— Понятно… Чувство долга… Да?
— Знаешь, Коля… Нет. Зацепил он меня.
— Да-а-а? Ишь ты… А раньше тебя никто не цеплял?
— Случалось. Женщина одна зацепила… Еле выжил, еле выкарабкался.
— Бывает, — сочувственно кивнул Коля. — А вот если сейчас эта женщина войдет сюда, к нам, к этому столу… Ты как?
— Я поползу за ней на брюхе, — твердо сказал Пафнутьев. — Через твой двор, через весь Челябинск, до самой Москвы и дальше.
— Ишь ты, — повторил Коля и снова налил по половине стакана. — Ишь ты, — он склонил голову к обнаженному своему тощеватому плечу и на некоторое время замер, невидяще уставившись в стол. — Знаешь, Паша, — он поднял глаза на Пафнутьева, — а ведь мне это знакомо… Я знаю, о чем ты говоришь.
И еще одно потрясение испытал Пафнутьев, увидев, что глаза Коли наполнились слезами.
— Да, — сказал Пафнутьев, не чувствуя права сказать еще что-либо, еще как-то выразить свое понимание.
— Я ее, стерву, я ее, ото́рву… Не могу забыть и избавиться не могу. И не хочу. А то, что ты видишь, — Коля обвел глазами комнату, — это все она. — Знаешь, что происходит… Теряю интерес к самому себе.
— Знакомо, — кивнул Пафнутьев и поднял свой стакан.
Выпили молча.
Коля некоторое время посидел, прижав к глазам костистые, тяжелые, в наколках кулаки, а когда убрал их от лица, глаза у него снова были сухи и насмешливы.
— А мне ведь Лубовский деньги предлагал. — Он усмехнулся жестко и даже как бы ощерясь.
— За что?
— За Васю. Вася ему последнее время не нравится. И я тоже не нравлюсь. Что-то чует. У него собачий нюх, понял? Ты это должен знать — у него собачий нюх. Ему достаточно с тобой поговорить по телефону, и он тебя чует. Будто из телефонной трубки ему твой запах доносится. Ты с ним хоть раз говорил по телефону? Хоть раз?
— Говорил.
— Все, мужик. Не надо себе дурить голову. Он знает тебя со всеми твоими потрохами.
— Возможно. — Пафнутьев не был склонен озадачиваться собачьим нюхом Лубовского.
— Зря Вася в Москве подзадержался, не надо бы… Там вечно что-то с людьми случается. Не надо бы, — повторил Коля.
— Здесь безопаснее?
— Здесь свои.
— Вы работали с Лубовским?
— Случалось.
— Успешно?
— Вполне. Но я не думал, что стану у него поперек дороги, не думал.
— Но пришлось?
— Нет, не пришлось. Так получилось. Так сложилось. Он начал зачистку своего прошлого. Работа его ждет большая, но он не остановится. Ему нельзя останавливаться. Я думаю, Паша, ты уже у него в списке.
— На устранение?
— Да. У тебя уже что-то есть на него?
— Не знаю наверняка, но, похоже, есть.
— Он знает, что ты здесь?
— Вполне возможно. Хотя я сказал об этом только одному человеку в Генеральной прокуратуре.
— Этого достаточно. Значит, ты приехал не один.
— С «хвостом»?
— С «хвостом», — кивнул Коля. — Лубовский не всегда был таким осторожным, да и не рассчитывал подняться так высоко… С президентом якшается… Это круто. Предел его мечтаний был комбинат железобетонных изделий. А потом пошло, пошло… С комбинатом мы ему помогли, конкурентов убрали… Но и он пальчики оставил. Оставил Юра пальчики, оставил… Напрасно Вася в Москве подзадержался… Да и мне пора линять… Денег дашь? — неожиданно спросил Коля.
Пафнутьев помолчал, склоняя голову то к одному плечу, то к другому.
— Не дам, Коля. Нету. Может быть, попозже достану.
— А попозже дашь? — Коля уже улыбался.
— Достану — дам.
— Есть возможность достать?
— Есть. — Пафнутьев подумал о Халандовском, тот мог выручить, сам предлагал, не откажет.
— Ну ладно, — тяжко вздохнул Коля. — Это я так спросил, проверял тебя. Думаю, если пообещает с ходу — значит, точно не даст. Но ты вроде ничего мужик, не дрогнул. Деньги — ладно, деньги — не проблема. Просто никакая не проблема. Но если прижмет меня… Поможешь?
— Помогу, — сказал Пафнутьев, глядя Коле в глаза.
— Верю, — кивнул тот. — Не знаю почему, но верю.
— И правильно делаешь, — одобрил Пафнутьев.
— Хотя, честно сказать, я больше Васе верю, чем тебе… Ты уж на меня зуб не имей, но Васю я знаю лучше, чем тебя.
— И опять согласен.
— Хотя и в Васе можно усомниться, — раздумчиво проговорил Коля, вертя сверкающий чистотой стакан. — Но не буду я в нем сомневаться. Не буду. Ты меня не кинешь?
— Нет, — сказал Пафнутьев. — Не кину.
— Не надо… А то знаешь, я обидчивый.
— Я понимаю, о чем ты говоришь.
— Тогда давай всерьез. Сохранилось несколько записок, которые писал Лубовский мне и Васе. Он опасался с нами встречаться, боялся телефона, кто-то ему внушил, что все телефоны прослушиваются. В общем-то, правильно боялся. Для общения с нами выбрал записки. Он был уверен, что мы их уничтожаем, потому что в первую очередь это были улики против нас. Ему казалось, что он очень хитрый. Проезжая мимо по улице, он забегал в подъезд, бросал в почтовый ящик маленький клочок бумажки. По содержанию — совершенно невинный. Посторонний человек, обнаружив случайно такую записку, ничего в ней не поймет, ничего не заподозрит. А между тем в записке содержалась четкая инструкция — куда едет директор Морозов, с кем, по какой дороге и так далее. Тебе понятно, о чем я говорю?
— Вполне, — заверил Пафнутьев.
— Тогда продолжаю. Записки имели примерно такой вид… В. — это значит Вася… К. уезжает завтра после совещания в Ревду… Встреча на семнадцатом километре. И подпись — «Л.». И дата. Он, придурок, даже дату ставил. Записка действительно совершенно невинная.
— Не думаю, — проговорил негромко Пафнутьев.
— Я тоже не думаю. Если все сопоставить… Ревда — это щебеночные карьеры. К. — это клиент. С клиентом мы разобрались на следующий день. После совещания. На семнадцатом километре. Все эти подробности нетрудно подтвердить по документам, оставшимся в ГАИ, в милиции, в архиве комбината… Что касается почерка — то, естественно, это почерк нашего с тобой общего друга. Л. — это его подпись.
— И много таких записок у вас осталось?
— Штук пять наберется. Они все немного отличаются, совсем немного, поскольку операция готовилась месяца два и Лубовский все это время нас поторапливал.
— Значит, с Морозовым… Вы с Васей разобрались?
— Я не скажу тебе «да». Зачем? Это было бы неграмотно… Знаешь, у каждого свой почерк… Нельзя одними словами писать любовные записки нескольким женщинам… Неграмотно. Лубовский нашел каких-то хмырей, и те разобрались с Морозовым прямо у того в кабинете.
— А что потом случилось с хмырями?
— А откуда ты знаешь, что с ними что-то случилось? — удивился Коля.
— Догадываюсь. А с Куприяновым как?
— Что-то с машиной у него произошло.
— В районе семнадцатого километра? — невинно спросил Пафнутьев.
— Да, где-то в тех местах. Там, знаешь, дорога делает крутой поворот и сразу подъем… Скорость у машин небольшая, а если еще и гололед, дождь, мокрые листья, бывает, покрывают асфальт… Очень трудно, знаешь ли, справиться с управлением. Вот там-то с Куприяновым, который сменил Морозова…
— Обычная дорожная катастрофа.
— Да, так можно сказать. Во всяком случае, именно к такому выводу пришли гаишники. К тому времени у Лубовского в местных милицейских кругах завязались очень теплые отношения. Начальство строило дачи, коттеджи, подъездные дороги… Требовалось много бетонных материалов… Лубовский был щедр и отзывчив на все эти житейские трудности.
— Ему многие шли навстречу? — спросил Пафнутьев.
— Шли? — усмехнулся Коля. — Бежали. И были счастливы удружить, ублажить, умаслить.
— Кроме записок, есть еще что-то?
— Есть, — кивнул Коля. — Есть несколько интересных снимков. Лубовский на месте аварии, в которой погиб Куприянов, директор комбината. Семнадцатый километр, крутой поворот, подъем, перевернутая, развороченная взрывом машина… И тут же Лубовский. Он всегда хотел лично во всем убедиться.
— Убедился?
— Да. И Вася изловчился несколько раз щелкнуть фотоаппаратом, «мыльница» у него в кармане оказалась. Совершенно случайно.
— Вы уже тогда чувствовали в Лубовском опасность?
— Было. Учуяли. И Вася сделал несколько снимков, но, в общем-то, одного содержания — Лубовский на фоне развороченной куприяновской машины.
— Какой же в этом смысл?
— Смысл в том, что к тому времени Лубовский и Куприянов были уже врагами, они все уже к тому времени друг другу высказали. А Лубовский, полный придурок, везде заявлял, что он во время аварии был далеко. Алиби, вишь ли, у него. На фиг ему алиби? Но доказал. Всем доказал, что был в это время в той же Ревде. И там нашлись люди, которые клятвенно всех заверили — да, Лубовский в этот день был в Ревде.
— А как доказать, что снимок сделан именно в этот день?
— Паша, ты меня удивляешь… Развороченная куприяновская машина. Ведь ее убрали в день аварии. На снимке даже номер виден.
— Зачем же туда потащился Лубовский?
— Придурок потому что! Ведь он тогда еще не был нынешним Лубовским, он был обыкновенным бандюгой. Приехал ровно на одну минуту, убедился, сел в машину и был таков. Уехал в Ревду, алиби делать. Сделал. А пальчики, как я уже говорил, оставил. В этом самом распадке. Единственный человек, который его там видел, — Вася.
— И ты мне дашь этот снимок? — спросил Пафнутьев.
— Дам. У меня их… много.
— Лубовский знает об этих снимках?
— Не знает. Иначе бы мы с тобой здесь не разговаривали. Он бы до меня дотянулся. И до Васи тоже. Мне иногда кажется, что я жив до тех пор, пока у меня есть эти снимки. Хотя прекрасно понимаю — заблуждение это, наивное, глупое заблуждение. Его ничто не остановит. Я дам тебе снимок и две записки из семи, которые у меня есть. Но это хорошие записи с датами, подписями, обращениями и так далее. Тебе это поможет? Хоть немного?
— Может быть, и негатив есть?
— Зачем?
— У меня есть человек, который с негатива сделает просто потрясающие снимки. Я не уверен, что ваши снимки достаточно хороши.