Пафнутьев вошел, плотно закрыл за собой дверь и шагнул на алую ковровую дорожку, которая тянулась к самому столу прокурора. Невродов бросил на Пафнутьева настороженный взгляд поверх очков, проследил за тем, как тот приближается, подходит к столу. Привстав, протянул руку.
— Вижу, что жив, — просипел он.
— Местами, только местами, Валерий Александрович.
— Как же ты влип-то?
— Простоват, — Пафнутьев развел руки в стороны. — И на старуху бывает проруха.
— Что Анцыферов? Порхает?
— Пуще прежнего.
— Парикмахерша посещает?
— Два раза в день. Утром и вечером.
— Совсем, наверно, отощал, изнемог?
— Держится, Валерий Александрович.
— Ну давай вываливай… Что там у тебя? — Невродов решил, что вступительная часть закончена и пора приступать к главному.
Пафнутьев молчал. Те слова, которые он собирался произнести, требовали обрамления молчанием. Вот так сразу вывалить их на стол после трепа об Анцыферове и его преступных связях с парикмахершей… Нет, этого делать было нельзя. Большим психологом стал Пафнутьев, а впрочем, он всегда им был, просто не возникало надобности в этих его способностях. Невродов насторожился, сразу сообразив, что молчит Пафнутьев вовсе не от робости.
— Не знаю, с чего начать, Валерий Александрович.
— Начинай в лоб, — твердо сказал Невродов и снял очки, чтобы не мешали серьезному и откровенному разговору. Очки вроде бы предназначены для разглядывания мелких предметов — буквочек, цифирек, статей закона. А когда очки отложены в сторону — начинается крупный разговор, по большому счету. Тем самым собеседники берут обязательство не обращать внимания на мелочи, не цепляться за слова и оговорки.
— Я уверен, что вы правильно меня поймете…
— И я в этом уверен, — подхватил Невродов, поторапливая Пафнутьева.
— Иначе бы не пришел. А уж коли я здесь, то сознаю, что полностью отдаю себя в ваши руки.
— Бери меня, я вся твоя! — пошутил Невродов, но тут же смутился и покраснел от неловкости. — Извини, Павел Николаевич. Продолжай, прошу тебя.
— Значит, так… Значит, так… Докладываю — мне предложено подумать над тем, чтобы занять кабинет городского прокурора. — Пафнутьев произнес эти слова с чистой совестью.
— И кто предложил подумать?
— Анцыферов.
— Куда же он сам собрался?
Пафнутьев не ответил. Он молча осмотрел кабинет Невродова, задержался на больших окнах, на застекленных шкафах, потом взгляд его, совершив еще несколько виражей, вернулся к Невродову.
— Так, — сказал тот. — Понятно. А меня куда?
— Не знаю. Так далеко разговор не простирался.
— Хорошо… Допустим. Чего ты хочешь от меня?
— Если вы знали о том, что я сказал, — это один разговор. Если я сообщил новость — другой разговор. Вы что-нибудь знали?
— Нет. Об этом мне не было ничего известно. — Неподвижное лицо Невродова начало медленно покрываться красными пятнами. Он вынул большой клетчатый платок, протер руки, коснулся им лба, снова сунул в карман. — Прости, Павел Николаевич, но я не знаю, зачем ты пришел ко мне? Ты отказался от предложения?
— В тот момент, когда об этом шел разговор, я не отказывался.
— Разумеется, — кивнул Невродов. — Дальше.
— Но и не визжал от восторга.
— Этого и не требуется.
— В мои планы не входит занятие кабинета Анцыферова.
— Что же входит в твои планы?
— Анцыферов берет взятки.
— Ха! — Невродов откинулся на спинку кресла. — Ну, ты даешь, Павел Николаевич! А кто их не берет?
— Он берет их за прикрытие уголовных дел.
— Естественно, он же прокурор. За что же ему еще могут платить? — Невродов рассмеялся, но смех его не получился беззаботным. Настороженно рассмеялся прокурор, ожидая дальнейших пояснений.
— Я хочу, — Пафнутьев помолчал, подбирая слова наиболее уместные, наиболее точные. — Я хочу взять его на этом деле.
— И посадить?
— Да.
— Шутишь?
— Нет.
Невродов тяжело поднялся, прошелся по кабинету, поскрипывая вощеными паркетинками, остановился у окна, некоторое время смотрел на улицу, постоял у шкафа, набитого кодексами, комментариями, справочниками, вернулся, но не сел, а, уперевшись в стол двумя руками, навис всем своим большим жарким телом над Пафнутьевым так, что тот даже чуть пригнул голову.
— Кто об этом знает? — голос Невродова сделался заметно тише, что было добрым знаком.
— Уже двое.
— Так. — Невродов обошел вокруг стола и сел в кресло. — Тебе известно его прикрытие?
— Да.
— И ты надеешься этот козырь перебить?
— Да.
— Но это невозможно, Павел Николаевич.
— Очень даже возможно.
— Каким образом?
— Будет лучше, если я не отвечу.
— Почему?
— Не хочу связывать вас знанием. И мне спокойнее. Просто я все беру на себя. В случае неудачи — гореть мне одному. Синим пламенем.
— Но санкцию-то я должен дать?
— Конечно.
— Но это же переворот, Павел Николаевич? Вы это хотя бы сознаете?
— Я прошу вас помочь в пределах закона.
— Но мы оба знаем, что такое закон в наше время, верно?
— Знаем.
— Зачем ты идешь на это? Ведь тебе светит кабинет городского прокурора.
— Высоты боюсь.
— Это не ответ.
— Это самый честный ответ, который я могу дать. Ведь мы оба знаем, что такое закон в наше время и каковы будут мои обязанности в кабинете городского прокурора.
— Принимается… Но надо хорошо подумать. — Невродов сложил руки на столе и исподлобья посмотрел на Пафнутьева. — Ведь этим все закончиться не может, это будет только началом…
— Скорее всего.
— Ты поставил меня в сложное положение, Павел Николаевич. Независимо от того, как я отнесусь к твоему предложению. Ты это понимаешь?
— Да.
— Надо подумать, — повторил Невродов после долгого молчания.
— Когда позвонить?
— Не надо звонить. Я сам тебя найду. Не торопи.
— Хорошо. — Пафнутьев поднялся.
— Ты откуда мне звонил?
— Из автомата.
— Молодец.
— А здесь все в порядке? — Пафнутьев кивнул на ряд телефонов, выстроившихся на столе Невродова.
— Надеюсь.
— Надо бы уточнить, Валерий Александрович.
— Уже. Тут порядок. Подчистил немного.
— А было что подчищать?
— Было. — Невродов опустил глаза.
— До скорой встречи, Валерий Александрович. Буду ждать вашего звонка.
— Жди, — кивнул Невродов и протянул руку, настороженно глядя Пафнутьеву в глаза. — Не дрогнешь?
— Нет.
— Я позвоню, — повторил областной прокурор.
Только выйдя на улицу, Пафнутьев перевел дух — он не привык говорить в таком темпе. Когда на его пути оказался гастроном, он вошел и у стойки купил томатного сока — больше ничего в розлив не продавали. Сок оказался настолько отвратительным, что он почти полный стакан оставил на прилавке. Выходя, оглянулся — молоденькая девушка спокойно выливала его недопитый сок обратно в стеклянную колбу.
Сверившись с адресом в блокноте, Пафнутьев прошел во двор дома, осмотрелся. Двор был чист, ухожен, что уже вызывало удивление — очень мало осталось в стране ухоженных мест. Вдоль проезжей части стояли несколько машин, явно иностранного производства. Под толстыми кленами пестрели скамейки, к ним тянулись дорожки, подметенные дорожки. Дом был старой, сталинской еще постройки — толстые стены, кое-какие выступы над окнами, над дверями. Сегодня, во времена сверхэкономии и какой-то безумной гонки за заморскими стеклобетонными образцами, эти невинные карнизики казались архитектурными роскошествами. Когда-то в таких вот домах еще делали прихожие, оставляли кладовочки, да и кухни в них почему-то оказывались гораздо больше стандартных пяти метров.
Пафнутьев поднялся по непривычно широкой лестнице на третий этаж, потоптался на просторной площадке с окном во двор, подойдя к тяжелой дубовой двери, позвонил. В глубине квартиры прозвучал слабый, приглушенный звонок. Щелкнули замки, и на пороге возникла молодая женщина со встревоженным взглядом. Она, казалось, ждала кого-то, кто вмешался бы в ее жизнь решительно и счастливо.
— Здравствуйте, — сказал Пафнутьев и громче, и радостнее, чем требовалось.
— Здравствуйте…
— Здесь живут Званцевы?
— Живут, — женщина чуть заметно улыбнулась, откликнувшись на его тон.
— Значит, я не заблудился.
— Если не заблудились, входите, — она отступила в сторону — большая прихожая позволяла отступить в сторону, пропустить гостя в дом и лишь потом закрыть за ним дверь. В современных домах ей вначале пришлось бы пройти в глубину квартиры, в комнату, а уж потом вернуться к двери.
— Спасибо, — Пафнутьев шагнул вперед, сделал еще несколько шагов, осмотрелся. В большой комнате стояла детская кроватка, возле нее — трехколесный велосипед. Все ясно, подумал он. В доме двое детей. Одному пять лет, второму год. Или что-то около этого. Квартира просторная, даже пустоватая. Похоже, что время от времени вещи отсюда попросту выносят. А были здесь неплохие вещи, то что ныне принято называть антиквариатом, хотя сделаны они уже после войны, в пятидесятые годы. Но даже тогда вещи делали лучше. Куда уходят мастера?
— Наверно, я должна предложить вам раздеться? — спросила женщина, прерывая затянувшееся молчание. — Но я не знаю, кстати ли…
— Кстати, — кивнул Пафнутьев и стащил с себя намокший плащ. — Дети? — он кивнул в сторону большой комнаты.
— Да… Двое.
— Я так и подумал сразу, что двое.
— Почему?
— Кроватка и велосипед, — улыбнулся Пафнутьев.
— Действительно. — Женщина посмотрела в комнату и словно сама впервые увидела такое сочетание. — Вы наблюдательный.
— Работа такая… — Пафнутьев на свету смог внимательнее рассмотреть женщину. Светлые волосы, короткая стрижка, платье в цветочек, передник, шлепанцы…
Почувствовав его взгляд, она передернула плечами, встряхнула головой, провела ладонью по лицу, как бы снимая с себя домашнюю озабоченность.
— Извините, я никого не ждала… Выгляжу, наверно, неважно…