И, глядя в окно на старика, который удалялся от прокуратуры по мокрой осенней улице, Пафнутьев неожиданно для себя вдруг понял — пора подключать Ковеленова. Он еще раз мысленно прокрутил все происшедшие за последние дни события и опять пришел к тому же — пора.
Пафнутьев набросил плащ, еще не успевший просохнуть, и, подняв воротник, вышел из прокуратуры. На крыльце посмотрел в небо, наслаждаясь мелкой водяной пылью, которая сыпалась откуда-то сверху. И, не задерживаясь, направился в сквер, где, как он знал, есть работающий телефонный автомат.
— Здравствуйте, — сказал он.
— Здравствуйте, — ответил Ковеленов, сразу поняв, с кем он говорит.
— Как поживаете?
— Спасибо, ничего. — Словами оба обменивались совершенно нейтральными, такими, которые ни у кого не могли бы вызвать никакого интереса.
— Как сегодня со временем?
— Нормально.
— Через час устроит?
— Вполне.
И оба, взглянув на часы, одновременно повесили трубки. Встреча должна была состояться не просто через час, а точно через час, ни одной минуты лишней никто ждать не должен. Место было назначено давно и пока не вызывало подозрений. Ковеленов на небольшой скорости подъезжал на машине к скверу, который зарослями кустов выходил на дорогу. А едва останавливался у неприметной тропинки, из кустов в машину протискивался Пафнутьев. И «жигуленок» тут же трогался с места. Даже если бы за Ковеленовым следили, если бы следили и за Пафнутьевым, вряд ли кому-то удалось бы заметить, кто именно сел в машину, в какую машину, да и сам факт того, что кто-то подсел в те считаные секунды, пока машина стояла у кустов, установить было непросто. Важное значение оба придавали согласованности действий. За минуту до назначенного времени Пафнутьев выходил на тропинку, которая вела через кусты, и, не торопясь, шагал к месту встречи — фонарный столб с дорожным знаком, разрешающим поворот направо. И одновременно трогалась машина Ковеленова, стоявшая до этого в трехстах метрах у небольшого магазина. У столба с дорожным знаком машина останавливалась, и еще не было случая, чтобы она простояла больше минуты. Этого времени вполне хватало, чтобы Пафнутьев по тропинке приблизился к столбу, протиснулся сквозь кусты и упал на заднее сиденье.
— Одна минута — это уже плохой результат, — сказал как-то Ковеленов.
— Согласен, — кивнул Пафнутьев.
И с тех пор им стало хватать и полминуты — оба неожиданно для себя осознали, что тридцать секунд — это очень большое время.
— Здравствуйте, Евгений Владиславович, — Пафнутьев плюхнулся на сиденье и захлопнул за собой дверцу. Сегодня им хватило десятисекундной остановки.
— Рад вас видеть, Павел Николаевич, в добром здравии, — ответил Ковеленов, сворачивая вправо и вливаясь в общий поток транспорта. — Что нового в жизни?
— Сама жизнь каждый день поворачивается все новой стороной, — ответил Пафнутьев. — И все более неожиданной. А у тебя, Женя, все в порядке?
— Да, можно и так сказать.
— Появились крутые ребята, Женя… Очень крутые. Даже как-то непривычно.
— Чем занимаются?
— Угоняют машины. «Девятки» любят.
— Все «девятки» любят, — кивнул Ковеленов.
— Не останавливаются ни перед чем.
— Есть трупы?
— Есть.
— Это не наши. Приезжие.
— Возможно… Последний раз их было четверо. Один высокий, в спортивном костюме… Длинные волосы, собирает их на затылке в пучок. Еще один — совсем вроде как малыш, за школьника можно принять… Специалист по дверям.
— Понял.
— Третий — короткий ежик, спортивного склада. Черная куртка и зеленые штаны… О четвертом слушай внимательно… Невысокий, широкоплечий, смуглый… И сам одевается в черное. Не исключено — левша. Главная убойная сила.
— Кавказ?
— Не знаю.
— Кавказцы любят черный цвет.
— А в Средней Азии?
— Не так… Там поярче предпочитают. Что еще?
— Жестокий. Может уложить человека без видимой надобности. Из интереса.
— А левша… Это точно?
— Есть основания так думать.
— Сложно. Такие группы закрыты наглухо. Они не входят в контакт с нашим братом.
— Будь все проще, мы бы не встретились.
— Понял.
Ковеленов не торопясь ехал по какой-то малоприметной улице, позволяя обгонять себя всем, кому хочется. Поглядывая время от времени в зеркало, убеждался — все спокойно, «хвоста» нет. Высадить Пафнутьева он собирался точно так же, как и взял его, но в другом месте, в другом конце города. Машина останавливалась, Пафнутьев нырял в кустарник, пересекал двор и выходил к трамвайной остановке.
— Приехали, — сказал Ковеленов, останавливая машину. — Рад был повидаться.
— Ты там… В старом доме, возле универмага… Ничего не затеваешь?
— А что?
Пафнутьев усмехнулся, заметив, как напряглись руки Ковеленова, лежащие на руле.
— Отставить. Засветился.
— Спасибо, — кивнул вор.
Пафнутьев открыл дверцу и вышел на дорожку сквера. Проводив взглядом неприметный «жигуленок», зашагал к трамвайной остановке. Надежды на Ковеленова было немного. Пафнутьев и сам знал, что угонщики не общаются с воровским миром, что это особая секта и люди в ней чаще всего новые, несидевшие. Поэтому и выйти на них сложно, разве что удастся задержать. Но это чрезвычайно опасно, поскольку без оружия на дело они не идут, могут и очередью из автомата полоснуть, и из гранатомета пальнуть. Если это, конечно, не школьники угнали машину покататься, чтобы было что утром девицам рассказать. Забавы с уголовщинкой стали уже признаком мужества и достоинства. Прыжками с парашютом или боксерскими призами уже никого не удивишь. Вот украсть, угнать, избить… Это ценится куда больше. Но знал Пафнутьев и другое — Ковеленов обладал потрясающей интуицией. Если хоть раз увидит Мясника, он его не отпустит, мимо не пройдет. И еще… Ковеленов у него в долгу. Пафнутьев сознательно предупредил об опасности, которая подстерегала его в квартире старого дома возле универмага. А для Ковеленова оказаться в долгу — вещь совершенно невозможная.
Подходя к прокуратуре, Пафнутьев издали заметил странное существо, которое, подпрыгивая и размахивая руками, неслось ему навстречу, расталкивая прохожих и разбрызгивая лужи. Прошло еще какое-то время, прежде чем он узнал эксперта Худолея. Глаза его радостно сияли, руки совершали какие-то непонятные движения — не то Худолей пытался взлететь, не то удержаться за бренную землю. Уже по тому, что он заметил следователя метров за триста, Пафнутьев догадался, что Худолей давно уже выглядывал его, поджидал и томился.
— Паша! — кричал он издали. — Паша… Удалось! Получилось! Все состоялось, — прошептал он уже совершенно без сил, доковыляв наконец до следователя и чуть не упав ему на грудь.
— Скажи мне, ради бога, что у тебя состоялось? С женщиной, наверно, что-то сумел сотворить, признавайся!
— После такого, Паша… Можно и с женщиной.
— Думаешь, получится?
— У меня теперь все получится! Вот! — И Худолей протянул Пафнутьеву размокший под дождем клочок газеты и даже отступил на шаг, чтобы видеть потрясение Пафнутьева.
— Что это? — Следователь брезгливо взял газетную четвертушку, повертел ее перед глазами. — Где подобрал? Зачем?
— Вот! — Худолей, с картинной капризностью выгнув руку, ткнул указательным пальцем все в тот же клочок газеты. Лицо эксперта сияло от еле сдерживаемого восторга, но была, была в нем и легкая тень затаенного ожидания. Впрочем, вполне возможно, что Пафнутьеву это только показалось — ведь он хорошо знал все тайные надежды эксперта.
— Паша, — шептал тот, потеряв самообладание, — получилось… Удалось и свершилось.
— Если ты не заткнешься, я пройду мимо и больше никогда тебя даже не узнаю, — тихо, но внятно произнес Пафнутьев.
— Паша, прости, — прошептал Худолей свистяще. — Уж больно велика радость! За тебя радость, Паша! Твой гениальный замысел свершился самым блестящим, самым потрясающим образом… Смотри! — Худолей развернул клочок газеты, и Пафнутьев увидел неожиданно большой портрет женщины, который нашел Овсов в кармане Зомби. — Читай… Надя Притулина, лучшая конфетка кондитерской фабрики имени Джордано Бруно!
— Это который сгорел? — Пафнутьев рассмеялся, вчитавшись в несуразные строки текста под снимком.
— Кто сгорел? Я сгорел?! — ужаснулся Худолей.
— Джордано Бруно сгорел… Лет пятьсот назад… Или около этого. Ну да ладно. Чем нелепее, тем лучше.
— Ты хоть представляешь, чего мне стоило уговорить ихнего фотографа Боловина пойти на эту провокацию?
— А зачем было говорить, что это провокация?
— А я и не сказал! Ты что же думаешь, я круглый дурак? Да? Думаешь, что я кретин и идиот? Да? Тогда так и скажи! Скажи!
— Ладно… Как я понимаю, тебе это далось нелегко, — примиряюще проговорил Пафнутьев.
— Ох, Паша… Опять ты о своем! Просто не можешь ни о чем говорить, не намекнув на бутылку водки!
— Это я? — возмутился Пафнутьев. — Хорошо… Только я не понимаю, почему твоему другу и собутыльнику Боловину не пойти тебе навстречу и не опубликовать снимок? Тем более что на гонорар ты тут же покупаешь бутылку, которую с тем же Боловиным и выпиваешь? Ты в самом деле не сказал, что эта публикация — провокация?
— Что ты, Паша! Если бы я сказал, то мне пришлось бы ставить ему не бутылку, а ящик!
Пафнутьев с Худолеем подошли к самому крыльцу прокуратуры и остановились, пропуская посетителей — не то жалобщиков, не то ответчиков.
— Послушай, — негромко сказал Пафнутьев. — Эта фотография — только полдела… Главное — вызвать поток возмущенных писем и звонков, чтобы читатели сообщили, кто это на самом деле… Твой Боловин должен проследить, чтобы гневные письма и звонки не затерялись в общем потоке… Ты понял?
— О! — Худолей махнул бледно-розовой, как мороженый морской окунь, ладошкой. — Не боись. Если прозвучит хоть один звонок… Боловина вызовет главный редактор и немедленно его уволит.
— Ну, уволит, — засомневался Пафнутьев. — Может быть, не стоит до этого доводить, а?