— Ну, вот видите, как хорошо, — по голосу Пафнутьев понял, что Андрей улыбается.
— Что же тут хорошего?
— Из этого человека можно изготовить прекрасного живца.
— Это не просто, — заметил Пафнутьев.
— А у нас, Павел Николаевич, нет выбора, — произнес Андрей. — Мы можем, конечно, поплясать немного вокруг да около, но рано или поздно все равно придем к этому решению. Сделать все надо не откладывая. Времени нет, Павел Николаевич.
В кабинете опять наступила тишина. За окном стемнело, и все ярче становились уличные огни. Теперь проносящиеся на повороте машины изредка светом фар выхватывали из сумрака лицо Пафнутьева, и оно вспыхивало ярким розовым пятном.
— Что будем делать, Павел Николаевич? — спросил Андрей из темноты своего угла.
— Будем думать.
— Я тоже могу кое-что поприкинуть, да, Павел Николаевич? — спросил Андрей.
— Конечно.
Андрей настойчиво вел свою линию, более того, в этом разговоре его настрой был более решительным. Пафнутьев колебался, сомневался, пытаясь найти решение, которое хотя бы немного вписывалось в требования закона. Но он не видел такого решения, а Андрей его и не искал. Недавнее происшествие, когда он чуть было не лишился жизни, развязало ему руки, и он готов был действовать быстро и жестко.
Пафнутьев тоже прошел через некоторые испытания и, хотя не предлагал ничего сам, не останавливал и Андрея.
— Мне кажется, Павел Николаевич, что, если мы не уничтожим его, он уничтожит и меня, и вас. Он не остановится, пока не пришлет Вике вашу правую руку, свернутую в кукиш. Или левое ухо, надетое на шампур.
— Мне хочется тебе возразить, Андрюша, но нечего, — сказал Пафнутьев. Не было сейчас в его голосе обычной дурашливости, готовности посмеяться, поиграть словами. Пафнутьев говорил тише и печальнее, чем обычно. И понял Андрей — созрел Павел Николаевич, кажется, созрел.
Раздался телефонный звонок — в этот вечер они казались резкими и раздражающими. Но этот звонок отличался от прочих — прозвучав единственный раз, он смолк. Пафнутьев придвинул аппарат поближе к себе. Через минуту телефон зазвонил снова, и тогда он поднял трубку. Это был их с Викой условный сигнал — когда жена хотела дать знать, что звонит именно она, то, набрав номер и дождавшись одного звонка, опускала трубку. И тут же звонила снова. Если Пафнутьев был на месте, он сразу догадывался, кто к нему ломится.
— Да! — сказал он преувеличенно бодрым голосом.
— Паша… Это… У нас кое-что случилось, — голос Вики оборвался, она замолчала, видимо, разговаривая с кем-то, прикрыла трубку рукой. Потом Пафнутьев снова услышал ее учащенное дыхание.
— Вика! — крикнул он, сразу предположив худшее. — Что там у тебя? Говори!
— У нас гости, Паша…
— Кто?
— Он говорит, что его фамилия Бевзлин Анатолий Матвеевич.
— Зачем ты открыла дверь?! Зачем ты его впустила?! Мы же договаривались — никого! Ни под каким предлогом! Ни днем ни ночью!
— Паша… Остановись… Я его не впускала.
— Как?!
— Я пришла домой, а он уже сидит в квартире… И с ним еще двое. Они смотрели телевизор и пили кофе. И шампанское вот… И еще, Паша… Только ты не расстраивайся, ладно? Не будешь?
— Ну?
— Они тут небольшой беспорядок устроили… Не буду рассказывать об этом подробно, сам увидишь…
— Так, — выдохнул Пафнутьев чуть слышно. — Дай этому Бевзлину трубку.
— Он и сам просит.
— Что там? — спросил Андрей, почувствовав напряжение в голосе Пафнутьева.
— Бевзлин у меня дома. Вошел, когда там никого не было. Вика вернулась, а он со своими костоломами шампанское пьет. Сейчас возьмет трубку. Со мной хочет поговорить, — все это Пафнутьев произнес странным мертвым голосом, даже не прикрывая трубку рукой. Бевзлин перешел границу, и теперь не было ничего, что могло бы остановить Пафнутьева, образумить, заставить подумать о последствиях. Теперь последствия не имели для него ровно никакого значения.
— Алло! — раздался в трубке молодой, оживленный голос Бевзлина. — Павел Николаевич?
— Да, это я, — односложно ответил Пафнутьев, не в силах произнести еще хотя бы несколько слов.
— Рад вас слышать! Давно жду вашего звонка… А вы все не звоните и не звоните… Я начал беспокоиться. Думаю, уж не случилось ли чего…
— Ничего не случилось, — ответил Пафнутьев, дыша широко открытым ртом и пытаясь как-то совладать с собой.
— Как я рад! Я действительно счастлив тому, что с вами ничего не случилось! — Бевзлин весело рассмеялся. — Мне бы хотелось лично участвовать во всем, что с вами происходит, Павел Николаевич! Я даже испугался, неужели, думаю, меня опередили! Представляете мой ужас?
— Ужас впереди, — без выражения произнес Пафнутьев.
— Да! — обрадовался Бевзлин. — Конечно! Хорошо, что вы это понимаете!
— Что вам нужно в моем доме?
— Решил встретиться… А тут ваша жена… Знаете, я был приятно удивлен… Совершенно очаровательная женщина! Причем в моем вкусе! Знаете, таких называют женщина-подросток… Есть в них и некоторая неловкость, и непосредственность, мальчишеская порывистость… Да и фигура подростковая — узкие бедра, высокая шея, маленькая грудь…
— Вы напрасно это сделали, Анатолий Матвеевич.
— О, Павел Николаевич! Если бы вы только знали, как много в жизни я делаю ошибок! В некоторых даже раскаиваюсь, их немного, но бывают. Такие ошибки вызывают в моей душе чувство горечи и скорби.
— Вы напрасно это сделали, — повторил Пафнутьев без выражения. Не смог он сейчас придать своему голосу ни гнева, ни раздражения, ни злости. На все это у него не было сил.
— Да ладно вам, Павел Николаевич! Напрасно, напрасно… Мы вот тут познакомились с вашей женой, Вика согласилась даже позвонить. Она у вас просто очаровашка. Я предложил ей поехать с нами, обещала подумать… Надеюсь, подумает и согласится. А, Вика? Мы хорошие ребята и не сделаем тебе больно. Мы сделаем тебе хорошо и приятно. Ну? Согласна? Вот и отлично.
Пафнутьев слушал, не перебивая, и спадали, спадали с его души последние оковы. В эти мгновения он был даже благодарен Бевзлину за те слова, которые тот произносил в трубку. Пафнутьев не перебивал его, внимательно слушал, кивал головой, и, будь сейчас в кабинете посветлее, Андрей мог бы даже заметить на его лице улыбку. Но вряд ли он захотел бы, чтобы Пафнутьев вот так посмотрел на него. Наверное, и Пафнутьев содрогнулся бы, увидев в зеркале гримасу, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать улыбкой.
— Знаете, Анатолий Матвеевич… Хотел у вас спросить… Как вы объясните тот факт, что отпечатки пальцев на тисках, которыми была раздавлена голова Самохина, и отпечатки пальцев на фотографиях, которыми вы любовались недавно в моем кабинете… Да, они совпали. Может быть, вы не поверите, но точно такие же отпечатки пальцев мы обнаружили в квартире старика Чувьюрова. Вам это не кажется странным?
— Ай-яй-яй! Павел Николаевич… И это все, что вы можете мне сказать? Вам ответить, или вы сами извинитесь и отзовете свои слова?
— Ответьте, пожалуйста, если это вас не затруднит.
— Вика, дорогая, свари еще кофе… У тебя это получается неплохо. Ладно? Умница… Дай я тебя поцелую! — Все это Бевзлин проговорил в прекрасном актерском исполнении, и если бы Пафнутьев услышал эти слова в другом месте, в другой обстановке, он легко принял бы их за искренние и непосредственные. — Так вот, отпечатки на фотографиях… Признаю, я в самом деле держал их в руках, когда заглянул на минутку к вам в прокуратуру. Вы мне их показали, поделились поисками и находками… Я благодарен вам за доверие. Тиски? Но, надеюсь, вы знаете, что я являюсь спонсором в роддоме… Представляете, Павел Николаевич, до чего дошла Россия… Бабам рожать негде. На соломе и то чище, безопаснее, нежели в той конюшне, которую представляет этот так называемый родильный дом!
— Может быть, потому им негде рожать, что появились состоятельные граждане, которым срочно понадобились виллы в Испании?
— О, вы знаете о моих недавних приобретениях? Весьма рад, весьма польщен. Так вот, о тисках… Помнится, как-то меня провели по всем подсобным помещениям роддома, заглянули мы и к сантехнику. Мастерская мне понравилась, правда, запасных частей там совершенно не было, пришлось помочь, подбросили ему запчасти. И в роддоме появилась горячая вода. Вполне возможно, что я коснулся и тех злополучных тисков. Не знаю, не помню… Но возможно.
— Этими тисками была раздавлена голова Самохина.
— Какой ужас! Не говорите мне больше о таких вещах, Павел Николаевич!
— А квартира Чувьюрова?
— Моему другу, Шанцеву, владельцу фирмы «Фокус», в этом доме принадлежит несколько квартир… Как-то он пригласил меня посмотреть их… Вполне возможно, что мы были и в квартире человека, которого вы называете… Я не помню его фамилии.
— Придется вспомнить, — ответил Пафнутьев, горько сознавая, что не удалось ему прижать Бевзлина к стене, что он, Пафнутьев, выглядит сейчас жалко и беспомощно.
— Не старайтесь, Павел Николаевич, не тужьтесь… Что бы вы там ни придумали, как бы ни ловчили, поверят мне. Не сомневайтесь в этом — мне поверят, а не вашим вонючим бумажкам.
— Вонючим? — смог наконец усмехнуться Пафнутьев. — Воняет последнее время совсем не от меня.
— Не надо так, Павел Николаевич, — голос Бевзлина мгновенно изменился. — Не заставляйте меня поступать плохо по отношению к близким вам людям. Вы должны извиниться за свой хамский намек. Извинитесь, Павел Николаевич… Прошу вас.
— Да, действительно, я сказал, не подумав, какую-то глупость… — произнес Пафнутьев легко и даже охотно, чем озадачил Бевзлина. — Извините меня, ради бога, дорогой Анатолий Матвеевич. Я готов поклясться чем угодно, что больше никогда не позволю себе чего-либо подобного! Еще раз прошу меня извинить и постараться забыть об этом досадном недоразумении. Простите, Анатолий Матвеевич!
Извинение было столь охотным, многословным, самоуничижительным, что Бевзлин не сразу смог понять, что же произошло. Но его просьба была выполнена, и ему ничего не оставалось, как принять извинение.