— Верю…
— Мы теперь будем уделять тебе очень много времени, мы уделим тебе все наше время без остатка… Веришь?
— Верю…
— Поехали. — Неклясов вытянул вперед тощую, слегка искореженную болезнью ладошку, обнажив на секунду золотой браслет «ролекса». Любил Неклясов роскошь и по наивности своей, глубинному невежеству полагал, что такие вот вещи подтверждают власть и вызывают уважение. И был прав, да, он был прав, потому что люди, окружавшие его, тоже стремились к таким же вещам, тоже мечтали о них и преклонялись перед теми, кто этими вещами обладал.
Было дело, как-то вошел Неклясов в лавку на Кипре, в столичном городе Никосии. Долго ходил вдоль витрин, посверкивающих золотом, настолько долго, что хозяин, заподозрив неладное, нажал невидимую кнопочку и вызвал в зал еще двоих сотрудников откуда-то из глубины помещения. А Неклясов, пройдоха, вор и бандюга, все это видел, все понимал и усмехался тому, что сейчас произойдет. Хозяин попытался было обратиться к нему на нескольких языках, а он только усмехнулся, смотрел устало и наконец произнес единственную фразу:
— Моя твоя не понимает, иди к такой-то матери…
Но хозяин понял, побледнел от оскорбления и отошел к кассе. А Неклясов остановился наконец у самой дорогой вещицы — у швейцарских часов «ролекс» с золотым браслетом и золотым корпусом. И молча ткнул пальцем — хочу, дескать. Хозяин не осмелился ослушаться, покорно подошел к витрине, щелкнул замочком, снял с полки часы и протянул странному посетителю. Стояла жара, остров задыхался от зноя, улицы были пусты и раскалены солнцем так, что плиты тротуара жгли сквозь подошву. И никого, никого больше в лавке не было. Неклясов примерил часы, повертел рукой — браслет подошел. И, не снимая их, он вынул из кармана пачку долларов, отсчитал прямо на подоконник десять тысяч, хотя стоили они где-то десять с половиной, и, сделав небрежный жест рукой, вышел в слепящий жар Средиземноморья.
Получилось красиво, и он любил рассказывать об этом случае, подвыпив, а приятели, хотя и знали историю наизусть, каждый раз слушали с неподдельным интересом, прикидывая, как бы и самим в будущем совершить нечто подобное.
— Как здоровье, Славик? — обернулся Неклясов к Ерхову, который все так же полулежал на заднем сиденье.
— Спасибо, Вовчик, хорошо…
— Говорят, новые друзья появились?
Ерхов промолчал.
Машина выехала из опасного для Неклясова квартала и углубилась в городские окраины. Теперь найти его будет непросто. Да и хватятся Ерхова тоже не сию минуту, если, конечно, Анцыферов не продаст. А он не продаст, решил Неклясов. И трусоват, и повязан. Как он может продать, если сам же и назвал адрес… Теперь Анцышка завяз навсегда, усмехнулся Неклясов. Он мог отмыться от взятки, даже от ресторанных своих дел, но вот от этого… Ни перед кем не отмоется и ни от чего не отвертится.
— Как поживает друг Пафнутьев? — неожиданно прервал Неклясов собственные мысли, снова повернувшись к Ерхову.
— Спасибо, хорошо, — ответил тот механически, даже не вдумываясь в вопрос и не пытаясь вспомнить, кто такой Пафнутьев.
— Часто встречались?
— Как придется, — ответил Ерхов, опять не в полной мере сознавая, о чем идет речь.
— Говорят, скоро суд? — спросил Неклясов.
— Я не судья…
— Знаю, — рассмеялся Неклясов. — По тебе видно. Теперь я судья. Мне и процесс проводить, и приговор выносить, и исполнять приговор… Верно?
— Как скажешь, Вовчик. — Ерхову больше всего хотелось, видимо, просто прилечь и замолчать. По всему было видно, что чувствовал он себя неважно, каждую секунду мог потерять сознание. Злая напористость Неклясова слегка взбадривала, но он тут же закрывал глаза, и голова его клонилась к мощному плечу охранника.
— А знаешь, гнездышко-то наше разорили, — опять обернулся к нему Неклясов. — Нет уж у нас прежнего гнездышка.
— Новое будет, — обронил Ерхов, едва шевеля губами.
— Правильно мыслишь, молодец! — одобрил Неклясов. — Умница. Ты всегда был сообразительным. Гнездышко у нас будет, но вот тебя, суки, там уже никто не увидит. Как выразился однажды один очень умный человек, окажу я тебе маленькую ритуальную услугу…
— Это хорошо…
— Я тоже так думаю.
— Кончать будете? — Ерхов задал первый вопрос за все время, пока Неклясов со своими амбалами взламывали дверь, брали его под руки, волокли по лестничным переходам, за все время поездки в машине.
— Обязательно! — радостно ответил Неклясов. — А нам иначе нельзя. Ну, посоветуй, как поступить? Ты уже столько наговорил, столько наболтал дурным своим языком, что поставил нас перед необходимостью… Я читал твои показания, следователь давал читать… У тебя, Славик, хорошая память, все запомнил, обо мне мнение имеешь, к хорошей жизни стремишься… Твои стремления осуществятся очень скоро, получишь хорошую жизнь, не здесь, правда, не на земле, но это уже досадные и ненужные подробности.
— Подзалетишь, Вовчик…
— Конечно! — с еще большей уверенностью воскликнул Неклясов. — Конечно, я на этом сгорю синим пламенем! Но разве ты не заметил, сучий потрох, что именно к этому я и стремлюсь?! А? Я же дебил. — Неклясов опять заговорил на любимую свою тему. Видно, терзали его болезни, понимал, что даже при хорошем уходе жить ему оставалось не очень много. — Хочется напоследок немного расслабиться, чтобы ребятам было о чем поговорить после моей смерти, чтоб хоть немного у них, хоть что-нибудь в памяти осталось…
— Останется, — прошептал чуть слышно Ерхов.
Действия Неклясова всегда поражали какой-то болезненностью, изощренной выдумкой. И отрезанные уши, и девочки, похищенные чуть ли не из детского сада, — он фотографировал их голыми, с голыми мужиками… От этих фотографий мамаши с ума сходили. То, что он затеял с Ерховым, тоже выдавало натуру не просто преступную, а больную. Ему мало было пристрелить оказавшегося слишком разговорчивым Ерхова, хотелось остаться в памяти хотя бы своих же соратников. Его болезненность делала поступки непредсказуемыми, и предугадать действия Неклясова, принять какие-то упреждающие меры было совершенно невозможно.
— Как поживает наш друг Бильдин? — неожиданно спросил Неклясов у одного из своих охранников.
— Выздоравливает… Иногда появляется на службе… Руководит банком, — хмыкнул амбал, сидевший рядом с Ерховым.
— Новые уши не выросли?
— Показались только… Маленькие такие, розовенькие, нежные… Но подрастают. Уже пушок на них появился.
— Слышишь, Славик? — рассмеялся Неклясов. — Ты вот срезал банкиру уши, а они опять растут… Придется опять срезать, а?
— Это уже без меня…
— Думаешь, не сможем?
— Научитесь, освоите… Дело нехитрое… Были бы уши.
— Ох, Славик, как мне не хочется с тобой расставаться!
— Ничего, — обронил Ерхов. — Ненадолго…
— Да? — резко обернулся к нему Неклясов. — Это как понимать?
— Да вот так и понимай. Сам же видишь, никак мы с тобой не расстанемся надолго… Вот и опять свиделись. И опять встретимся… Здесь ли, там ли…
— Разберемся, — прервал неприятный разговор Неклясов. — Так… Ближе к делу… Этот, как его… Анцышка… Ты понял, да? — Неклясов, не оборачиваясь, обратился к одному из амбалов.
— Все будет по плану, Вовчик.
— Не промахнись… Чтобы все было именно по плану. И судья, Осоргин его фамилия… Славик очень хочет его повидать… Может быть, немного не те условия, может быть, немного преждевременно, но, я думаю, нас простят, а, ребята?
— Куда им деваться, — равнодушно произнес охранник. — Простят.
— А поймут?
— И поймут, — так же спокойно, почти сонно произнес он. — Чего тут понимать? Жить-то хочется всем. И Славику вот тоже хочется. Хоть и нашла его бандитская пуля, но умелые руки хирурга спасли непутевую жизнь… Ненадолго, но спасли. Поймут. — Охранник вернулся к своей мысли. — Не дураки.
— Время! — предупредил Неклясов. — Чтобы все было до минуты. Ясно? Пять минут ожидания — и вся затея летит к чертям. Дуем из города, в городе находиться нельзя. Важно пораньше выскочить, а то через полчаса Пафнутьев уже будет знать о том, что его лучший друг куда-то делся… Нужно побыстрее проскочить гаишные посты. Останови здесь. — Неклясов положил ладонь на колено водителя. — Прижмись к обочине.
Неклясов проследил, чтобы все машины, которые шли за ними, проскочили мимо. Теперь сзади дорога была свободной — это убедило его в том, что «хвоста» нет.
— Выходи, — сказал он одному из амбалов, который сидел с правой стороны. — Пять часов — очень хорошее время… Это уже сумерки, начинает темнеть… Будет очень красиво… Мне нравится, когда красиво… А тебе, Славик?
Ерхов не ответил. То ли он заснул, то ли потерял сознание от слабости и перенесенных волнений.
— Растолкать? — спросил амбал.
— Не надо, — великодушно махнул рукой Неклясов. — Пусть спит, ему нужно набираться сил… Не можем же мы привезти полутруп… Он нужен нам сильным, молодым и здоровым… Правильно? — Неклясов засмеялся, но амбал лишь выдавил из себя кислую улыбку. Похоже, предстоящее и для него было крутоватым.
Около часа на средней скорости «Мерседес» шел по трассе, потом свернул на боковую дорогу. Еще через пятнадцать минут въехал в лес, хороший чистый лес с мощными соснами, изредка перемежающимися ельником, березняком. Видимо, водитель был здесь не первый раз, потому что все ехали молча, о дороге не говорили, повороты не уточняли. Закончился асфальт, и «Мерседес» мягко свернул на заснеженную грунтовую дорогу.
От перенесенных волнений Неклясов притомился, возбуждение, охватившее его в начале поездки, прошло, и он дремал, откинувшись на спинку сиденья. Молчали и остальные — водитель, охранник на заднем сиденье и Ерхов, который, похоже, был даже рад этой передышке. Каждое слово давалось ему с трудом, он все время зябко ежился, стараясь поплотнее завернуться в куртку, которую ему в последний момент, выводя из пафнутьевской тайной квартиры, набросили охранники. Не из жалости, а чтобы не вызвать подозрений у соседей.
Наконец, выехав на небольшую поляну, машина остановилась. Сосны, стоящие вокруг, гудели на весеннем ветру, кричали птицы, потревоженные нежданными гостями. Неклясов опустил стекло и молча, полуприкрыв глаза, смотрел наружу. Непонятно было, то ли он не понимает, куда приехал, то ли вспоминает, зачем приехал. Но и водитель, и амбал на заднем сиденье прекрасно знали, чем кончится это его сумеречное состояние, чем обернется недолгое забытье — вспышкой энергии, внезапной, кратковременной и болезненной.