ование Бевзлина. — Хорошо!» — сказал он шало и решительно, самому себе сказал.
И позвонил.
И уважил дорогого гостя, будущего губернатора города, молодого и кудрявого. Красивый губернатор будет в городе, первый жених, предмет ночных стенаний местных красавиц, тайная причина их мокрых подушек и нервозных дней.
Невродов блестяще провел этот разговор. И пригрозил, и потребовал, и пальцем по столу постучал, что там пальцем, он нашел возможность даже кулаком грохнуть об стол, мысленно, конечно. Но Пафнутьеву сумел сказать — знамена расчехлить, шашки вон, не то получим такого губернатора…
Да, ведь он еще и из окружения президента!
Там, видимо, тоже компашка подобралась еще та…
— Ладно, — крякнул Пафнутьев. — Разберемся.
Андрей принарядился, что бывало с ним нечасто. Обычно он обходился рубашкой, свитером, курткой. Но сегодня пришлось надеть галстук. Он не нравился себе при галстуке, было в этом его облике что-то чиновничье, желание уравняться с обитателями кабинетов, контор, канцелярий, которых он опасался и подсознательно избегал. Но тут уж ничего нельзя было поделать — требовалась именно нарядность, и Андрей не придумал ничего лучшего, как надеть белую рубашку, галстук и серый костюм. Получилось достойно, а когда он на все это великолепие набросил еще и куртку, надел кепку, получилось даже терпимо.
До свидания оставалось еще достаточно времени, часа полтора, и он, не торопясь, шел по улице, выдерживая лишь общее направление к тому месту, где должен был встретиться с Надей.
Жаждущие вечерних приключений девушки проносились мимо, озабоченные и заранее недовольные помехами, которые возникнут, наверняка появятся и на пути к их счастью, неслись туда, где их ждут, где они смогут быть веселыми и беззаботными, где позволено говорить все, что взбредет в голову, и весело смеяться, вскидывая юными ногами, поводя юными плечами. А в отставленной руке будет дымиться диковинная сигарета, а во второй руке будет посверкивать хрустальными бликами бокал с диковинным опять же напитком, сулящим истинно райское наслаждение, как выражаются телевизионные зазывалы.
Почти вдоль всех улиц стояли иностранные машины выше средней изношенности, но попадались и совершенно новые, последних моделей джипы и «Мерседесы», «Вольво» и «бээмвэшки» — самые дорогие и роскошные. Причем было их здесь гораздо больше, чем можно встретить в Париже или Лондоне, Нью-Йорке или в Гамбурге. Крутые ребята торопились заявить о себе, о безграничных своих возможностях, о заработках, которые и не снились целым заводским, больничным или учительским коллективам, всем их членам, вместе взятым.
Киоски сверкали подсвеченными изнутри напитками всех цветов радуги, создавая на улице праздничное, радужное, но все-таки обманное впечатление. Не всем, далеко не всем удавалось наутро проснуться после употребления этих вот наливок и настоек каких-то несъедобных цветов — синих, зеленых, молочно-белых, а то и вообще землисто-серых.
Андрей шел сквозь всю эту скороспелую мишуру новой жизни, снова и снова просчитывая сегодняшнюю свою затею. Прекрасно знал он, помнил, что случаются свидания, плавно и незаметно переходящие в смертельную поножовщину, трепетные и взволнованные встречи, которые опять же плавно и незаметно переходят в перестрелку, в погоню, а то и в… чего не бывает — в расчлененку.
— Авось, — пробормотал Андрей и, сжавшись, ощутил каждую мышцу, каждую частицу тела. Это было как бы боевым смотром, и он остался доволен, почувствовав, что находится в форме, в неплохой форме.
Он прошелся вдоль универмага, постоял у витрины, у которой несколько дней назад назначил Наде первое свидание. Опять здесь толпились юноши и девушки, ахали и вздыхали по недоступно-счастливой жизни на других берегах, куда если и удастся попасть, то не скоро. И все годы, которые пройдут до этого упоительного момента, будут наполнены ожиданием, томлением и стонами у таких вот витрин. До назначенного времени оставалось полчаса.
Андрей зашел в будку телефона-автомата, потом во вторую, в третью — возле универмага их был выстроен длинный ряд. Дозвониться до Пафнутьева удалось из седьмой.
— Павел Николаевич? Это я, Андрей. Какие новости?
— Новости просто потрясающие! — заорал в трубку Пафнутьев с такой силой, будто долго не мог произнести ни слова и вот наконец вырвался, сбросил путы и смог заговорить. — Ты, судя по голосу, жив. Я жив. Шаланда жив. Худолей пьян в стельку. Разве это не прекрасно?
— Значит, с Шаландой все в порядке? — сдержанно спросил Андрей.
— Ты не поверишь! Шаланда — полная кефали!
— Да, действительно, это неплохо, — произнес Андрей, поглядывая по сторонам.
— А ты как?
— Иду на свидание.
— Ни пуха!
— К черту! — проговорил Андрей и повесил трубку.
До свидания оставалось пятнадцать минут.
Андрей решил не идти по главной улице, а добраться к нужному переулку дворами. Это было гораздо безопаснее, да и появиться он мог неожиданно, в последний момент. Пробираясь между детскими площадками, песочницами, размокшими за зиму беседками, в которых пенсионеры отчаянно сражались во всевозможные задумчивые игры, Андрей безошибочно вышел к автобусной остановке, где и была назначена встреча.
До восьми оставалось несколько минут, не то две, не то три. Автобус ждали женщина с двумя детьми и вжавшийся в угол мужичок, не выдержавший, видимо, последнего тоста. Сквозь стеклянные кирпичи остановки его темная фигура казалась бесформенным сгустком. И только по тому, что мужичок время от времени шевелился, выглядывал на дорогу в ожидании автобуса, можно было догадаться, что это все-таки живой человек.
Начал накрапывать дождь.
Андрей спрятался под грибом, расписанным под мухомор. Здесь была врыта в землю маленькая размокшая скамейка, на ней он и расположился. Похоже, местные выпивохи частенько навещали этот скромный грибок, все вокруг было усеяно пробками — жестяными, пластмассовыми, фольговыми. На земле можно было рассмотреть и белесый хребет рыбешки, и куриную косточку, обглоданную до белизны зимними морозами, и конфетные обертки.
Посмотрев на часы в очередной раз, Андрей увидел, что уже восемь. И в ту же секунду к автобусной остановке подъехал зеленый «жигуленок» чуть ли не первого выпуска. Из него вышла Надя. Как и в прошлый раз, она была в черном плаще. Оказавшись на тротуаре, щелкнула зонтиком, и он распахнулся над ней красно-перепончатым крылом. «Жигуленок» отъехал, и Надя, оставшись одна, обеспокоенно оглянулась по сторонам.
«Черный плащ, красный зонтик, — отметил Андрей. — Мрачновато получается, траурное какое-то сочетание… Но что делать, что делать…»
Он вышел из-под грибка и шагнул к остановке.
— А вот и я, — сказал Андрей, беря ее под локоть.
— Надо же… А я была уверена, что ты не придешь, — сказала Надя.
— Почему?
— Ой, для этого столько может быть причин, что их даже перечислять неинтересно. Куда мы идем?
— Для начала лучше спрятаться где-нибудь от дождя. — Андрей окинул взглядом улицу, прилегающий тротуар, сквер. Ничего подозрительного, настораживающего он не заметил. У киоска стояли под навесом два мужичка, рядом на земле лежал рулон рубероида — дачники собирались открывать сезон. На подошедшем автобусе отъехали и женщина с детьми, и пьяный мужичок. Он с трудом подошел к автобусу, протянул в беспомощности руки, и его просто втащили вовнутрь. Двери тут же захлопнулись за его спиной.
Надя выглядела лучше, чем в прошлый раз, но вела себя как-то встревоженно. Несколько раз Андрей поймал ее взгляд, брошенный вдоль улицы, назад, она вздрогнула, когда из кустов неожиданно выскочила промокшая под дождем собака.
— Ты чего-то опасаешься? — спросил Андрей.
— Я уже знаю, что с тобой можно ничего не опасаться.
— А мне? Мне нужно чего-то опасаться? Твои знакомые — крутоватые ребята, а?
— Не столь, не столь, Андрей.
— И они вот так легко смирились с твоим уходом?
— Каким уходом? — удивилась Надя. — Я ни от кого не ушла, ни от чего не ушла.
— И ни к кому не пришла?
— К тебе вот пришла, но зачем — не знаю.
— Темнишь, — сказал Андрей. — Знаешь.
Надя отвернулась, помолчала, чуть сильнее сжала руку у локтя.
— Извини, — сказала она. — Слукавила. Невольно. Слова подвернулись… Я и не заметила, как они выскочили. Как с горки соскользнули.
— Бывает.
— Скажи… Я тебе нравлюсь?
— Да.
— Но ты же меня совершенно не знаешь?
— Я говорю о том, что знаю.
— Не боишься разочароваться?
— Если это придет, значит, придет, — Андрей спокойно посмотрел Наде в глаза. — Ты волнуешься? Нервничаешь?
— Не каждый день приходится ходить на свидания… Куда идем?
— Здесь недалеко есть квартира, от которой в кармане у меня ключи.
— А мне там ничего не угрожает?
— Почему… Угрожает. Но гораздо меньше, чем здесь, на улице.
— Это твоя квартира?
— Почти.
— Явочная? — усмехнулась Надя.
— Называй ее как хочешь… Но там не капает с потолка, не дует из окон, не течет из кранов. Там тепло, мурлычет холодильник, и в холодильнике кое-что есть.
— Ты ведешь себя уверенно… Привык к победам?
Андрей усмехнулся. Этот облегченный, игривый разговор был не для него. Не любил он произносить слова ради забавы, а если и срывались невзначай, он сам же потом их стыдился и старался побыстрее забыть об этой своей нечаянной слабости.
— Ну, хорошо… Скажи тогда, где моя девочка? Как я найду ее?
— Скажу… Чуть позже.
— А вдруг с тобой что-нибудь случится?
— А что со мной может случиться?
— Все, что угодно, — сказала Надя твердо. — Может упасть кирпич на голову. Трамвай может переехать. Настигнет карающая рука моего любимого начальника… Ведь может?
— Тогда обратись к Пафнутьеву. Начальнику следственного отдела прокуратуры. Он поможет.
— А если и с ним Бевзлин разберется?
— Что-то, я смотрю, у твоего Толика большие планы?
— Он всегда этим отличался.