— Так, — повторил Пафнутьев в полной растерянности. — Так… Как же нам с тобой быть-то?
— Я же говорю… Верните мне сироту, отпустите с ней на свободу. А водку, которую вручили возле универмага, можете оставить себе. Пейте на здоровье, — произнес Самохин с обидой.
— Ни фига себе! — воскликнул Пафнутьев в полной растерянности. — Да ты же разбил обе бутылки!
— Не надо было железки на руки цеплять!
— Значит, девочка — сирота?
— Да, — помедлив, ответил Самохин.
— При живых родителях?
— Это уж точно, — несколько невпопад ответил Самохин обычной своей поговорочкой.
— Хорошо, — Пафнутьев поднялся, приняв наконец решение. — Пусть будет по-твоему. Разбираться будем утром. А сейчас отвезу я тебя на ночевку в одно место. Пошли, — и он, распахнув дверь кабинета, выпустил Самохина в коридор. Оглянулся и, увидев недописанный протокол, вернул Самохина обратно в кабинет. — Подписать надо наши с тобой поиски и находки, — сказал он, придвигая листки к краю стола.
— Ни в коем случае! — ответил тот с вызовом. — Никаких протоколов, никаких подписей. Я устал, плохо себя чувствую, у меня шоковое состояние, меня силой разлучили с младенцем… Ничего подписывать не буду.
Пафнутьев постоял в растерянности, потом медленно сложил протокол пополам и старательно засунул во внутренний карман пиджака. Самохин, увидев блеснувшую рукоять пистолета, усмехнулся.
— Это правильно, — сказал он. — Одобряю.
— Хоть в чем-то мы с тобой сошлись, — проворчал Пафнутьев и, выключив в кабинете свет, запер дверь. Машина с водителем была во дворе, и уже через пять минут он вталкивал Самохина в кабинет Шаланды.
— Принимай пополнение, Шаланда! — весело сказал Пафнутьев. — Его зовут Самохин. Михаил Михайлович. Девочками торгует.
— Я знал, что ты его сюда притащишь, — вздохнул Шаланда, даже не взглянув на Самохина.
— Откуда? — удивился Пафнутьев. — Я сам этого не знал!
— Я так подумал… В чем будет самая большая пакость от Пафнутьева, что он может сделать такого, чтобы испортить мне жизнь? И ответил себе… Он притащит этого алкаша ко мне… И только я так подумал, распахивается дверь, и вваливается хмырь в наручниках… — Шаланда устало развел руками, с укором посмотрел на Пафнутьева. — Хоть позвонил бы… Дал бы время смыться.
— Поэтому и не позвонил. Не хочешь задать ему пару вопросов? Может быть, тебя что-то интересует?
— Ни единого вопроса у меня к нему нет.
— Почему? — простодушно улыбнулся Пафнутьев.
— Жить хочу, Паша. Единственная причина — хочется жить.
— Ты хочешь сказать, что над нами кружится опасность?
— Она не кружится, Паша. Она уже пикирует. — Шаланда быстро взглянул на Пафнутьева и тут же опустил глаза. — Оставляй этого типа. Здесь он будет целее. Пока он у меня, его жизни ничто не угрожает. Но завтра с утра надо его куда-то определять.
— Определим. А пока запри на пару замков.
— А перед этим не забудьте в туалет сводить, — добавил Самохин, молча сидевший у стены.
— Сводим, — кивнул Шаланда.
— А ты не хочешь со мной пошептаться? — спросил Пафнутьев у Шаланды.
— Паша… Я сказал тебе все, что мог… Так же буду поступать и в дальнейшем.
— И на том спасибо.
— Пожалуйста, — обиженно произнес Шаланда, навалившись тяжелой грудью на стол. — И не думай, что я говорю тебе мало. Будь здоров, Паша.
Пафнутьев застал Вику в полной растерянности. Девочка лежала на диване, запеленатая в новые уже простынки, которые Вика сделала, разорвав две большие наволочки. Не раздеваясь, он прошел в комнату, убедился, что жена на месте, девочка жива, — и облегченно перевел дух. После загадочных предупреждений Шаланды Пафнутьев стал всего опасаться.
— Паша, она спит, — сказала Вика, когда Пафнутьев, раздевшись в прихожей, снова вернулся в комнату.
— Это прекрасно!
— И ни разу не просыпалась, Паша… Это ненормально… Она уже намочила под себя, но даже после этого не проснулась.
— Значит, крепкий, здоровый ребенок, — Пафнутьев не желал проникаться какими-то невнятными опасениями Вики. — Значит, есть надежда, что и у нас с тобой сон будет здоровым, крепким, целебным. А завтра утром отнесем в роддом. Там у них есть отделение брошенных детей, пусть решают.
— Думаешь, стоит?
— А мы не имеем права поступить иначе.
— Знаешь, Паша… Странный какой-то ребенок… То, что она спит уже несколько часов, не просыпаясь… Ладно. Дело в другом. Это не домашний ребенок, Паша. Тот алкаш взял его где-то в другом месте, не дома, не у матери.
— Почему ты так решила?
— Девочка во всем казенном… Смотри, в чем она была… На простынках, на пеленках больничные штампы, в одеяло вшит лоскуток, которым обычно помечают солдатские вещи… Дома детей иначе одевают… Что-то голубенькое, розовенькое, какие-то кружевца, носочки… Здесь ничего этого нет. Она как из казармы…
— Тогда родители и в самом деле могут не позвонить. — Пафнутьев подошел к вороху белья, которое было на девочке, приподнял за уголок одну пеленку, вторую, всмотрелся в белый лоскут, вшитый в самый угол синего спецовочного одеяла, но ни единой буквы разобрать ему не удалось — лоскут был каким-то выжженным, видимо, стиральными порошками, химическими травлениями…
Пафнутьев подошел к телефону и набрал номер телестудии. Фырнин был еще на месте, видимо, дожидался ночного выпуска новостей и скучал, поглядывая на часы.
— Валя, опять я, верный твой сокамерник… Новостей нет? Кто-нибудь спрашивал о девочке?
— Нет, Паша. Никто.
— Ни единого звонка?
— Один был, но человек интересовался не столько девочкой, сколько задержанным мужиком… Я сказал, что ничего определенного ответить не могу, попросил оставить телефон, мы, дескать, перезвоним.
— Молодец! А он?
— Повесил трубку.
— Так, — огорчился Пафнутьев. — Ну хоть позвонил, и то хорошо. Послушай, Валя… Я уже дома, если будет что-нибудь новенькое, звякни, ладно?
— Заметано, — и Фырнин положил трубку.
Девочка проспала всю ночь, так ни разу и не проснувшись. И всю ночь над ней стояла, сидела рядом, ходила вокруг Вика, понимая, что происходит нечто из ряда вон. Время от времени к ним подходил заспанный Пафнутьев. Постояв, так и не проронив ни слова, уходил в спальню.
А утром, так же молча выпив чашку крепкого чая с соленым сыром, он побрился, оделся, вошел в комнату.
— Все, — сказал он. — Хватит. Упаковывай это существо — и поехали. И так много времени потеряли.
— Куда? — вскинулась Вика.
— К Овсову. — Пафнутьев по памяти набрал номер телефона, долго ждал, пока поднимут трубку. Наконец в динамике раздался заспанный голос хирурга.
— Да… Слушаю.
— Разбудил? — спросил Пафнутьев.
— Паша? Ты? О боже… — Овсов, видимо, не совсем еще пришел в себя. — Подожди, ни фига не понимаю… Полчаса назад заснул… Ночью двух простреленных привезли…
— Выжили?
— Один выжил, телохранитель… А хозяин его помер. Обычная картина — контрольный выстрел в голову. А у тебя что? Надеюсь, без выстрелов?
— Еду к тебе, Овес.
— Едь… Только не очень быстро, я еще немного подремлю.
— Буду через десять минут.
— Ну ты, Паша, даешь… Ладно, едь… Я за это время хоть воды в морду плесну.
— Во что плеснешь?
— В морду, Паша, в морду… От лица у меня давно уже ничего не осталось. Все, отвали.
Пафнутьев подошел к окну — черная «Волга» стояла на своем обычном месте. Стекло водителя было приспущено, и из машины поднимался еле заметный голубоватый дымок.
— Паша, что ты задумал? — спросила Вика.
— Пусть с этим существом разбираются знатоки матери и ребенка. Если она не просыпается целую ночь, значит, может вообще не проснуться. С ней что-то сделали, это не простой ребенок, это еще тот ребенок! И надо от нее избавиться, пока жива, а то потом на скамью подсудимых с тобой рядышком усядемся, как вампиры и детоубийцы. — Пафнутьев набрал номер дежурного милиции. — Алло! Шаланда на месте?
— Скоро будет.
— Были звонки по поводу пропавшей девочки?
— Не было. Были звонки по поводу пропавшего мальчика.
— Что за мальчик?
— А бог его знает… Двенадцать лет, ученик, светлые волосы, джинсовые штаны, плащевая куртка…
— Все понял, — перебил Пафнутьев. — Придет Шаланда — передайте привет. Скажите, что я всегда о нем помню. Именно эти слова — я постоянно помню о нем.
— Передам! — рассмеялся дежурный. — Ему, наверное, будет приятно.
— Поехали, — и Пафнутьев рванулся в прихожую. Вику с девочкой он пропустил вперед и, пока она спускалась по лестнице, запер дверь на несколько замков — это стало нормой, стальные двери надо было запирать на засовы, чтобы никакой взрыв не выворотил их вместе с рамой. — К Овсову! — бросил он водителю, падая на сиденье рядом с ним.
— И до этого дошло, — рассудительно заметил водитель.
— Дошло, — кивнул Пафнутьев.
— Набираем обороты?
— Набираем, Володя, набираем.
— А то я смотрю, вы уже с пушкой не расстаетесь… Скоро стрельба?
— Предупрежу тебя заранее.
— Есть один человек… Гранатомет предлагает…
— Надежный человек?
— Вполне.
— Бери не раздумывая.
— Я не шучу, — водитель искоса взглянул на Пафнутьева.
— Мне тоже, Володя, не до шуток.
— Быстрей, пожалуйста, — сказала Вика, дождавшись паузы в разговоре. — Ребенок, мне кажется, стал синеть…
— Поздно прибавлять скорость, — сказал водитель.
— Почему? — вскинулась Вика.
— Уже приехали.
Овсов ждал их, лежа на кушетке. Лицо его было заспанным, седые волосы всклокочены, халат распахнут. Пафнутьев не видел его несколько месяцев и теперь всматривался в лицо хирурга, пытаясь найти следы прошедшего времени.
— Сдаю, Паша, сдаю, — сказал Овсов, взглянув на Пафнутьева. — Особенно по утрам.
— Хороша была ночка?
— Слава богу, что кончилась, — вздохнул Овсов. — Что у вас?
— Ребенок, — Вика положила сверток на стол и развернула. Девочка продолжала спать, но губы у нее действительно приобрели фиолетовый оттенок.