— Но оставался телохранителем?
— А что делать — деньги.
— Объячев знал, как к нему относится Вохмянин?
— Отлично знал.
— Но держал его при себе?
— По многим причинам. Во-первых, он этим держал при себе и меня.
— Вы не возражали?
— Я знала, на что иду, и шла охотно. Если можно так выразиться — сломя голову.
— Любовь?
— Знаете, Павел Николаевич, — Вохмянина отхлебнула из пузатой рюмки хороший глоток виски. — Если это была и не любовь, то что-то очень на нее похожее. Простите за откровенность. Объячева многие не любили, но он был сильный человек во всех смыслах слова.
— Кто его убил? — спросил Пафнутьев прямо и непосредственно.
— Ишь, вы какой лукавый… Так нельзя, Павел Николаевич… Баба расслабилась, выпила, призналась кое в чем, а вы тут же и вопрос на засыпку. Не надо с нами так, Павел Николаевич. Хотите выпить?
— Хочу.
— Ой, какой вы молодец! Обычно, когда спрашиваешь у мужика, не хочет ли он выпить, столько слышишь глупостей, кошмар какой-то! А тут вдруг простое человеческое слово — Хочу! — несмотря на свой рост и вес, Вохмянина поднялась легко, прошла к шкафчику, взяла еще одну пузатенькую рюмку, как заметил Пафнутьев, граммов этак на сто пятьдесят, и тут же налила.
Пафнутьев сделал хороший глоток, в таком обществе невозможно перебирать мокрыми губами и делать вид, что пьешь, — при Вохмяниной такие фокусы не пройдут, это он уже знал.
— Хорошо, смягчим вопрос… А кто мог убить?
— Кто угодно. Без исключений. Маргарита могла ошалеть от ревности и потерять самообладание? Могла. Вохмянин мог? Запросто. Света, даже божья тварь Света, когда обнаружила, что она здесь всего лишь ширма… Маловероятно, но как версия годится, да?
— Вполне.
— А этот наш гость задрипанный… Вьюев! Это же первая любовь Маргариты… Вы об этом знаете?
— Вьюев — первая любовь Маргариты?! — ужаснулся Пафнутьев.
— Да, Объячев в свое время увел ее от него. Он сам мне об этом рассказывал. Бывают среди ночи моменты между мужчиной и женщиной, когда теряют смысл все секреты, тайны. Двадцать лет назад увел у Вьюева Маргариту, а сейчас кинул его тысяч на двести.
— Долларов?
— Конечно, не о рублях же речь. Мог Вьюев озвереть? Я лично сомневаюсь, но как версия годится, да?
— Годится, — согласился Пафнутьев и допил свое виски.
— Добавить? — спросила Вохмянина, потянувшись к бутылке.
— Чуть попозже, — сказал Пафнутьев. — Чуть попозже. А что вы думаете о смерти строителя?
— Ума не приложу, — искренне сказала Вохмянина. — Это вне моих догадок, сведений… Чушь какая-то.
— Эксперт, Худолей его фамилия, вы его видели… Он утверждает, что будут еще трупы.
— Ему виднее.
— А вы допускаете такую возможность?
— Конечно. Ведь люди смертны.
— И кого бы вы определили в кандидаты?
— Кого? — Вохмянина задумалась, и этой ее задумчивости Пафнутьев удивился больше всего — она всерьез приняла его шутливый вопрос, всерьез задумалась. Она не должна была позволить втянуть себя в эти игры, она умнее, предусмотрительнее, осторожнее, в конце концов. — Маргариту, — сказала Вохмянина.
— Почему?
— У меня такое ощущение, что ее мало что держит в этой жизни, она как бы соскальзывает в небытие и не может удержаться. Хотя кое-что у нее есть… Хотите, скажу?
— Сгораю от нетерпения.
— У нее роман с моим мужем, — Вохмянина откинулась в кресле, отбросила полу халата, обнажив потрясающее свое бедро гораздо больше прежнего, и в упор посмотрела на Пафнутьева.
— Вы хотите сказать… Вы хотите сказать…
— Да, Павел Николаевич, да!
— Как же это понимать?
— Очень просто, — Вохмянина пригубила немного виски. — Любовь? Нет. Он — телохранитель, лакей, слуга, а она — человек, который остро, болезненно остро чувствует свое превосходство в социальном положении. Она — жена магната. А он — телохранитель, обязанный подставлять тело под пули, которые летят в ее мужа. Что касается Вохмянина… Я его неплохо знаю, мы прожили вместе лет пять, семь… Ему нужна красавица, пышнотелая, объемная, вроде меня… А если он связался с Маргаритой… Здесь может быть только одна причина.
— Боже! Какая?!
— Самая простая — месть. Она мстит Объячеву, и он мстит Объячеву. Если уж говорить откровенно… Здесь все мстят Объячеву.
— И вы тоже?
— Конечно!
— За что?
— Роль любовницы для меня унизительна. Я стою большего. И он обещал мне большее. И не сдержал своего слова. Напрасно он не выполнил своего обещания, ох напрасно.
— Он как-то объяснил свое поведение?
— Объяснил. Ему показалось, что это убедительно… Он обещал, что разведется со своей Маргаритой, оставит ей квартиру в городе, а мы с ним будем жить здесь, в этом доме. Но потом сказал, что это невозможно. Дескать, Маргарита заявила, что этот дом на юридическом языке — их совместно нажитое имущество. И потому она имеет законное право на половину дома. И если он разведется с ней, она свою половину сдаст чеченцам. И пусть, дескать, он с ними воюет. Так он сказал. А как-то без него, он был в какой-то зарубежной поездке, мы с Маргаритой хорошо так набрались и побеседовали по душам. И я выяснила — не было у них такого разговора, не собирается она отсуживать половину дома. А сдавать дом чеченцам ей и в голову не приходило. И я поняла — он меня кинет.
— И вы со своим мужем отсюда уходите? — уточнил Пафнутьев.
— Нет. Мы с моим мужем уже никуда не уйдем. Мы не живем с ним сейчас и не будем вместе жить никогда. Между нами уже стоят чужие люди. Если выразиться красивее — мы оба предали друг друга. Я ему такая не нужна, и он мне такой тоже не нужен. Надо ведь иногда хоть за что-то уважать себя, верно?
— Неплохо бы, — кивнул Пафнутьев. — И в этом виноват Объячев, правильно?
— Можно, конечно, так сказать, — Вохмянина слегка захмелела, слова у нее получались растянутыми, в глазах появилась поволока, но в то же время она сделалась строже — запахнула халат и на ногах, и на груди, в кресле села прямее, как-то официальнее. Она, видимо, знала за собой слабинку, знала, что может захмелеть, и тут же взяла себя в руки.
— А можно сказать иначе?
— Да, иначе будет точнее. Объячев стал причиной. Я бы вот так сразу не выносила приговор — виноват, не виноват… Это неправильно. Я ведь тоже откликнулась, отозвалась на его призывы. И себя не виню. Я поступила правильно. Мне не о чем сожалеть, — повторила она, словно уговаривая саму себя. — С Объячевым жизнь открылась передо мной другой стороной. Я говорю не о деньгах, я говорю об отношениях между мужчиной и женщиной. Теперь я другой человек. Я стала сильнее.
— Это заметно.
— Жаль, что мне не удалось уберечь Объячева… Но он был обречен.
— У него плохо шли дела?
— Он просто вынужден был поступать так, как никогда не поступал.
— Как же он начал вести себя?
— Он стал кидать людей. А им это не понравилось. И вот результат.
— Но он убит в собственном доме, в своей постели, кем-то из тех, с которыми мы сегодня обедали…
— Не знаю, может быть.
— До сих пор вы были более откровенны, — заметил Пафнутьев.
— Ничуть. Ни до сих пор, ни сейчас я вам ничего не сказала об убийстве, о том, кто это мог сделать, кто этого сделать не мог ни при каких обстоятельствах. И не намерена говорить об этом впредь. Извините, конечно. Я живу здесь, под этой крышей… И ни в кого камень не брошу.
— Вас не смущает, что с вами за одним столом сидит убийца, а может быть, и не один?
— Нисколько. Все мы убийцы, Павел Николаевич, все время от времени принимаем решения, которые убивают других людей. Кого насмерть, кого наполовину, кого калекой оставляем за спиной. Нравственным калекой, умственным, физическим. И потом, Павел Николаевич… Надеюсь, вы меня поймете… Какая разница — за столом ли убийца, в сарае обитает или где-то в городе, в роскошном офисе… Когда Объячев начал кидать людей, он сделался уязвимым. И я сразу почувствовала — заскользил вниз, в преисподнюю.
— Как сейчас Маргарита?
— Примерно. Она может еще зацепиться за какую-нибудь ветку, упереться в какой-нибудь камешек, вдруг кто-то руку протянет и вытащит из пропасти небытия или хотя бы приостановит скольжение… Муж убит, денег нет, вокруг враги, кредиторы ненасытные… Что ее держит здесь?
— Инстинкт самосохранения, — Пафнутьев озадаченно посмотрел на Вохмянину — обронила она неосторожное словечко, все-таки обронила. Немножко оплошала.
— Разве что, — она повела округлыми плечами, бросила взгляд на бутылку, в которой еще оставалось виски, но удержалась, не налила.
— Почему вы думаете, что у нее нет денег? — спросил Пафнутьев. — Разве Объячев разорен?
— Пока у него дом, он не разорен. В законченном виде это сооружение стоит не меньше миллиона долларов. А миллион — это те деньги, с которыми всегда можно начать новое дело.
— В случае если ваше жутковатое предсказание состоится и с Маргаритой действительно что-то произойдет… Кому достанется дом со всеми прилегающими постройками?
— У Объячева где-то есть сын от первого брака… Вроде мальчик вырос шустрым, в папу… Как-то он был здесь… Походил по этажам, поусмехался в усы и уехал.
— Сегодня за столом во время обеда, прекрасного, должен сказать, обеда…
— Спасибо, — кивнула Вохмянина. — Но это были пельмени, казенные пельмени, между прочим.
— Так вот за столом собралось человек пять-шесть, не помню…
— Что-то около этого.
— Вас не смущает, что половина из них может оказаться убийцами? Другими словами, половина из них наверняка убийцы, правда, пока не разоблаченные.
— Я уже ответила на этот вопрос. Накрывая на стол, я считала, что все они убийцы. Скажите, Павел Николаевич… Вот в вашей деятельности, непростой, суровой и так далее… Было какое-нибудь решение, ваше решение, которое привело к смерти человека?
— Знаете, как-то не задумывался…
— А если задуматься?
— Допускаю такую возможность… Когда я выхожу на след преступления, среди участников начинаются разборки.