молчали. Один в руках у другого и знает, что жить ему осталось до темноты. Ночью чекисты включают двигатель от моторной лодки, специально спущенный в подвал, и под его рев расстреливают пленников. Тех, кого утром сняли с довольствия. Капитану уже объявили, что кормежки ему сегодня не полагается. Все понятно.
И вдруг чекист задал вопрос, которого офицер никак не ожидал услышать:
— Скажи, а ты Брюшкин или Чунеев?
Капитан замер от неожиданности:
— Как?
— Ну, ты который из двух? Брюшкин или Чунеев?
— А вы… Вы откуда знаете?
— Потом объясню. Ну?
— Чунеев.
— А брательник где?
— Не знаю. Мы потеряли друг друга.
Бесстрашный усадил капитана напротив себя и смотрел на него с непонятной симпатией.
— Ну а батька твой?
— Тоже не знаю. Я был в Персии, когда все случилось. Приехал в Петроград уже в январе восемнадцатого.
— То есть власть была уже наша?
— Ваша, — ответил Лыков-Нефедьев с такой интонацией, что тут же осекся. Однако чекист не обратил на это внимания и продолжил расспросы:
— Но ведь ты же пытался найти батьку? Что люди говорили?
— А некого было спросить. Кто знал, сам исчез. Даже для Временного правительства отец был царский сатрап.
— Да уж… — дернул себя за ус Бесстрашный. — Побольше бы таких сатрапов. Глядишь, и революция бы не понадобилась.
Капитан в упор посмотрел на чекиста:
— Вы… Ты знал его?
Но тот лишь отмахнулся:
— Неужели так и не нашел концов? Ведь человек в больших чинах, не иголка, чтобы бесследно пропасть!
— Не нашел, — разочаровал чекиста капитан. — В январе какие были концы? Чиновников такого ранга еще «временные» арестовывали и сажали в Петропавловку. Потом кого-то отпустили, а кто-то так и сидел до Октябрьского переворота. Думаю, отец не хотел сдаваться этим дуракам. Он был гордый и вины за собой никакой не чувствовал. Если ты его знал, то поймешь, о чем я. Он же всю жизнь ловил жуликов и убийц. Чего ему было стыдиться? За что в Петропавловку?
— Да, — кивнул Бесстрашный, — тогда не разбирались.
— А сейчас вы разбираетесь?
Чекист побагровел:
— Да ты же на юг шел, в Добровольческую армию! Разве не так?
Оба снова замолчали. Потом Бесстрашный спросил спокойным голосом:
— Но хоть что-то ты узнал?
— Один человек… Кундрюцков его фамилия, бывший городовой, предположил, что отец вернулся в Нижний Новгород. Он был оттуда родом. Но это только догадка. Думаю, когда стали хватать полицейских, он перешел на нелегальное положение. А там вторая подряд революция… Я надеюсь, что отец жив и здоров. Прячется, как многие. И мы с ним когда-нибудь увидимся…
Голос капитана дрогнул. Бесстрашный шмыгнул носом, встал.
— У тебя вещи где, в камере?
— Да.
— Ты вот что, Николай. Ты не бойся меня. Сделай так, как я скажу.
— Что сделать?
— Тебя сейчас повезут на расстрел. Ну, для всех остальных, значит.
Лыков-Нефедьев слушал чекиста, ничем не выдавая своих чувств. Тот продолжил:
— Сядем ко мне в мотор. Отъедем тут в одно место, где мы… ну, делаем это. Пойдем с тобой в лесок, я кобуру расстегну. Ты не бойся! Это понарошку.
— Я свое еще на фронте отбоялся, — ответил капитан, и чекист понял, кто из них двоих по-настоящему бесстрашный.
— Ну, иди за вещами. Мы быстро все сварганим, испугаться не успеешь.
Председатель ЧК вывел арестованного в коридор. Там стоял Нахамкис и смотрел на них во все глаза.
— Бумаги я подписал, забирай.
— А с этим что, Зот Иваныч?
— Этого я сам шлепну. Не откладывая в долгий ящик. Отвезу сейчас в Каменку и шлепну.
— Я с вами!
— Отставить! Там у тебя с Мочаловым и Луппо непорядок.
— Какой еще непорядок? — возмутился заведующий секретно-политическим отделом.
— Такой! Обличительные показания на них дал бывший помощник исправника Елкин. Три дня назад. А как он мог их дать три дня назад, если мы его еще в августе расстреляли? А? Думал, я не замечу? Думал, товарищ Бесстрашный все мозги уже пропил? Ты ведь в таком духе строчишь на меня доносы в Тамбов?
Нахамкис единственный из расстрельщиков не пил после казней водку. А потом записывал слова захмелевших товарищей, перевирал им во вред и отсылал начальству.
Двое чекистов, тяжело дыша, уставились друг на друга. Нахамкис сдался первый:
— Ну ладно, ладно… Люди смотрят.
— А пусть знают, кто тут главный, — непримиримо заявил Бесстрашный. — Иди, Мотя, и чтобы к ночи все было в ажуре. А снова на меня напишешь — сам к стенке встанешь. Я еще в пятом году в Кронштадте кровь проливал за революцию. А ты в это время что делал, околелый черт? В Сморгони фальшивые пятерки фабриковал? Пошел вон с моих глаз!
Через десять минут капитана Лыкова-Нефедьева усадили в автомобиль председателя ЧК. Офицер был бледен, в руке держал тощий вещмешок и выглядел немного растерянным. И не такой будешь, когда тебя к могильной яме везут…
Следом в авто влез Бесстрашный, кивнул шоферу:
— Давай сам знаешь куда.
Высокомощный мотор долго ехал — сначала по Козлову, потом по слободе, затем выбрался на лесную дорогу. Спустя полчаса свернул направо по накатанной колее и углубился в лес еще саженей на сто. Остановился на поляне.
— Мне с вами, Зот Иваныч? — спросил шофер, доставая из кобуры наган.
— Что уж я, совсем немощный, сам контру не кончу? — ответил председатель. Он тоже вынул оружие — маузер с чужой монограммой. — Сиди здесь, я быстро.
И кивнул офицеру:
— Вылазь, приехали. Жарь вон по той тропе.
Два человека шли по утоптанной дорожке несколько минут. Шум работающего двигателя становился все тише. По обеим сторонам тропы виднелись свежие бугорки.
— Стой!
Лыков-Нефедьев повернулся, все еще не до конца веря в обещания чекиста. Но тот уже убрал маузер в кобуру и протягивал капитану что-то в кулаке:
— Возьми. Тут много, пригодится.
Тот взял, развернул. Оказалось, что это деньги — не керенки, а еще царские.
— Бери. Крестьяне их больше других уважают. На них все купишь.
В пачке было несколько тысяч рублей разными банкнотами.
— Николай!
Голос Бесстрашного дрогнул.
— Я… Понимаешь, хочу… Нет, надо с самого начала. Твой отец когда-то давно спас мне жизнь. И не одному мне, а всей нашей вшивобратии.
— Кому? — удивился капитан.
— Шайка наша так называлась. Мы боролись за народное счастье… Ладно, это долгая история. Короче говоря, вот как я твоего отца отблагодарил: чуть-чуть его сына не кончил. Эх, судьба-индейка! Ты иди, Николай, по этой тропинке. Я пальну в воздух, для шофера, ты не бойся.
Бесстрашный говорил торопливо, сбивчиво, глаза его подозрительно блестели.
— Твой отец — человек! Не вышло мне ему угодить, а есть за что, есть за что. Не ему, так хоть сыну жизнь спасу. Да! Хоть сыну. Я бы за твоего отца! А вот не довелось. Вместо этого довелось мне, Николай, много людей казнить. Теперь спать не могу. Не знаешь, когда все это кончится?
— Уходил бы ты от них, — буркнул капитан.
— А куда? Куда? На мне знаешь, сколько крови? Нет, теперь все. Или мы вас, или вы нас. А ты живи и постарайся уцелеть, ладно? И отца своего найди. А найдешь — передай ему привет от Зота Кизякова. Скажи, что я фамилию сменил. Меня теперь зовут, как наш миноносец. И что тебя уберег, сообщи. Ладно?
— Обязательно. Спасибо тебе. За мою жизнь спасибо.
Бесстрашный вынул маузер, пальнул в воздух, снова убрал в кобуру. Потом вдруг обнял на прощание офицера и сказал:
— Иди. Вон туда иди, на норд-ост. В двадцати верстах есть деревня Мигино, в ней беглецов принимают за деньги. Только все не показывай, а то убьют за такую сумму.
Капитан торопливо двинулся по тропе. Чекист сказал ему в спину:
— Ищи отца, не бросай это дело!
Повернулся и пошел к автомобилю.