Снимки он протянул Сысцову, и тому ничего не оставалось, как взять их, хотя чувствовалось, что не хотелось, от снимков исходила какая-то злая сила, и Сысцов это чувствовал.
Но пришлось ему взять снимки и просмотреть их. Все это он проделал молча, и ни одна жилка на его красноватом породистом лице не дрогнула. Но мелкие капельки пота выступили на лбу и руки чуть заметно задрожали. Не потому, что он плохо собой владел, скорее возраст напомнил о себе.
Бросив пачку снимков на стол, Сысцов поднялся, обошел вокруг стола, взял с пола бутылку коньяка, которую совсем недавно туда поставил Пафнутьев, и, вернувшись в свое кресло, плеснул себе довольно щедрую дозу. Выпил, прижал на секунду ко рту тыльную сторону ладони, взглянул исподлобья на Пафнутьева.
— Ну, что ж, Павел Николаевич, я прекрасно понимаю ход ваших мыслей.
— Нисколько в этом не сомневаюсь.
— Но должен огорчить — все эти страсти-мордасти, — он кивнул на снимки, — не имеют ко мне никакого отношения.
— Другого ответа я и не ожидал, — рассудительно проговорил Пафнутьев.
— Так что не обессудьте, помочь ничем не могу. Но, с другой стороны, я прекрасно понимаю, что вам хочется каким-то образом втянуть меня в эту историю… Не понимаю другого — зачем? Ведь мы с вами одной крови! Вместе мы бы горы свернули! Зачем, Павел Николаевич?
— Девочек жалко.
— Этих?! — Сысцов ткнул пальцем в пачку фотографий.
— Одна из них беременная была… Хотела родить. Видимо, это кому-то не понравилось. Результат вы видели. Мне подумалось, что вы захотите помочь правосудию, может быть, у вас есть какие-то соображения на этот счет… Поделитесь.
— Нет, Павел Николаевич, боюсь, ничем помочь не смогу. Да, бывали здесь, в этом доме, время от времени девочки, которые убирали, стирали, мыли… Ну, вспомню я, что кого-то звали Маня, а кого-то Саня… И это все. Вы мне верите, Павел Николаевич?
— Конечно, нет, — буднично ответил Пафнутьев.
— Почему? — искренне удивился Сысцов.
— Эти девочки были с вами в Италии только в этом году по три раза. А вы говорите Маня, Саня… Я дал вам возможность легко и просто отбросить все мои гнусные подозрения. Вы не пожелали. Следовательно, у вас есть для этого причины. Ну что ж, пусть так. Будем работать. Спокойно, неторопливо, основательно. Вот повестка, — Пафнутьев, покопавшись в своей папочке, нашел нужную бумажку. — Распишитесь, пожалуйста, а я оторву корешок и подошью его в дело.
— Какое дело?
— Уголовное. По факту смерти Надежды Шевчук и Таисии Хмелько.
— Это те самые, которые…
— Да, те самые, которых вы только что видели на фотографиях, — Пафнутьев сунул в папку снимки, которые недавно рассматривал Сысцов. — Я прошу вас подойти ко мне в кабинет. И мы с вами, Иван Иванович, повторим сегодняшний разговор. Простите, без коньяка, но зато с протоколом.
— В качестве кого вы меня привлекаете?
Пафнутьев замер на какое-то время, потом медленно-медленно поднял голову, с бесконечным удивлением посмотрел Сысцову в глаза.
— Вопрос, конечно, интересный, — протянул Пафнутьев. — Мне и в голову не приходило задать его себе. Я считал, что единственно возможная роль для вас, Иван Иванович, это выступить в качестве свидетеля…
— И что же вам открылось в моем вопросе?
— Да неважно, что открылось, важно, что вопрос прозвучал.
— Что же здесь необычного?
— Оказывается, этот вопрос существует. Для вас. Мне представлялось, что вам просто неприятно говорить на подобные темы, а оказывается, оказывается…
— Ну?! — нетерпеливо воскликнул Сысцов.
— Оказывается, вы всерьез озабочены, в какой роли предстанете в уголовном деле.
— Когда прикажете явиться? — спросил Сысцов, прерывая пафнутьевские рассуждения.
— Завтра в девять.
— Я буду, — слова прозвучали как предложение покинуть дом.
— Понял, — кивнул Пафнутьев и, поднявшись из кресла, еще раз окинул стол взглядом — не забыл ли чего, но Сысцов понял это по-своему и усмехнулся.
— Еще глоточек? — спросил он.
— Чуть попозже, Иван Иванович, чуть попозже. За коньяк я вам искренне благодарен. Прекрасный коньяк. Впрочем, думаю, другой не пьете.
— И давно, — кивнул Сысцов.
Андрей включил мотор, едва Пафнутьев показался на крыльце. Тот сбежал по ступенькам быстро, почти весело. Сысцов не вышел его провожать, лишь подошел к двери и с силой задвинул стальную щеколду, одним этим движением выражая свое отношение к настырному гостю.
— Вы ему испортили настроение? — спросил Андрей, трогая машину с места.
— И надолго.
— Телефон бы его сейчас прослушать.
— Уже дал команду.
— Хотя он, наверное, мобильником пользуется.
— Это тоже не проблема. И потом, у меня такое ощущение, Андрей, что ничего нового я уже не узнаю. Разве что некоторые житейские подробности.
— Убийца нужен, Павел Николаевич. Всем позарез нужен убийца, от этого никуда не деться, — напомнил Андрей.
— Кому всем?
— Общественности, телевидению, газетам… У вас уже есть кто-нибудь на примете?
— Так ли уж важно, кто у меня на примете… Убийца сам вынырнет в нужный момент. Туман рассеется — вот и он стоит, тепленький. Бери его, тащи, сажай. Он сам засветится, — повторил Пафнутьев. — Отпадут ненужные подробности, уйдут случайные люди, вещи обретут истинные свои названия, и все одновременно воскликнут: «Ба! Да вот же он, касатик!»
— Хорошую картинку вы нарисовали, Павел Николаевич, — усмехнулся Андрей.
— Так бывает всегда, — Пафнутьев пожал плечом. — Есть детская сказка, «Ежик в тумане» называется. Вот так и мы, как ежик, бродим в тумане, натыкаемся на коряги, принимаем их за чудовищ, туман постепенно рассеивается, и мы убеждаемся — коряги. А солнце поднимается все выше, туман все прозрачнее, и вот наконец появляются темные фигуры. Они уже не такие страшные, какими казались в тумане, мы убеждаемся, что это просто хмыри болотные, жалкие и пугливые. Кстати, ты заметил — они пугливые.
— Кто?
— Преступники. Особенно неразоблаченные. Боятся шороха, громкого голоса, неожиданного вопроса. Постоянно совершают какие-то поступки, часто неестественные и потому заметные, они все время прячутся, таятся, осторожничают, даже когда в этом нет надобности. С этим невозможно бороться, они просто вынуждены постоянно доказывать свою невиновность. Как у древних… «Ты сказал — я поверил. Ты повторил — я засомневался. Ты еще раз повторил — я убедился, что врешь».
Пияшев сбежал.
Чем дольше стоял Пафнутьев перед дверью, нажимая время от времени на кнопку звонка, тем яснее становилось — гомик с роскошным голосом и величавыми манерами сбежал. Рядом с Пафнутьевым стоял Худолей с пакостливым выражением лица — он в эту квартиру уже заглядывал, а чуть поодаль маялись, переступая с ноги на ногу, два оперативника. В кармане у Пафнутьева лежал ордер на обыск.
Пафнутьев прекрасно понимал, что обыск будет чисто формальным, поскольку Худолей с Андреем изъяли из квартиры все, что могло понадобиться для дела. Но тем не менее он хотел бы его провести. Может быть, просто для того, чтобы познакомиться с Пияшевым. Как он уже успел убедиться, в этом деле имели значение тональность разговора, впечатление о человеке, вроде бы пустоватый треп, как это было недавно с Сысцовым.
— Как жаль, как жаль, — пробормотал он, опять нажимая на кнопку звонка и слыша за дверью металлическую трель какой-то птицы.
— Ты о чем, Паша?
— Понимаешь, Худолей… Печально оказываться в конце концов правым, как бы плохо о человеке ни подумал. Вроде нет никаких оснований думать о человеке плохо, но проходит время, и основания появляются.
— Это ты обо мне говоришь, Паша? — потрясенно спросил Худолей.
— О тебе? — очнулся от невеселых мыслей Пафнутьев. — А ты кто?
— Спасибо, Паша.
Разговор их прервался — открылась соседняя дверь, из нее настороженно выглянула женщина, повязанная какой-то безразмерной косынкой, видимо, под ней громоздились бигуди.
— Ну что вы все звоните и звоните! — сказала она с легким раздражением. — Уехал он. Вчера.
— Точно уехал?
— С сумками выходил. Попрощался. Сказал, что будет недели через две, не раньше. Он всегда так уезжает, недели на две, иногда на три.
— Записку оставил? — спросил Худолей. Если бы у него поинтересоваться — почему он спросил о записке, Худолей не смог бы ответить. Почему-то выскочили эти слова, может быть, просто ему хотелось продлить разговор с бигудёвой соседкой.
— Да, — помолчав, ответила женщина.
— Посмотреть бы на записочку-то, — сказал Пафнутьев.
— А вы кто?
— Видишь, Паша, и тебе задают тот же вопрос, который ты мне задал!
Пафнутьев вынул из кармана потрепанное удостоверение и протянул женщине. Та взяла, сделала шаг назад и захлопнула дверь перед носом Пафнутьева.
— Ни фига себе! — озадаченно пробормотал он.
— Будем взламывать? — спросил оперативник. — Болгаркой в два счета распилим все замки.
Но распиливать не пришлось — дверь открылась, и снова показалась женщина с угластой головой.
— Прошу прощения, но я не вижу без очков. Вот ваша ксива, — ввернула она блатное словечко. — А вот записка Пияшева.
Пафнутьев развернул клочок бумажки с фирменным знаком «Роксаны» — парусник на фоне закатного солнца — и вчитался в каллиграфический женский почерк: «Дима, держись. Все остается в силе. Броня крепка, и танки наши быстры. Заканчивай хату и ни о чем не беспокойся. Италия тебя ждет».
Подписи не было.
— Если хотите, я доставлю эту записку человеку, которому она адресована? — сказал Пафнутьев.
— Нет, пусть лучше будет у меня. — Женщина хотела соблюсти все правила приличия.
— Нет, я все-таки доставлю ее Диме. Вы, кстати, его знаете?
— Как же мне его не знать, если он у меня плитку клал!
— И здесь, значит, отметился, — проворчал Пафнутьев. — Диму я буду видеть сегодня. А вы, боюсь, не увидите его достаточно долгое время.
— Неужели сел? — ужаснулась женщина.