– Вы не поверите, Иван Иванович, – начал Голдобов с выражением необыкновенной оживленности на лице, – но я нашел того человека, который владеет кубачинским кинжалом. – Да, нашел! – он приблизился к первому столу области, сдвинув бумаги с напускной небрежностью, но на самом деле расчетливо и осторожно, потому что сдвинул, в основном, сегодняшние газеты, установил на освободившееся место свой чемоданчик, щелкнул замочками, открыл верх и вынул продолговатый предмет, завернутый в мятую бумагу, надорванную, а местами еще и промасленную – и это тоже было продумано. Спешно и даже как бы волнуясь от нетерпения, содрал Голдобов бумагу, отбросил ее в корзину и глазам изумленного Сысцова предстал самый настоящий средних размеров кавказский кинжал кубачинской работы с позолоченными ножнами, украшенными резьбой и чернением по серебру. Узкая рукоять с массивным набалдашником была украшена двумя наростами, призванными предотвратить скольжение в руке, когда все будет залито дымящейся кровью врага, и пусть уважаемый Иван Иванович пользуется кинжалом спокойно и уверенно, он не подведет.
– К сожалению, только прошлый век, – сокрушенно произнес Голдобов. – Видел я кинжалы и позапрошлого, но… Время сделало свое дело, Иван Иванович. Может быть, они годятся для битвы, но для подарка – никак. Так что можете быть уверены – делали его не в нынешних лагерях, не зеки в промасленных фуфайках, а самые настоящие мастера в заоблачных высотах Кубачей.
– Хм, – сказал Сысцов и через некоторое время повторил, – хм… – и были в этих его звуках озадаченность, недоверие к ценности подарка, восторг, когда и слов-то подходящих на найдешь.
– Обращаю ваше внимание, Иван Иванович, что клинок не очень тверд по нынешним временам, но выкован он в сакле, где клинки куют уже тысячу лет, ножны сделаны в соседней сакле, где тысячу лет делают только ножны… И так далее. Но не надо эту сталь недооценивать – она самозатачивается при употреблении по прямому назначению. Клинок надо почаще в дело пускать.
– Да? – недоверчиво спросил Сысцов.
– Проверьте! – и Голдобов рванул на груди пиджак, показывая тем самым натуру увлекающуюся, открытую и верную до гроба.
– Ну да… А потом отвечай за тебя.
– Чтобы проверить, не надо по ночам выходить на большую дорогу. Заглядывайте иногда на собственную кухню и рассекайте кинжалом парное мясо!
– Ну, как же! Сейчас достанешь парное мясо, – добродушно проворчал Сысцов, показывая знание проблем, которыми живут простые люди. Но Голдобов пожелал истолковать его слова иначе.
– Иван Иванович, дорогой! Да я не остановлюсь перед тем, чтобы поставлять вам каждое утро хорошее мясо! Только убедитесь – этот кинжал обладает невероятным свойством самозатачивания, достигая остроты просто чудовищной!
– Ловлю на слове!
– Договорились! Кстати, вот эти стекляшки на ножнах и на рукояти… Это не стекляшки. Это камешки.
– Какие еще камешки? – Сысцов, сообразив, что на этот раз Голдобов превзошел самого себя, на всякий случай принял выражение недоверчивое и даже слегка туповатое – дескать, что ты там за ножичек притащил, о каких камешках толкуешь?
– Иван Иванович, это самые настоящие камешки. Может быть, обработаны не так, как это принято сейчас, со всякими там гранями, искрами, но именно тем они и хороши. И этот синий, и красный, и зеленый…
– Да, цвет похож на изумрудный, – протянул Сысцов.
– Объясняется очень просто, Иван Иванович, – это и есть изумруд. – А вот этот бесцветный всех перекрывает…
– Да ну тебя, Илья, ты наговоришь! – Сысцов взял кинжал и бросил его в ящик стола. – Тут есть кое-что поважнее, – он придвинул к себе папку, по всей видимости приготовленную для разговора. И сердце Голдобова предупреждающе екнуло. – Из центральных органов, из прокуратуры и не только… Пришли письма. Отправлены они отсюда. Автор один – некий Пахомов. Он утверждает, что является твоим персональным водителем. – Сысцов замолчал, как бы предлагая разъяснить недоразумение.
– Жалко парня, – сокрушенно сказал Голдобов, обессиленно присаживаясь к приставленному столику. – Хороший был водитель, и как человек тоже неплохой.
– Что с ним? – воскликнул Сысцов, и Голдобов понял – тот все знает.
– Пока я был в отпуске, произошла какая-то глупая история. В него стреляли и ., убили. Думаю, шоферня свела счеты. У них там свои игры. Идет следствие, разберутся.
– Да, – Сысцов в задумчивости побарабанил пальцами по папке, сунулся было в стол, но, наткнувшись взглядом на посверкивающий кинжал, снова задвинул ящик. – Ладно. Я поинтересуюсь. Колов, надеюсь, в курсе?
– Да, он все знает. Только приехал, а меня, как обухом по голове… До сих пор в себя не приду, – Голдобов вынул платок и протер лоб.
– Да? – переспросил Сысцов.
– Ведь мы с Колей Пахомовым не один год вместе работали, а уж километров наездили. Хватило бы несколько раз вокруг земли объехать.
– Да? – удивился Сысцов. Он продолжал смотреть на Голдобова, словно бы дивясь его умению владеть собой. – Надо бы семье помочь… Уж коли вас так многое связывало последние годы, – Сысцов скорбно опустил глаза, чтобы Голдобов не увидел в них откровенной издевки.
– Сделаем, Иван Иванович, все сделаем, – неуязвимо ответил Голдобов, поняв и слова Сысцова и настроение. – Его жена ведь у нас работает, в нашей системе… Прекрасный человек! – неосторожно произнес Голдобов и тут же пожалел об этом.
– Я слышал, что у нее не только душа хороша? – усмехнулся Сысцов, показывая знание всего, что происходит в городе.
– Очень толковая женщина. Переживает, конечно, дни тяжелые… Но поможем. Тут уж вы не беспокойтесь, – произнес печально Голдобов и тут же чертыхнулся про себя – сейчас опять Сысцов даст ему по шее – тот не упускал таких возможностей.
– Да я особенно-то и не беспокоюсь. Думаю, все, что можно, ты уже сделал, – в голосе Первого прозвучала явная жесткость, нарушившая приятный тон беседы. – Ну, ладно, оставим это, – произнес он, не дождавшись ответа. – Потрепались и хватит. Так вот, письма… Пахомов его фамилия? – он перевернул листок. – Да, Пахомов Николай Константинович. Значит, не врет, что был твоим водителем?
– Был.
– Здесь сообщается о вещах, которые требуют особого разговора. Технология воровства, как он выражается. Причем, описывает довольно дельно. Убедительно, я бы сказал. Потайные склады, пересортица, передача товара кооператорам, частным ресторанам, слишком уж тесные контакты с мясокомбинатом… И везде имена, телефоны, адреса, даты… Ты его, Илья, недооценил. Или где-то перешел границу, переходить которую непозволительно никому. Я бы не решился. А ты решился. И получил под дых. Не знаю, сможешь ли ты восстановить дыхание.
– С вашей помощью, Иван Иванович.
– В отличие от тебя, Илья, и в отличие от твоего водителя, я друзей не бросаю. Может быть, в этом мой недостаток. Но я такой и об этом не жалею, – Сысцов посмотрел в упор на Голдобова ясным, твердым взглядом.
– Иван Иванович! Дорогой!
– Помолчи, Илья. Ты уже много чего сказал сегодня. Ты действительно в состоянии контролировать себя, свои поступки и решения? Ты в состоянии вести себя так, чтобы не ставить под удар друзей? Или эта способность тебя покинула? Надеюсь, ты понимаешь, что по этим письмам можно принять решение в течение пяти минут? Может быть, годы берут свое, а, Илья? Чтобы допустить такой прокол, надо быть немного идиотом, тебе не кажется? Забраться в кровать к жене своего водителя! Да тут… Тут кролик тебя растерзает!
– Бес попутал, Иван Иванович! – искренне простонал Голдобов, впервые ощутив холодок в лицо. – Не велите казнить…
– Если подтвердится десятая часть того, о чем пишет этот парень, нас с тобой надо сажать в одну камеру! – взревел Сысцов, поднимаясь из кресла. – Что ты нашел у нее под юбкой такого, что заставило забыть обо всем на свете?! Что я тебе сделал плохого? За что сажаешь на скамью?! Ко мне журналист из Москвы второй день на прием просится… И у него копии всех этих писем, – Сысцов грохнул кулаком по столу.
И вдруг Голдобов неловко сполз со стула и опустился на колени. Но самое удивительное – Сысцова это не удивило. В этот момент приоткрылась дверь, в кабинет заглянула Верочка. Увидев странную сцену, она тут же нырнула обратно, нисколько, впрочем, не поразившись. И надо же, ее появление, то, что она видела Голдобова на коленях, а его – возвышающегося над ним, вдруг смягчило суровость Сысцова. Что-то неуловимо изменилось в кабинете, атмосфера безжалостности исчезла и Голдобов остро это почувствовал.
– Иван Иванович, – надломленным голосом произнес он, – я могу много чего сказать, но не буду… Одно скажу – поверь мне, – Голдобов сознательно перешел на «ты». – У тебя нет более надежного человека.
– Встань, Илья, – устало произнес Сысцов и тяжело опустился в кресло. – Не надо ломать комедию. Встань и отряхни колени. Тебе много чего с себя отряхнуть придется. Я отдаю тебе эти письма. Ты знаешь свое хозяйство, разберись. Если нужно – проведи ревизии, обнаружишь нарушения – будь строг. Установишь что-нибудь по этим фактам, – он постучал ухоженным пальцем по письмам, – гони. Понял? Гони. Если понадобится – подключи Анцыферова. Необходимо подготовить обоснованное, грамотное письмо. И заранее снять вопросы, которые возникнут в будущем. Тебе придется кое от кого избавиться, с этим смирись. Не исключено, что Пахомов отправил свой разоблачения и в другие адреса – необходимо упредить. Займись немедленно. Обрати внимание… Нам прислали копии. Оригиналы они оставили себе. Постараюсь их как-то нейтрализовать. Не думаю, что это будет просто. Будет сложно, хлопотно…
– И дорого, – подсказал Голдобов, почувствовав заминку в голосе Сысцова.
– Хорошо, что все понимаешь правильно. Если бы ты был таким же умным до событий, а не после них. Все, Илья. Иди. Я сделал для тебя самое большее, что вообще возможно. Говорю тебе открытым текстом – заметай следы.
– Будьте спокойны, Иван Иванович. Разберусь и доложу.
– И не тяни. Понадобятся смещения, замены, увольнения… Повторяю – пусть не дрогнет твоя рука. Люди сейчас проявляются с самой неожиданной стороны. Твои работнички уже сыты. Набери голодных. Пока не наедятся – мясом, деньгами, дачами… Будут служить верно. Не столько знания важны и опыт, сколько верность. До самоотверженности! – чувствовалось, что эти слова Сысцов говорит не только Голдобову, но и себе, и себя он в этот момент в чем-то убеждает.