— Представляю, — хмыкнул Сысцов.
— Я тоже… Естественно, работать ему со мной стало неуютно. Но это тоже к делу не относится. И когда после всего этого до меня дошла информация о готовящейся взятке… Согласитесь, у меня были основания не бить в колокола.
— Понимаю вас, — кивнул Сысцов. — Возмездие — святое чувство. Прекрасно вас понимаю.
— Никакого возмездия, никакой мести. Доложить вам о телефонном звонке, когда я лежал связанным по рукам и ногам, я был обязан. Но мог ли я, положив голову на плаху, утверждать, что это был голос именно Анцыферова? Не показалось ли мне это в моей тогдашней предсмертной тоске? Я — следователь. И я обязан был положить на стол доказательства. А у меня их не было.
— Но у вас их никогда и не будет, — произнес Сысцов той странной интонацией, когда его слова можно было растолковать и как вопрос, и как утверждение, но было в нем и сочувствие, и удовлетворение.
— Не обо мне разговор, — сказал Пафнутьев, пресекая попытки Сысцова выудить подробности. — Я — птица не столь уж высокого полета. Речь идет о вас, Иван Иванович. О вашей судьбе, о вашем будущем.
— Даже так? — на этот раз в восклицании Сысцова уже не было прежнего благодушия.
— Эти бумаги, пленки, фотографии были обнаружены сегодня утром в сейфе Анцыферова. — Пафнутьев вынул полдюжины разноцветных папок с резолюциями, сделанными фломастерами в углу каждого конверта. — Обратите внимание, Иван Иванович… На каждой папке рукой Анцыферова сделаны соответствующие пометки… Как я понимаю, сделаны они для собственного потребления, он их делал для себя… Я оставляю вам эти документы.
— Их уже кто-то видел?
— Нет. Я изъял их при обыске, а когда понял их характер, содержание…
— Они уже побывали в областной прокуратуре?
— Нет.
— Невродов с ними знакомился?
— Нет.
— А его люди?
— Нет.
— Это хорошо. — Сысцов взял папки, бегло взглянул на них. — Да, это рука Анцыферова. Любопытно…
— Если хотите, можете посмотреть прямо сейчас. Я посижу, подожду… Можете посмотреть их без меня, я позвоню позже… Можете вообще оставить их себе. Но в любом случае моя просьба заключается в следующем: посмотрите их сегодня. Пока Анцыферов еще…
— Я понял, — кивнул Сысцов. — Пока он еще изолирован.
— Когда я взглянул на эти бумаги, которые он хранил так бережно, которые подбирал и сортировал так тщательно, которые наверняка готовился пустить в дело… Я понял, что тот голос в трубке принадлежал все-таки ему.
— Но ведь нужно быть идиотом, чтобы хранить подобные бумаги в служебном сейфе, — пробормотал Сысцов, заглянув в одну из папок.
— Знаете, Иван Иванович, мне кажется, что это не единственный его поступок, который вызывает… сомнения.
— Деликатно вы иногда выражаетесь, Павел Николаевич, — усмехнулся Сысцов.
— Как говорит наш эксперт, с кем поведешься, с тем и наберешься.
— Позвоните мне через пару часов, — сказал Сысцов и, взяв папки, направился к письменному столу. — Анцыферов знает, что эти бумаги обнаружены при обыске?
— Да. И подтвердил это при понятых. Его подтверждение занесено в протокол.
— Что же это он… Растерялся?
— Очень, — заверил Пафнутьев.
— Но это же надо быть дураком… Почему он не отрекся от них, почему не сказал, что их ему подсунули?
— Мы об этом уже говорили, Иван Иванович. — Пафнутьев поднялся. — Анцыферов иногда совершает странные поступки.
— Я жду вашего звонка, Павел Николаевич, — на этот раз Сысцов произнес имя Пафнутьева даже с некоторой долей уважительности.
Пафнутьев позвонил Сысцову ровно через два часа. Секретарша соединила его тут же, не задав ни единого вопроса, — видимо, была предупреждена.
— А, Павел Николаевич, — буднично произнес Сысцов. — Рад, что вы нашли время позвонить мне… Я разобрался с вашим вопросом. Мне кажется, нам не надо особенно беспокоиться и вмешиваться в это дело… Пусть все идет как идет. Суд разберется и скажет свое слово. Вы согласны?
— Конечно.
— Вот и отлично. Продолжайте работать. Кстати, подумайте, кто бы мог заменить… хотя бы временно… отсутствующего… работника.
— Если мне это позволительно… — начал было Пафнутьев, но Сысцов перебил его:
— А почему бы и нет?
— Хорошо… Я попытаюсь…
— Всего доброго, Павел Николаевич. Благодарю вас. — И Сысцов положил трубку.
Овсов стоял у окна, глядя на жизнь больничного двора, Валя сидела за его спиной на кушетке, и шел между ними привычный, неспешный разговор о том о сем. Говорили о самих себе и о странных отношениях, сложившихся между ними, когда и рвать нет сил, и продолжать тягостно. И вдруг Овсов увидел, как во двор въехала машина. Он сразу обратил на нее внимание, потому что въехала она не так, как обычно въезжают машины в больничные ворота. Сюда въезжают на малой скорости, притихшие, понимая свою неуместность здесь, среди покалеченных, больных, умирающих. А эта въехала на скорости, с визгом остановилась у самого крыльца, из нее быстро вышли два человека и бегом поднялись по ступенькам.
— Кажется, к нам гости, — проговорил Овсов. И хотя больше ни о чем не успел подумать, взгляд его сам по себе остановился на телефоне — надо бы позвонить.
— Кого-то привезли? — спросила Валя.
— Скорее, за кем-то приехали… Ты на кого-то оформляла сегодня выписку?
— Кому положено, ушли еще до обеда.
— Слышишь? — спросил Овсов, дав Вале знак замолчать. И оба услышали в коридоре частые, решительные шаги. Они приближались, становились громче, и в них явно звучала угроза — по больничным коридорам так не ходят. Шаги замерли у самой двери, помедлили секунду. Дверь распахнулась, и в ординаторскую вошли два молодых человека. Оба были одеты в черные кожаные куртки. Один был повыше, массивнее, с пучком волос, собранных на затылке, второй пониже, весь поменьше, но жилистее, стремительнее.
— Слушаю вас, молодые люди, — проговорил Овсов, повернувшись к ним от окна.
— Где Званцев? — спросил высокий, взяв на себя разговор.
— Простите? — Овсов удивленно вскинул брови.
— Я спрашиваю, в какой палате лежит Званцев Сергей Дмитриевич? — отрезал длинный. — Вопрос ясен?
— Валя, — обернулся Овсов к девушке, — у нас есть такой больной?
— Не знаю… Надо уточнить. — Валя легко поднялась и вышла из ординаторской. В коридоре прозвучали ее быстрые, срывающиеся на бег шаги.
«Молодец, — успел подумать Овсов. — Все поняла». И он понял — пришли добивать Зомби. Но как они узнали, что он жив, что он здесь?
— Куда она пошла? — подозрительно спросил длинноволосый, шагнув к Овсову.
— Вы же просили уточнить насчет больного… Наверно, в приемный покой. Там регистрируются все поступления, самые свежие, самые…
— Нам не нужны свежие поступления! Этот тип лежит у вас уже полгода!
— У нас есть больные, которые лежат и дольше, — ответил Овсов, затягивая время, давая Вале возможность что-то предпринять.
«А что она может предпринять? — подумал Овсов. — Увести Зомби куда-нибудь? Куда? Хотя, может… В кладовку какую-нибудь, за швабрами спрячет, в рентгенкабинет, там бронированные двери, эти не смогут пробиться даже со взрывчаткой… Не один ли из них приходил сюда полгода назад? Очень даже может быть… Если и не из них, то очень похожий… Из того же племени».
— Нас интересует человек, который поступил сюда к вам полгода назад. Его привезли в бессознательном состоянии. Авария на дороге… Где он?
— А что у него? — спросил Овсов.
— Не понял?
— С чем он лежит у нас? Перелом, потеря крови, ушибы… Я могу долго перечислять болезни… Больные распределены по палатам, в соответствии с повреждениями… Например, в седьмой, рядом с моим кабинетом, у всех переломаны ноги… Дальше, в пятой, у всех какие-то несчастья с руками…
Коротко остриженный парень, который остался стоять у двери, выглянул в коридор и тут же обернулся.
— Пошли! — быстро сказал он. — Баба куда-то его повела!
— Ну, падаль! — пригрозил длинноволосый Овсову, и оба парня выскочили в коридор.
Он был достаточно длинным, не менее ста метров, и Овсов, выйдя вслед за гостями, увидел в конце коридора Валю и Зомби, они, торопясь, выходили из палаты. Заметив бегущих к ним парней, оба вернулись в палату.
— Кажется, пробил час, — пробормотал Овсов и, войдя в свой кабинет, схватил стоявший за шкафом костыль — металлическую палку с ручкой. С этим ненадежным вроде бы оружием он бросился к палате Зомби. Парни были уже у двери и что есть силы ломились в нее. Фанерная клееная дверь уже болталась на одной петле, и гости с хрустом выламывали ее из рамы.
Подбежав на несколько шагов, Овсов перехватил костыль, будто это было ружье, и, выставив его вперед, сделал еще шаг к палате.
— Прекратить! — заорал он хрипло. — Прекратить безобразие! — Видимо, не было у него более сильных слов, или же не решался он произнести их в больничном коридоре.
— Отвали, папаша! — прорычал высокий детина.
— Убирайтесь немедленно, не то буду стрелять! — заорал Овсов с таким убеждением, что оба парня на мгновение остановились.
— Боря, разберись! — бросил парень с пучком волос на затылке и, вырвав дверь, отбросил ее в сторону.
И в этот момент оглушительно грохнул выстрел, прозвучавший особенно громко в замкнутом пространстве коридора. Серый линолеум под ногами парней взорвался, вспенился клочьями от вошедших в него крупных картечин.
— Больше предупреждать не буду! — Воспользовавшись растерянностью парней, Овсов успел перезарядить странное свое оружие.
Парни переглянулись, посмотрели на Овсова, на направленный на них ствол, на развороченный линолеум и одновременно попятились.
— Один шаг в мою сторону, и буду стрелять, — предупредил Овсов. — Я знаю, куда нужно целиться.
— Ну, падаль, — сказал высокий, открывая дверь на лестничную площадку. — Мы еще встретимся!
— На операционном столе! — успел крикнуть вдогонку Овсов. И, убедившись, что гости ушли, обессиленно прислонился к стене.