– Стой, Кхай! – взмолился, не поспевая за шустрым внуком, старый Пунь.
– Стоять! Милиция! – выныривая из-за помидорной пагоды, издали гаркнул майор Коваленко во все луженое милицейское горло, умягченное знатным самогоном.
– Милиция! Милиция! – услышав этот крик, жалобно взвыли в отдалении таджикские беженцы.
Костя и Мехти, оба не глухие, при слове «милиция» бросились бежать в разные стороны. Оглушенный Зяма, не успевший даже ухватиться за угол кожаной сумы, остался лежать на земле. Старик Пунь, проводив взглядом убегающего внука, перевернул Зяму на спину, уронил книжку и озадаченно поскреб голый подбородок.
– Попался, гнида! – подлетев поближе, торжествующе вскричал Коваленко.
На разбегающихся брюнетов он не обратил особого внимания, сосредоточив его на подозрительном блондине. Майора ждал сюрприз! Сползая с чердака по веревке, он пропустил момент превращения Зямы в гуманоида, в пылу погони ориентировался на розовое пятно его рубашки и оказался совершенно не готов увидеть жуткое чучело, чья лиловая, с длинным светлым хвостиком, голова напоминала огромную редиску.
– Шо це таке?! – изумился Петро на языке предков.
В отличие от майора, закаленный жизнью Пунь не утратил дара русской речи, которую лишь самую малость портил неистребимый акцент.
– Я думаю, это Синюска, – доброжелательно объяснил он.
– Хто-о?!
– Синюска! – любезно повторил Пунь. – Такая красивая синяя девуска с дли-и-инной косой!
Он поднял с земли упавший учебник и раскрыл его на нужной странице.
– Иван Бажов, сказка «Синюшкин колодец», – прочитал майор.
При слове «колодец» он машинально посмотрел на дыру в земле, заметил в ней крупное вложение в виде экзотического кожаного саквояжа и обрадованно потянулся к нему.
Тут из многострадального корейского огорода с бешеными гортанными криками выскочили потомки башибузуков Селим и Султан. На скаку один благородный турецкий принц размахивал, точно саблей, цветущим подсолнухом, а другой замахивался испачканным землей деревянным колышком с обвившимся вокруг него цветущим растением семейства бобовых. Перекрикивая друг друга, братья орали весьма приятные слова – названия сладких плодов и фруктов, с коими они сравнивали (не в пользу всей этой ботвы) дивную красоту русских наташ.
– Ай, персик! – на бегу распевался Селим.
– Арбуз спелый! – голосил Султан.
– Сладкая фига!
– Хурма! Хурма!
Осторожный Пунь отступил в кукурузу при первых же звуках янычарских воплей и уже оттуда с затаенной скорбью смотрел на свою цветущую зелень в руках турецких налетчиков. Майор Коваленко, занятый вызволением из нутра дренажной трубы пухлого азиатского хурджина, замешкался при упоминании фиг и особенно хурмы, нахмурился и без задержки схлопотал по голове крепкой палкой в декоративной гороховой оплетке.
Горячий парень Селим стукнул майора без раздумий и от души, потому что принял его за конкурирующего принца, практикующего абсолютно неправильный подход к русским красавицам. У Селима были основания для такого заблуждения: раскинувшийся Зяма в розовой рубашечке с рюшами и змеящейся по земле рыжей капроновой косой издали смотрелся типичной поверженной наташей, а угрюмо нависший над ним дюжий майор здорово походил на насильника!
Незаслуженно схлопотав по голове, майор с большим удивлением помянул все тот же фрукт:
– Какого фига?! – не дождался ответа, закатил глаза и полег на Зяму вторым этажом.
Выглядело это очень эротично. Селим и Султан завистливо взвыли и, отталкивая друг друга, кинулись вызволять из майорских объятий Зяму, который и сам уже зашевелился. Ноги его – единственный фрагмент, не закрытый массивным телом павшего майора, дергались, дополнительно травмируя невезучие итальянские мокасины о выпирающие из земли корневища.
– Это я тебя спас, моя наташа! – поспешил объявить Селим, сталкивая с постанывающего Зямы бессознательного майора.
– Моя наташа! – тут же ревниво заспорил с младшим принцем старший.
– Фу-у-у! – тяжело вздохнул освобожденный Зяма и вяло обмахнул синюшную капроновую морду оранжевой косой.
Башибузуки горестно охнули.
– Ладно, брат, пусть эта наташа будет твоя! – первым придя в себя, великодушно уступил Султану Селим. – Я себе другую поищу!
Он отбросил в сторону палку с помятой бобовой плетью и быстро зашагал прочь.
– Ай, чернослив! – испуганно глядя на фиолетовую безглазую морду с приплюснутым носом и черными губами, по инерции продолжил плодово-ягодную тему Султан.
Он уронил свой подсолнух под каблуки Зяминых башмаков, повернулся и порысил вслед за братом.
– Финик сушеный! – донеслось из-за помидорной пагоды.
– А куда все делись? – завертел фиолетово-оранжевой головой слегка дезориентированный Зяма.
Мудрый Пунь сидел в кукурузе и помалкивал. Майор Коваленко, которого Зяма увидел не сразу, лежал на земле и помалкивал. Хурджин, частично торчащий из трубы, тоже не издавал ни звука, но его-то Зяма заприметил. Он протянул руку и боязливо прикоснулся к кожаному мешку, подозрительно похожему на округлый бок звериной туши.
– Собака или не собака? – прошептал Зяма.
Предполагаемая туша была умеренно-теплой. Это побудило Зяму задаться новым тревожным вопросом:
– Живая или не живая?
Он зажмурился, рванул хурджин на себя и вытащил его из трубы.
– Да это сумка!
Майор Коваленко слабо застонал.
– Ваша? – любезно спросил Зяма, решив, что незнакомец претендует на багаж. – Да пожалуйста, нам чужого не надо!
Он заботливо приткнул хурджин майору под бочок, оглядел поочередно оба конца дороги и зашагал в ту сторону, где зорким взглядом ловеласа углядел мелькнувший подол женской юбки.
Старик Пунь вылез из кукурузы, посмотрел на майора – тот еще не очнулся, но уже издавал жалобные стоны. Мудрый Пунь присел, осторожно придвинул к себе таджикский хурджин, поплевал на него и тщательно протер кожаную тушу подолом своей длиннополой майки.
– Как хорошо плывет эта группа в полосатых купальниках! – досадливо, а не восхищенно сказала Трошкина, продолжая вспоминать классику отечественного кинематографа.
Я фыркнула. Граждане в полосатых халатах уплывали от нас все дальше. Мы с Алкой при всем желании не могли к ним приблизиться, не рискуя быть обнаруженными: караванный путь полосатиков пролегал через пустошь, на которой нам негде было спрятаться. Опасаясь, что басмачи увозят с собой пленного капитана Кулебякина, я нервничала и грызла невкусный акриловый ноготь.
– Ничего, мы наверстаем упущенное, – успокоила меня подружка. – Как только враг втянется в лесополосу, мы совершим марш-бросок и снова сядем ему на хвост.
В ожидании момента, когда можно будет пересесть на вражеский хвост, мы опустились на груду досок. Через минуту на пустырь перед нами выкатилась «Нива», из которой мячиком выскочил не по возрасту пузатый молодой человек в парусиновых штанах и белой рубахе навыпуск. Он резво обежал машину, распахнул дверцу с правой стороны и откинул переднее кресло, помогая выбраться из салона пассажирам – сухопарому очкарику с брюзгливо поджатыми губами и пышногрудой даме, в просторном декольте которой лежало больше золота, чем в трюме затонувшего судна добычливых пиратов. Мадам глубоко вздохнула, встряхнув свои якорные цепи, и ласковым басом сказала:
– Ну, воздух здесь прекрасный!
Очкарик скривился и громко чихнул, а толстяк радостно заметил:
– Правду говорите!
– Птичка моя, у меня же аллергия на сурепку! – обиженно напомнил очкарик, озираясь по сторонам с глубоким подозрением. – Я чувствую, что она где-то здесь!
– Истина где-то рядом! – весело чирикнула его особо крупная птичка. – Тосик, успокойся! В нашем доме будут тройные стеклопакеты и сплит-система, сурепке через них не пробраться!
– Птичка моя, мне здесь не нравится! – закапризничал очкарик.
– Это прекрасное место, лучшего вы не найдете! – заволновался толстяк. – Чистый воздух, пятнадцать соток плодородной земли, в плане все коммуникации и асфальтированное шоссе, рядом лечебные грязи и никаких люмпенов в черте поселка! Да вы посмотрите по сторонам, какие дома тут строят! Вашими соседями будут исключительно приличные люди!
– Милиция! – дико заорал кто-то неподалеку.
Толстяк осекся и обернулся на голос, остальные тоже посмотрели направо, туда, где пустошь превращалась в ухоженный огород.
– Видите, какая плодородная земля! – после секундной заминки настойчиво повторил толстяк, указуя на пестрящие помидорами грядки.
Однако сменить тему ему не дали.
– Стой! Милиция! – повторно проревел какой-то вислоусый дядька, косолапо пробегая по грядкам.
– Говорите, сплошь порядочные люди? – ехидно повторил очкарик.
– Ну, Тосик, не будь ребенком! – одернула его мадам. – Можно подумать, ты не знаешь, откуда у людей берутся деньги на такие дома!
Она махнула пухлой ручкой, мелодично пробренчав браслетами, и доверительно добавила, обращаясь к толстяку:
– Знаете, мне плевать, если кто-то тут не в ладах с законом. Мне главное, чтобы вокруг была не дикая чернота, а культурные русские люди!
– Здесь как раз…
С диким гиканьем по помидорной плантации промчались два смуглых носатых брюнета, с виду – и не русские, и не культурные.
Толстяк осекся, очкарик выразительно кашлянул.
– Это турецкие строители, – собравшись с мыслями, объяснил побагровевший толстяк. – Они тут жить не будут. Они тут работают. Временно.
– Нет ничего более постоянного, чем временное! – торжествующе заявил очкарик. – Знаем мы этот народ! Сначала они приезжают на временную работу, а потом остаются на постоянное жительство!
– И выписывают к себе всех своих бедных родственников! – поддакнула мадам.
Толстяк открыл рот, но ничего не сказал, сник, как пробитая надувная игрушка, потому что слева, в поле зрения Тосика с его птичкой, из лесочка редкой цепью высыпали люди в полосатых халатах и тюбетейках. Все они были нагружены домашним скарбом и имели вид беднейших родственников из забытого аллахом кишлака.