— Колька-кун? Бывший стрелок Пятого Восточно-Сибирского полка, прибывший в мае на пароходе вместе с теми изменниками-поляками, — задумчиво произнес Герасимов. — А теперь он выручает из-под ареста революционного агитатора. Вдруг это звенья одной цепи? Надо срочно объявить его в розыск.
— Навряд ли Куницын живет в городе под своей фамилией, — возразил Лыков. — Было бы чересчур глупо с его стороны.
— Опять японский шпион, — скривился генерал-губернатор. — А еще русский! Ладно бы по… ой!
Трепов прикрыл рот рукой и покосился на Ячневского. Тот сделал вид, что не понял.
— Господин Лыков, вы подтвердили мою догадку — напали бывшие солдаты, — сказал он. — Потому им и удался налет, что они знали устав караульной службы. Прошу, ваше превосходительство, отметить это в рапорте государю.
Трепов глянул на коллежского советника и сказал:
— Я со своей стороны не собираюсь беспокоить Его Величество пустяками. В стране каждый день такое творится! Но вот Департамент полиции дважды в месяц строчит отчеты на Высочайшее имя. И государь внимательно их читает…
— Мы тоже промолчим, — торопливо заявил сыщик. — Рядовое происшествие, чего шум поднимать.
— Рядовое или нет, а этого мерзавца нужно изловить, — строго велел генерал-майор Свиты. — Иначе он нам всю армию развратит. Сегодня же будет в приказе. Вам ясно, господа?
— Ясно, ваше превосходительство, — хором ответили сыщик с жандармом.
— А о чем, кстати, велась агитация? — сощурился Герасимов.
— Что воевать не надо, — припомнил Ячневский.
— Ну, это сейчас все говорят. А еще?
Поляк внимательно посмотрел на жандарма и добавил:
— Что царя тоже не надо. И министров, и вообще господ. А нужен крестьянский режим, чтобы мужики сами собой управляли.
— Ого! Что-то новое. Даже эсеры до такой глупости не додумались.
— А еще, — продолжил Ячневский, — агитатор призывал солдат моего полка начать восстание. Мол, только армия сможет сломать хребет царизму. Надо создать тайную революционную организацию, в которую включить все полки столичного гарнизона. И сейчас, когда царь вооружил простой народ, самое время к этому приступить.
Лица у слушателей вытянулись. Все долго молчали, потом Герасимов спросил с недоверием:
— Это вам поручик рассказал? Лежал с ушибленной головой, но все запомнил?
— Нет, — с ледяной вежливостью ответил полковник. — Я провел собственное дознание… Поверхностное, конечно, зато по горячим следам. И записал то, что услышал от солдат, подвергшихся агитации.
Трепов встал, все остальные последовали его примеру.
— Приказываю создать особую группу для поимки этого мерзавца Куницына. И всей его шайки. В группу включить Петербургское охранное отделение, Департамент полиции и военную прокуратуру.
— А также сыскную полицию, — подсказал Алексей Николаевич.
— Да, и ПСП[33] тоже, — согласился диктатор. Потом обвел всех суровым взглядом и добавил: — Старшим назначаю коллежского советника Лыкова.
Подполковник Герасимов расправил плечи и пробормотал:
— Слушаюсь.
Прямо с Мойки офицеры и Лыков отправились на Малую Охту. По дороге они разговорились.
— Агитатор потому вел свою агитацию в Новочеркасском полку, — предположил сыщик, — что это единственный в столичном гарнизоне армейский полк. Все остальные части — гвардейские. Там и условия службы лучше, и традиции, да и надзор строже.
— У нас тоже славные традиции, — обиделся Ячневский.
— Но согласитесь, что у гвардии привилегированное положение.
— Конечно. Уж там агитаторов сразу взяли бы за ворот.
Герасимов хмыкнул:
— Эх, господа… Поражаюсь вашей наивности. Признаки разложения имеются в Преображенском и Кавалергардском полках, а это лучшие полки гвардии! Преображенцы вообще обнаглели: моих филеров часовые не пускают в казармы, зато агитаторам вход свободный.
— Вот! — обрадовался поляк. — А вы говорите, что ядро заговора у нас, у армейцев. Гвардия и здесь впереди всех!
Казармы 145-го Новочеркасского полка поразили Лыкова порядком и чистотой. Герасимов, который до ОКЖ служил в резервном батальоне, и вовсе опешил.
— Однако у вас строго, — вынужден был признать он. — Со стороны поглядеть, так ажур.
Народу в полку было маловато: все на войне. Но нестроевые чины показывали отличную выправку. Как же они с такой выправкой прошляпили агитаторов? Сыщик с жандармом переглянулись, думая об одном.
Ячневский вызвал тех, кто был в подвергшемся нападению карауле. Люди повторили примерно одно и то же. Шесть или семь человек налетели неожиданно и действовали крайне дерзко. Показали револьверы и ножи. Когда свалили с ног поручика, сразу все и кончилось… Никто из солдат не успел применить оружие. Винтовки у них отобрали, заперли в камере и велели помалкивать.
Еще все подтвердили, что налетчики избегали лишней жестокости. Офицера стукнули аккуратно, а рядовых вообще пальцем не тронули. Фельдфебелю, правда, подбили глаз за то, что не хотел отдавать кобуру с наганом. Ну так это за дело…
Вспомнить приметы никто не смог. Похожи на солдат срочной службы. Один повыше других, он смахивал на матроса. Главный, к которому обратились как к Кольке-куну, наружности самой заурядной. Борода с проседью, да на макушке много седины. Глаза внимательные, спокойные. Голос негромкий, но внушительный — никому и в голову не пришло возразить.
На вопрос, что за агитатора пришли выручать, караульные ответили более обстоятельно. И пересказали все те слова, что Ячневский воспроизвел у Трепова. Дядька был постарше других, но той же солдатской породы. Может, из запасных… Однако говорил убежденно и многих в полку смутил. Три дня говорил! И никто из новочеркасцев его не выдал. Лишь на четвертый день смутьян попался на глаза полковнику и был нехотя, по его приказу, арестован.
Как же налетчики проникли на охраняемую территорию, спросил Лыков. А потом спокойно вышли вместе с арестантом? Да через калитку, что позади гауптвахты, пояснили караульные. Лыков с Герасимовым отправились смотреть на эту калитку. Ну, дверь в заборе, перед ней часовой. Выходит, злодеев впустили?
Ячневский приказал привести того самого часового, который нарушил устав. Он сидел в одиночной камере. Явился детина ростом с каланчу.
— Как же ты их впустил? — задал вопрос сыщик.
— А подошел он и попросил.
— Кто «он»?
— А главный у них, с седой бородой.
— Колька-кун?
— Может, и так. Он не представился.
— А что значит попросил? О чем?
Детина наморщил лоб:
— Эта… Сказал, что товарищ там у них. Хороший, будто, человек. А сидит в темнице.
— И что?
— Эта… Ты, говорит, дай нам его вывести. Обещаю, говорит, что ни капли крови не прольем, все аккуратно сделаем.
— И ты дал?
Часовой понурился.
— Эта… Товарища они выручали. Праведное дело, значит, делали.
— А присяга? Ты же перед иконой присягал!
Детина поднял наивные голубые глаза и пояснил:
— Смутил меня тот человек, ваше высокоблагородие. Сказал: ты мужик, и я мужик. А баре нас лбами сталкивают. Что мы с тобой делить будем? Ты, говорит, землю пахал? Пахал, отвечаю. Вот, а они нет. Соху не сумеют наладить. И чего стоит твоя присяга? Кто тебе ближе, мужики или господа-белоручки?
Подполковник Герасимов сердито прикрикнул:
— Ты ври, да не заговаривайся! Нарушил присягу, нарушил устав караульной службы, теперь оправдаться хочешь?
Часовой обиделся:
— Я как есть говорю, чистую правду.
— А если правду, то быть тебе, дураку, в дисциплинарном батальоне.
— Раз провинился, значит, надо ответ держать, — с достоинством ответил парень.
Тут вмешался Лыков:
— Продолжай. Вот ты поговорил со старшим и пропустил их в калитку. Сам снаружи остался, на посту?
— А как же! Разве я могу пост покинуть? — удивился часовой.
Герасимов прыснул в кулак, но сыщик продолжил расспросы:
— Один остался?
— Не, со мной ихний парень стоял.
— Что за парень?
— Мишкой звать. Тоже из наших, из крестьян. Про японский плен рассказывал, пока остальные свое дело лебастрили. У него еще рука не сгибается после японской пули. Интересно про плен баял!
— Да он идиот… — прошептал на ухо сыщику жандарм. Тот отмахнулся:
— Мишка? А из какого он полка?
— Да они все из одного, который в плен попал.
— Пятого Восточно-Сибирского?
— Может и так, ваше высокоблагородие.
— Что, вы там стояли и лясы точили? Пока твоих товарищей по караулу мутузили…
Парень опять обиделся:
— Пошто вы так говорите, ваше высокоблагородие? Грех это. Старший слово сдержал, никого они не потрепали. Я же знаю!
— А поручику голову зашибли — это что? Фельдфебелю по морде крякнули.
— То начальству, за сопротивление. А нас, мужиков, не тронули.
— Ну пусть. А потом они все вышли?
— Так точно. Зашли вшестером, а вышли, значит, всемером; Мишка восьмой был. Пожали мне руку, спасибо сказали да и двинули по улице.
— Руку пожали? — вскинулся подполковник.
— Так точно. Вежливые… А здорово они нас обклеили!
Лыков еще некоторое время донимал парня, пытаясь получить от него важные подробности. Но тот уже рассказал, что знал, и теперь только повторялся. Кончилось тем, что Герасимов забрал весь караул с собой. В охранном отделении их допрашивали целый день, с той же целью — выяснить детали. Во что были одеты нападавшие, какое оружие использовали, как друг к другу обращались. Приметы говора. Развитые или не очень. Особенно старались разузнать про главаря. Вечером Алексей Николаевич заехал на Мойку, 12, где располагалось Петербургское охранное отделение, прочитал протоколы. Ничего важного в них не оказалось. Вот только вспомнили, что у высокого на руке была татуировка в форме якоря. Значит, действительно моряк!
Лыков засел за списки пленных, прибывших на пароходе. Николай Куницын служил в седьмой роте. Оттуда были еще трое — скорее всего, они тоже входят в банду. Рота для солдата что дом родной; в плену они наверняка держались вместе. Михаил Чистяков, возможно, тот самый Мишка, что заговаривал часовому зубы, пока его товарищи обезоружив