том подчеркнутом почтении непокорность, вызов. — Поговорим спокойнее, Илья Матвеевич.
— Ты знаешь, что было в чемоданчике?
— Догадываюсь.
— Ты догадываешься, а я знаю.
— Никак «зелененькие»? — усмехнулся Заварзин.
— Не только. И доллары — не самое ценное, что там было.
— Что же, Илья Матвеевич? Что может быть дороже и желаннее? — Заварзин явно шел на нарушение сложившихся отношений. Когда Голдобов соблюдал нормы вежливости, Заварзин терпел. Он знал, кто главный, но оскорбления прямого и сознательного не прощал.
— Там была компра, — негромко и внятно произнес Голдобов.
— На кого? — задал Заварзин вопрос и сразу понял — ответа не будет.
— Там были документы, которые позволяли мне, а значит, и тебе, чувствовать себя спокойно. Что бы ни случилось. Теперь понял, что мы потеряли?
— Как не понять, Илья Матвеевич, — вздохнул Заварзин. — Как не понять.
— Кто мог забраться к тебе в квартиру?
— Официальное правосудие так не действует. Ночью, тайком… Им нужны протоколы, свидетели, понятые, акты изъятия, постановление на обыск. И так далее. Здесь все было иначе.
— Это был обыск или ограбление?
— Кое-что, конечно, похищено. Но так, по мелочи. Однако же есть и признаки обыска. Что-то искали. Причем явно нервничали, взламывать было не обязательно, поскольку рядом, в соседнем гнезде, торчали ключи от этих же ящичков. Такое впечатление, что они нарочно хотели оставить следы, нашкодить… Или же действовали в панике, в спешке, не зная, куда ткнуться.
— Откуда у них твои ключи? — Голдобов изменил направление разговора, изменил и тон. Заварзин понял, что его подозревают. — Скажи мне, дорогой Саша, откуда у шелупони подзаборной оказались ключи от твоих финских, шведских и прочих замков? Ведь не было взлома, не было отмычки, у таких замков не может быть отмычки. Не было отжатия, потому что твоя дверь, изготовленная в моих мастерских, не поддается отжатию. Там были использованы ключи от этих замков. Именно от этих, Саша! — прокричал Голдобов прямо в лицо Заварзину. — Как ты это объясняешь?
— Вы так спрашиваете, Илья Матвеевич, что мне даже показалось…
— Плевать я хотел на то, что тебе показалось!
Заварзин помолчал, наливаясь обидой и гневом, потом полез в карман и с силой припечатал к столу связку ключей.
— Вот! Они всегда при мне. К ним пристегнут автомобильный ключ, поэтому я ни шагу не могу ступить без этой связки. Кольцо спаяно, ни один ключ отстегнуть невозможно. Вы сами на этом настояли, Илья Матвеевич! Это ваш совет — спаять кольцо.
— Да, был такой разговор, — неохотно согласился Голдобов.
— Должен вам напомнить, дорогой Илья Матвеевич, что такие же ключи есть и у вас.
Голдобов молча поднялся, пошарил в карманах и положил перед Заварзиным ключи на тонком блестящем колечке. Потом, не говоря ни слова, снова сунул их в карман.
— Понял? — спросил он. — И никто, ни одна живая душа не знает, откуда эти ключи, куда можно проникнуть с их помощью, где замки, которые можно отпереть этими ключами. Я пользовался ими только два или три раза.
— Знаю, — кивнул Заварзин. — Когда одна красотка никак не могла найти место для ночевки.
— Чем они плеснули мне в глаза? — спросил Голдобов, немного успокоенный тем, что у Заварзина ключи оказались в порядке.
— В туалете стоял небольшой баллончик дихлофоса… Жара, в комнате комары летают… Иногда перед сном я выпускаю в воздух немного этой отравы. Скорее всего они приняли вас за очень большого комара.
— Да так удачно, что я всю ночь глаза держал под проточной водой.
— Значит, пригодилась моя отрава. Вам еще повезло. Не окажись дихлофоса, неизвестно, до чего бы дело дошло… Так что вы хорошо отделались.
— Никто еще не отделался, Саша, — тихо проговорил Голдобов, снимая остроту разговора и как бы извиняясь за обиду. — Никто. Говоришь, звонил следователь, который занимается Пахомовым? Вызывает на допрос?
— Похоже на то, Илья Матвеевич.
— А! — Голдобов досадливо махнул рукой. — Он, видишь ли, был моим водителем… Мы, видишь ли, давно знакомы… Его жена, видишь ли… Анцышка заверял меня, что поручил дело последнему дураку. Если этот Пафнутьев у них последний дурак, то могу себе представить, как работает первый дурак. Уж больно цепким оказался. Слышишь? Я говорю, что Пафнутьев оказался слишком цепким.
— Отстранить от дела! Пусть Анцышка и займется.
— Нельзя. Пока нельзя. Но вот если с ним что-то случится… Тогда другое дело, — Голдобов бросил быстрый взгляд на Заварзина, и тот опустил голову, чуть заметно кивнув. — Жехова он расколол так быстро, что… Пришлось принимать срочные меры. Колов в штаны наделал, а это с ним бывает нечасто.
— Еще повезло, что успели.
— Да вроде сошло. Дело не возбудили, уже хорошо. И Колову легче — отчетность будет лучше, все-таки несчастный случай. Но Пафнутьев… Он и на тебя вышел. Ты это должен знать — на тебя он вышел. Мне доложили ребята из автоинспекции. С этим зеленым лимузином мы погорячились. Жди вызова.
— Пока не вызывал.
— Теперь этот ночной визит… Не нравится мне это, ох, не нравится. Полная неизвестность — вот что плохо.
— Выясним, — заверил Заварзин.
— Чувствую свежий ветерок за спиной, — вздохнул Голдобов, — чувствую холодный сквознячок последнее время. Это нехорошо.
— Может, написать заявление в милицию? Пусть поработают, пусть поищут моих ночных гостей, а?
— Не надо, — Голдобов нервно постучал короткими толстыми пальцами по подлокотнику, — не надо. Все-таки не надо… Чемоданчик больно… Чреватый. Ах, как жаль чемоданчика, как жаль! Опять же Пафнутьев…
— Утрясем, — сказал Заварзин.
Голдобов промолчал и этим как бы дал согласие. Более того, молчание прозвучало почти требованием. Заварзин лишь усмехнулся про себя, он понял хитрость Голдобова — тот вроде ни о чем не просил, ни на чем не настаивал, но приказ отдал.
— Ты все понял?
— О чем вы?
— Ночные гости висят на тебе. Мы не сможем работать дальше, если не будем знать все. Сейчас даже не знаем, как понимать, как к этому относиться. И меня беспокоит этот придурочный следователь.
— Может быть, поговорить с Анцышкой?
— Пока говорю с тобой. И больше ни с кем. Ты понял? Никто, кроме нас с тобой, об этом разговоре не знает. Никакой Колов, никакая Анцышка. И шантрапу свою приструни. Ложимся на дно. Никаких пьянок, сделок, разборок. Честно зарабатывайте свой хлеб ремонтом машин. И старайтесь ремонтировать качественно. Чтобы никому и в голову не пришло жаловаться. Заведите книгу благодарностей. Просмотрите свои карманы, ящики столов, склады, номера телефонов. Ложимся на дно, Саша.
— Я понял, Илья Матвеевич. Думаете, есть опасность?
— Опасность всегда есть.
— Но если ложимся на дно… Как быть с Пафнутьевым? — спросил Заварзин, зная заранее, что не произнесет Голдобов ничего внятного.
— Думай, Саша. Решай. Как сказал классик — твори, выдумывай, пробуй. — Он с силой хлопнул Заварзина по плечу.
До кооператива «Автолюбитель» Пафнутьев добрался на попутном «Москвиче» — пыльном, дребезжащем, щелястом. Похоже, хозяин давно использовал его для хозяйственных нужд — картошка, удобрения, строительство дачи.
— Спасибо, дорогой. — И Пафнутьев с облегчением шагнул из машины на прожженную солнцем обочину. Даже сквозь подошву туфель он чувствовал жар дороги. Железные ворота были приоткрыты, и он свободно прошел во двор. К нему тут же направился длинноволосый сутулый парень с маленькими, узкопоставленными глазками.
— Вы, простите, по какому вопросу?
— Следователь, — Пафнутьев привычно показал красные корочки удостоверения. — Прокуратура. Пафнутьев. Павел Николаевич.
— Подгайцев.
— Очень приятно.
— И мне очень приятно.
— Жара…
— Да, просто нечем дышать.
— Тяжелая у вас работенка!
— Да я смотрю, и у вас не легче.
— Вот и познакомились.
Пафнутьев ходил по гаражу, улыбчиво рассматривая хозяйство — от склада запасных частей до ремонтных ям. Везде было ему любопытно, все вызывало неподдельный, почти детский интерес. Подгайцев охотно отвечал на несложные вопросы, но проскальзывало в его ответах и насмешливое ожидание — что, мол, дальше? Он понимал, что разговор впереди, и приглядывался, привыкал к новому человеку, пытаясь понять его цель. Пафнутьев тоже не торопился с подозрениями. Помещение ему показалось достаточно просторным и неплохо приспособленным для ремонта машин. Однако в то же время он отметил запущенность, какое-то пренебрежение к самой работе. Ремонтные ямы неплохо бы почистить, убрать лишние детали, промасленное тряпье, сваленное в углу гаража, можно вообще вынести на пустырь и сжечь, а запчасти — разложить на полках, чтобы все были под рукой, на виду, а то ведь нужно немало покопаться в этой куче, чтобы найти необходимую деталь.
Как ни сопротивлялся Пафнутьев, но не мог от этого отделаться — ему казалось, что многое в гараже как бы напоказ, словно кто-то спешно, на скорую руку, стремился создать видимость ремонтных мастерских. Здесь почему-то курили, хотя пожар мог вспыхнуть от одной небрежно брошенной сигареты. Освещение внутри было явно слабое, работать при таком свете невозможно. И одинокий «жигуленок» с поднятым капотом не убеждал Пафнутьева. Сомнения его множились, и он их уже не останавливал, чувствовал, что его обманывают. Так бывает — еще вроде бы ничего не сказано, но в воздухе стоит запах обмана. И он сделал первый вывод — рабочее место не выглядело рабочим. Проходя мимо «жигуленка», мимоходом провел рукой по дверце, а отойдя, посмотрел на пальцы. Так и есть — густой слой пыли. Причем пыли не дорожной. К машине последнюю неделю наверняка не притрагивались.
За Пафнутьевым, не отпуская его ни на шаг, плелся длинноволосый парень, назвавшийся Подгайцевым. Он несколько раз порывался что-то объяснить, Пафнутьев кивал благодарно, не прерывая его, но вопросов не задавал, и Подгайцев замолчал. Лишь изредка посылал ребятам, разбросанным по двору, какие-то сигналы — не то успокаивал, не то призывал к бдительности.