Придя в свой кабинетик, не глядя, поддал ногой торчащее из-под стола лошадиное копыто, затолкал за шкаф сплющенное, сдавленное в аварии ведро, а высохшую человеческую руку сунул в ящик стола Дубовику, причем, негодник, так рассчитал, чтобы ящик оказался на упоре, и когда Дубовик потеряет терпение и откроет его с силой, рука вывалится наружу, и неизвестно еще — хватит ли следователя по физиономии или свалится ему на колени.
Прежде всего он набрал номер Халандовского.
— Привет, собутыльник, — сказал Пафнутьев. — Жив?
— Еще не знаю… Дай сообразить.
— Послушай, Аркаша, чем ты объясняешь этот безудержный загул?
— Сложностью обстановки в обществе. И больше ничем.
— Значит, наша с тобой личная испорченность здесь ни при чем?
— Мы вели себя достойно. Разве мы сказали друг другу грубые слова? Разве вы пренебрегли моим угощением? Разве я пренебрег вашим обществом? Если бы, Паша, все пили так, как пили вчера мы, в обществе давно бы забыли, что такое преступность.
— Спасибо, Аркаша, если бы ты знал, как мне нужно твое сегодняшнее утешение!
— И твой звонок, Паша, меня тоже порадовал. Как ты вообще?
— Уже лучше.
— Загляни днем, поправим здоровье, а?
— С удовольствием, Аркаша… Если получится. Позвоню.
— Как костюм?
— Я себя не узнал! Я неотразим, Аркаша! Этот костюм меня толкает к жизни ночной, распутной и безнравственной.
— Все помнишь, что я говорил?
— Главное помню.
— Главное — это ты, Паша. Береги себя. Мне будет жаль потерять собутыльника.
— Буду стараться. — И Пафнутьев положил трубку.
Подняв глаза, он увидел сидящих перед ним двух оперативников. Они смотрели на него с легким укором, но в их позах ему привиделась и некоторая готовность действовать. Подперев щеки кулаками, Пафнутьев некоторое время молча разглядывал их, прикидывая, какое бы им задание дать, и все никак не мог придумать, поскольку картина преступления была ему ясна, участники известны и теперь наступала весьма щекотливая часть расследования, когда важно было определить, кого брать в первую очередь, с кем повременить, куда нанести очередной удар.
— Какие новости из управления общественного питания? — спросил Пафнутьев. — Там были ревизии, разоблачения?
— Ничего серьезного… Небольшие обвесы…
— Это как понимать — небольшие?
— Ну… Вместо пятисот граммов отвешивали четыреста… Но это по отдельным магазинам, отдельные продавцы… В масштабе управления — полный порядок.
— Почему вы решили, что в управлении полный порядок?
— Нам показали документацию.
— Вы что же думаете, в управлении покажут вам какую-то другую документацию? Ладно, дальше неинтересно… Слушайте внимательно… Вот номер мотоцикла… Мне нужен и он, и его хозяин. Будьте осторожны. Возможны неожиданности…
— Павел Николаевич… Мы, в общем-то, зашли попрощаться… нам сказали, что ты отстранен и мы будем работать с другим следователем.
— Так… Ну, хорошо. Вы попрощались? А теперь идите. И чтоб духу вашего в этом кабинете больше не было.
— Что ж ты так, Павел Николаевич, — начал было Ерцев, но Пафнутьев в бешенстве перебил его:
— От вас воняет, ясно? Воняет! Выметайтесь!
— Как бы от тебя не завоняло, Павел Николаевич, — сказал Манякин с улыбкой. — Как вон от того копыта. — Он кивнул в сторону лошадиной ноги.
— Вон! — Пафнутьев замахнулся телефоном, и оперативников вымело из кабинета.
«Спокойно, Павел Николаевич, — сказал себе Пафнутьев, снова усаживаясь за стол. Он не испытывал ни раздражения, ни раскаяния в своем столь несдержанном поведении. Эта вспышка окончательно погасила все алкогольные недомогания, и он снова чувствовал себя свежо. — Этот день еще мой, и Анцыферов не сможет отнять его у меня; Колов забрал оперативников? Это он сделал напрасно. Будь они при мне — генералу было бы спокойнее. Что они могут сделать? Могут похитить мотоцикл… И у меня не будет никаких доказательств. Вот это уже плохо… В самом деле, убийца на крючке только благодаря мотоциклу. Достаточно утопить его в лесной луже, загнать в гараж, и мне никогда ничего не доказать. Значит, срочно — мотоцикл… Но тогда вся банда получит предупреждение…»
Вошел Анцыферов, изящно прислонился к косяку двери, с улыбкой посмотрел на Пафнутьева.
— Как успехи, Паша?
— У меня забрали оперативников. Как раз в тот момент, когда я собирался арестовать убийцу.
— Это Колов. Я проговорился, что отстранил тебя от дела.
— Все это у вас отлично разыграно. Привет! — поздоровался он с вошедшим Дубовиком. — Но послушай и ты меня… У меня забрали оперативников в тот момент, когда я дал им команду арестовать убийцу, — эти слова Пафнутьев произнес уже для Дубовика.
— Я дам тебе десяток оперативников, — Анцыферов все понял, забеспокоился. — Только задерживай, ради бога. Приходи. Решим. Дадим. Похвалим за усердие. — И он вышел.
В это время раздался телефонный звонок.
— Слушаю!
— Здравствуйте, — раздался в трубке вежливый голос, и Пафнутьев тут же почувствовал, что уже где-то слышал это воркование, но вспомнить не смог, очевидно, разговаривал с человеком в живую, не по телефону. — Вы занимаетесь делом по убийству Пахомова?
— Занимаюсь.
— Ровно в двенадцать часов дня… — Говоривший помолчал, давая возможность Пафнутьеву усвоить сказанное. — Сегодня ровно в двенадцать часов дня у торгового центра… Там небольшой сквер возле поворота трамвая…
— Знаю! — отрывисто сказал Пафнутьев.
— Вы будете сидеть на голубой скамейке… Их там несколько, но голубая одна… К вам подойдет мальчик и передаст кое-какие документы. Они могут пригодиться. Все.
Пафнутьев с недоумением посмотрел на трубку, из которой уже неслись частые гудки, и осторожно положил ее на рычаги.
— Что, Паша? — спросил Дубовик. — Взятку предлагают?
— Черт их знает… Может быть… Пока предлагают встретиться.
— Ночью на кладбище?
— Нет, в том-то все и дело, что нет… Средь бела дня, в оживленном месте… Какие-то документы…
— Надо брать, — сказал Дубовик. — Может, подключить ребят? А? Взять в кольцо…
— Бесполезно. Подойдет посторонний мальчик… Он ничего не знает. А документы он и так передаст…
— Ну, смотри… А то как бы чего не вышло. Убийство тоже ведь средь бела дня… Со странной публикой ты связался, Паша… Они не прячутся в ночной темноте и потому неуловимы.
— Ограниченно неуловимы, — поправил Пафнутьев. — В некоторой степени до определенного момента.
— Пойдешь?
— Конечно. Что еще остается следователю, отстраненному от дела. Но легкое беспокойство клиентам сейчас придам. — Пафнутьев быстро набрал номер. — Управление? Мне, пожалуйста, Голдобова. Занят? Совещание? Очень важное? А если он отвлечется на две минуты, город охватит паника, голод, одичание? Следователь Пафнутьев. Благодарю. Вы очень любезны. — Последние слова Пафнутьев умудрился произнести таким тоном, что любой мог бы вскипеть от оскорбленности. — Илья Матвеевич? Всегда помнящий о вас Пафнутьев. Вы еще не возжелали дать показания?
— А разве вы еще ведете это дело?
— А разве нет?
— Слухом земля полнится, Павел Николаевич, — улыбнулся Голдобов.
— Видите ли, Илья Матвеевич, обычно до нас доходят только те слухи, которые мы сами желаем услышать.
— Значит, продолжаете свою деятельность?
— И весьма успешно.
— Поздравляю.
— Установлен убийца вашего давнего друга Пахомова. Установлена группа поддержки. И даже, хотя вы и не поверите, группа обеспечения.
— И такая есть? — усмехнулся Голдобов, но вопрос его прозвучал несколько нервно. — И чем же она его, то есть убийцу, обеспечивала?
— Материально поддерживала, Илья Матвеевич.
— Надо же… Так что вы, собственно, хотите?
— Встретиться. Жажду встречи.
— В тринадцать часов вас устроит?
— Вполне.
— До встречи, Павел Николаевич.
Пафнутьев положил трубку, и опять на его лице было недоумение. На этот раз его озадачило время, назначенное Голдобовым — тринадцать часов. Не конец рабочего дня, что было бы естественно, не перед началом, а именно в тринадцать, в обеденный перерыв… Хотел того Пафнутьев или нет, но в его сознании это почему-то связывалось с уже назначенным временем — двенадцать часов дня в сквере. И мелькнула, все-таки мелькнула шальная мысль — кому он сейчас ни позвонит, никто не помешает ему в двенадцать часов дня быть на трамвайной остановке. И он решил проверить. Позвонил по домашнему телефону Заварзину. Тот поднял трубку сразу.
— Да! — отрывисто сказал Заварзин, будто к телефону подбежал уже от двери, собираясь куда-то умчаться.
— Пафнутьев беспокоит. Здравствуйте. Как поживаете?
— Вашими молитвами.
— Тогда хорошо. Послушайте, Заварзин, мне нужны домашние адреса и телефоны ваших работников. Это ведь не очень сложно?
— Да нет… В личных делах есть все данные… Когда хотите получить?
— Сегодня. К середине дня.
— Хорошо, в тринадцать.
— Нет, не смогу. Важная встреча.
— Тогда… В четырнадцать?
— К сожалению, я не уверен, что к четырнадцати успею освободиться.
— В пятнадцать? В шестнадцать?
— А в двенадцать?
— Извините, Павел Николаевич, но в двенадцать уже у меня важная встреча, — ответил Заварзин напряженным голосом. — Могу даже сказать где, если это вас интересует.
— Интересует, — произнес Пафнутьев прежде, чем успел сообразить. Он и в самом деле не смог бы объяснить, зачем ему это понадобилось. Но в голосе Заварзина прозвучало что-то провокационное — проверь, дескать, меня, проверь, если уж взялся.
— Я буду в ресторане. В аэропорту.
— Ждете кого? Провожаете?
— Ни то, ни другое. Встречаюсь. Утром там тихо, просторно, свежо, пахнет расстояниями… А кроме того, Павел Николаевич, у меня там блат… Всегда примут, усадят за хороший столик, дадут котлету, которая еще не побывала в чужих тарелках… И так далее. Ведь вы знаете, что такое блат в ресторане?
— К сожалению, я лишен этих жизненных благ… Ну хорошо, я жду вас после обеда.