Не обращая внимания на выросшего в дверях Пафнутьева, Андрей рыдал, не выпуская Свету из рук. А почувствовав, что жизнь уходит из нее, он потерял самообладание — бился головой о стены сарая, выл, как смертельно раненный зверь, и в какой-то момент рванулся к тому месту, где лежал пистолет, выроненный Светой, но Пафнутьев предусмотрительно сунул его в карман.
— Отдай! — кричал Андрей. — Отдай, ради бога! Прошу, прошу тебя! Отдай! — И бросился на Пафнутьева. — Я не хочу больше жить! Я не хочу…
Вместе с вбежавшим шофером они скрутили Андрея и уложили на сено. Обессилевший, он широко открытыми глазами смотрел в потолок сарая.
— Отдай пистолет… Это мой… Я тебя не трону… Я никого больше не трону… Отдай, прошу…
— Иди, Володя, — сказал Пафнутьев водителю. — Мы еще с парнишкой поговорим немного, он уже в порядке, он крепкий парень.
Не поднимаясь, Андрей подполз к Свете и лег рядом, уткнувшись лицом в ее рыжие волосы.
— И все, — бормотал он. — И ничего больше не хочу… Ничего не хочу… И уйдите от меня… Я один…
Пафнутьев молча сидел в углу на копне сена. Когда Андрей, вскочив, бросился было из сарая, он взял его за слабые руки и снова уложил на сено. Прошло какое-то время, и Андрей забылся, потом у него начался бред, он, видимо, снова стрелял, поджигал дом, несся на мотоцикле между громадами грузовиков… Пафнутьев поднял с пола куртку Андрея и всмотрелся в левый рукав, удовлетворенно кивнул. Обойдя дом, он нашел мотоцикл и присел у заднего колеса. Убедившись в чем-то, оставил куртку на мотоцикле и вернулся в сарай. Андрей лежал без сознания. Отпущенные ему природой силы кончились. Вместе с водителем Пафнутьев отнес его в дом, уложил в кровать. Послал водителя пройтись по деревне и найти понятых. Пришла тетя Нюра, еще какая-то старушка. Пафнутьев показал им Свету, пистолет, составил протокол, сделал все, что положено в таких случаях. Погрузив Свету на заднее сиденье «газика», отправил водителя в город.
Убедившись, что остался один с Андреем, Пафнутьев начал неторопливые поиски. Он переворошил сено, забираясь во все углы, и, добравшись, наконец, до самого верха, в щели между бревнами нащупал холодный ствол винтовки. Спрыгнул вниз, внимательно осмотрел ее. Винтовка действительно оказалась не заряжена. Пафнутьев внес ее в дом и поставил в угол.
Еще раз проверил — Андрей спал. Тогда Пафнутьев с неторопливой основательностью осмотрел карманы куртки Андрея и, не найдя там ничего, вынес в сад. Наклонив мотоцикл, плеснул на нее бензин и, отбросив в сторону, поджег. Он не отошел, пока не убедился, что куртка превратилась в пепел. Разбросав его подвернувшейся палкой, вернулся в дом.
Андрей стонал во сне, вздрагивал всем телом, всхлипывал.
И Пафнутьев все с той же скорбной неторопливостью, словно выполняя последний долг, занялся мотоциклом. Найдя в ящике ключи, завернутые в промасленную тряпку, свинтил оба колеса, а корпус мотоцикла затащил в сарай, забросал досками, присыпал сеном. После этого, прихватив колеса и канистру, сволок их в овраг, облил бензином и бросил сверху зажженную спичку. Колеса вспыхнули, задымили. Убедившись, что уже ничто не помешает им сгореть до железного каркаса, Пафнутьев вернулся в дом.
Андрей сидел на кровати, свесив ноги.
— Где Света? — спросил он.
— Увезли.
— Она умерла?
— Да.
— Вы за мной?
— Да. Отвезу тебя к маме. Мама волнуется, это ей вредно.
— А меня не заберете? Почему?
— Нет оснований. Не можем же мы хватать каждого встречного.
— Объясните…
— Повторяю — нет оснований задерживать тебя по каким бы то ни было подозрениям. Запомни — в Пахомова ты не стрелял. И вообще ни в кого не стрелял. Даже в меня. Понимаешь, о чем я говорю?
— Кажется, понимаю.
— Слушай и запоминай. Вдруг придется на чей-нибудь глупый вопрос отвечать… Ты сейчас не в форме, встретимся через несколько дней и спокойно обо всем поговорим.
— Ну что ж, — Андрей почти не слушал Пафнутьева.
— У тебя была черная куртка?
— Была.
— Так вот — у тебя ее никогда не было.
— Пусть так…
— Только так, — поправил Пафнутьев. — И еще… Неделю назад с твоего мотоцикла свинтили колеса. Похитили. Неделю назад. Помнишь?
— Помню. Но я ездил на нем…
— Это были уже другие колеса. Ты сможешь срочно достать колеса? Старые, подержанные, лысые… Какие угодно, сможешь?
— Смогу…
— Вот и хорошо. Кажется, все… У тебя есть где-нибудь родня?
— Тетка на Украине.
— Мой тебе совет — немедленно дуй к тетке. Чтоб через неделю был у нее. Учитывая тяжесть содеянного… После той мясорубки, которую ты устроил, тебе год в себя приходить надо. Тетка примет на год?
— Она будет счастлива.
— Я тоже. Выучишь украинский язык, он уже становится вроде как иностранным. Кажется, подъехал мой водитель… Пошли. Отвезу тебя домой.
— Так что… получается, отпускаете?
— А за что мне тебя задерживать? Не вижу причин. — Пафнутьев хотел поторопить Андрея, встряхнуть его, но, видя, что тот попросту еле ворочает языком, что каждое слово дается ему с трудом, присел рядом, положил руку на плечо. — Ну? Как? Легче?
— Нет. — И Андрей, уткнувшись в тяжеловатое плечо Пафнутьева, разрыдался. Слезы лились у него из глаз, как у ребенка. Увидев появившегося в дверях водителя, Пафнутьев махнул рукой, подожди, дескать. Водитель сочувственно покачал головой и осторожно попятился из сарая. — Ведь все могло быть иначе, все могло быть иначе, — сквозь рыдания проговорил Андрей. — Как они узнали, куда я ее отвез, как?
— Твой телефон прослушивался, — бесстрастно произнес Пафнутьев.
— Кем?! — Андрей отшатнулся, чтобы лучше видеть лицо следователя.
— Прокурор дал команду.
— Я убью его, — прошептал Андрей, глядя мокрыми глазами в стену сарая.
— Не надо, — спокойно произнес Пафнутьев. — Ты и так славно поработал. Отдохни малость… Сделай передышку. Я сам с ним разберусь.
— Точно?
— Доверься мне в этом деле.
— Подождите, — сказал Андрей, — посидите здесь, я сейчас. — И, прежде чем Пафнутьев успел сообразить, в чем дело, Андрей выскочил из сарая и метнулся за угол дома. Пафнутьев бросился за ним, но споткнулся, упал, а когда поднялся, Андрей уже вылез из погреба, держа в руках черный чемоданчик. — Вот, — сказал он. — Там полно бумаг, может, пригодятся…
Пафнутьев взял чемоданчик, с опасливостью положил его на стопку дров, потрогал пальцем замочки.
— Я уже открывал, — сказал Андрей. — Нет там никакой взрывчатки.
Открыв крышку, Пафнутьев внимательно просмотрел несколько листочков.
— Боже, — прошептал он потрясенно. — Боже… Андрей, где ты все это взял?
— У Заварзина.
— Ты знаешь, что это такое?
— Документы какие-то… Но фамилии там мелькают забавные… Сысцов, Колов, Анцыферов…
— Андрей! — торжественно произнес Пафнутьев. — Ты страшный человек. Это же приговор. Голдобов всю жизнь собирал эти документы, надеясь, что когда-нибудь они спасут его, отведут удар… Они бы спасли его, если бы он успел кому-нибудь о них сказать… Но они у него пропали. И это все ускорило… В чемоданчике больше ничего не было?
— Нет, — ответил Андрей, помолчав.
— Да? Ну ладно. Ты со всеми расквитался… Не только с теми недоумками, но и с этой публикой, — Пафнутьев похлопал тяжелой ладонью по крышке чемоданчика.
— Там что-то важное?
— Расчеты… Взаимные расчеты.
— Этого достаточно, чтобы их взять?
— Не сразу. Честно предупреждаю — не сразу. Не смогу. Но это уже моя родная стихия — бумаги, подписи, расписки, обязательства, — счастливо улыбнулся Пафнутьев. — Здесь не будет погонь, стрельбы, а может, и трупов не будет… Все, старик. — Он обнял Андрея за плечи. — Пошли. Нам пора. Да и мама, наверно, волнуется.
В коридоре прокуратуры Пафнутьева ожидал Фырнин. Он загородился от всех газетой, надел на нос очки и углубился в чтение. И только иногда поверх газетного листа бросал настороженные взгляды на каждый хлопок двери. Наконец появился Анцыферов — его тоже не было с самого утра.
— Хорошее же впечатление останется у вас о нашем городе! — воскликнул прокурор с подъемом.
— Да, — согласился Фырнин. — Жарко… Знаете, на юге Таджикистана есть такой городок Курган-Тюбе… Вот там уж жарко по-настоящему. — Он прошел вслед за прокурором в кабинет.
— Надо же! — изумился Анцыферов. — А мне казалось, что такое возможно только у нас!
— Вы, наверно, имеете в виду убийства? — спохватился Фырнин. — Да, многовато. Но когда я был в Нагорном Карабахе в момент вспышки национального достоинства…
Анцыферов про себя выматерился, и, очевидно, этот мысленный посыл был столь мощный, что заставил Фырнина резко изменить тему.
— Скажите, Леонард Леонидович… У вас наверняка есть какие-то объяснения… Почему на одной неделе погиб и водитель, и его шеф? Неужели случайность?
— Да, это печально, — Анцыферов удрученно развел руками. — Что делать?.. Что делать?..
— Я слышал, что Голдобов долгое время пользовался личным покровительством Сысцова, это правда? Мне говорили, что они вместе ездили на охоту, на рыбалку… Наверно, это большой удар для Председателя?
— Это для всех нас удар, — Анцыферов непритворно вздохнул.
— Как? Голдобов — и ваш друг?! Простите, я не знал… Мне казалось, что… Потеря близкого человека… Простите.
— Голдобов не был моим близким другом, — холодно сказал Анцыферов. — Да, мы встречались, по работе находили общий язык… Но дружить… Нет.
— Да? Интересно… Я понимаю, я прекрасно все понимаю. — И Фырнин принялся что-то быстро записывать в свой блокнот. Причем делал он это как-то слишком уж долго, Анцыферов маялся, ерзал на стуле и, не придумав ничего лучшего, в раздражении начал набирать номер телефона. Фырнин тут же перестал записывать и замер, с напряженным любопытством ожидая разговора, который сейчас состоится. Анцыферов в полнейшей растерянности положил трубку.
— Простите, если у вас больше нет вопросов…
— Есть! — радостно воскликнул Фырнин. — Я слышал, что на месте личной дачи Голдобова обнаружены человеческие останки… Кости, черепа… В городе говорят, что в подвалах дачи была маленькая тюрьма… Неужели это правда, Леонард Леонидович?!