Шеф сказал:
– А теперь о новом задании. Им открывается второй этап. Но тут дело попроще и допускаются вариации или фантазии на тему, – как раз то, что ты любишь. Неизменным должно остаться одно – сообщение, которое ты пошлешь мне на пейджер.
Тимур сделал сосредоточенное лицо:
– Так, слушаю…
– Если все пройдет, как надо, текст должен быть такой: «Она сказала Гене, что в лесу полно грибов». Запомнил?
– Да.
– Ия начну нажимать на кнопки.
– Кто такой Гена?
– Вот об этом мы сейчас и поговорим…
Александр Бондарович,
3 часа дня,
24 марта 1996 года,
редакция телестудии «Молодежная»
Припарковавшись в каком-то дворе, Александр стал пробираться к зданию телестудии.
Люди толпились на улице.
Москва испокон веков падка на выражение любви и ненависти, лакома на зрелище, на скандал; любит почествовать гениев – особенно непризнанных официально и безвременно ушедших; любит отдать последнюю дань – цветами, слезами, витиеватыми речами, пышными венками, приставленными к лафету, к катафалку…
Надо сказать, что Смоленцева-ведущего многие любили (несмотря на некоторые его грешки и чисто житейские слабости; но у кого их нет! Кто не убоится перед лицом Христа бросить в блудницу камень?), передачи его были популярны, и к числу гениев непризнанных его нельзя было отнести – разве что к безвременно ушедшим; его любили и за то, что он был одним из немногих журналистов, умеющих и не боящихся «делать погоду», – то есть формировать общественное мнение и тем самым реально влиять на ход событий в стране, а значит, и в мире. Еще он был не трус – лично вел репортажи из «горячих» точек… Поэтому смерть Виктора Смоленцева всколыхнула чувства людей, нарушила спокойствие в столице…
Припомнили Высоцкого, припомнили Листьева и Холодова… Кто-то в траурной речи сказал, что могила Буркова стоит неухоженная на Ваганьковском кладбище и никому до нее нет дела, кроме старухи-алкоголички, которая за мелкую плату водит любопытных к знаменитым фамилиям… Да не случится такого с могилой Виктора Смоленцева!..
Сегодня пробиться в телестудию было сложно. Существовало некое подобие очереди, сновала повсюду милиция, кто-то пытался митинговать за и против Президента, встречались тут и там агитаторы КПРФ, которые в последнее время, будто из-под земли, появлялись везде, где организованно или неорганизованно возникало скопление народа. Предвыборное время – этим все сказано…
Александр Бондарович выбрал наиболее простой выход: он подошел к милицейскому сержанту в новой форме и, предъявив удостоверение, попросил:
– Сержант, ты в форме, помоги пробраться в студию, у меня задание.
Польщенный тем фактом, что к нему за помощью обратился майор и что простой «милицейский» способен сделать то, на что не хватает духу у элитного ФСБ-шного майора, сержант ревностно отнесся к поставленной задаче. Он рассекал толпу могучими плечами, подавая, как пароход, нечто вроде гудков:
– Посторонись! Стань в очередь! Не толкаться, не за водкой же стоите! Пропустите, гражданин!..
В считанные минуты Бондарович оказался внутри здания.
Найти того, кого нужно, оказалось непросто.
Сбитые с толку, опечаленные смертью товарища, телевизионщики не могли сказать ничего путного. Бондарович пробрался мимо подиума, на котором стоял гроб с телом, какое так и не удалось лично осмотреть, и поднялся на третий этаж.
Секретарша в приемной президента телерадиокомпании наконец сообщила ему, что исполняющим обязанности является сейчас заместитель Смоленцева – Сергей Михайлович Зацепин.
– А где он? – торопился Александр.
– Скорее всего, он находится внизу, или где-нибудь в студии, или еще где-нибудь…
Секретарша промакивала платочком покрасневшие заплаканные глаза.
– Послушайте, как вас зовут? – Бондарович терял терпение.
– Рая.
– Раечка, ясно, как божий день, что вам всем сегодня очень тяжело. Но вы взгляните на мое удостоверение: я майор ФСБ и вхожу в бригаду, которая расследует убийство того самого замечательного человека, который лежит внизу весь в цветах. Поверьте: то, за чем я пришел, пожалуй, сейчас важнее всех цветов и церемоний.
– Я понимаю, я понимаю, – наконец-то осознала свой долг Раечка.
Банда дожимал ее:
– Пожалуйста, оставьте на некоторое время срочные дела и займитесь сверхсрочным – постарайтесь отыскать для меня Зацепина.
– А кабинет? – она растерянно огляделась.
– А я посижу в вашем кабинете; поверьте, я ничего не украду и никому не разрешу. На звонки отвечу.
Раечка даже робко улыбнулась, отправляясь на поиски шефа. Не прошло и двадцати минут, как появился моложавый человек с открытым, каким-то телевизионным взглядом.
Бондарович припомнил, что видел его в каких-то передачах, но в каких именно – вспомнить не смог.
– Пройдемте в мой кабинет, – пригласил его Зацепин. – Як вашим услугам, но очень прошу, ограничимся минимумом. Я сегодня с ума сойду.
Александр не возражал:
– У меня к вам сотни две вопросов, из них очень важных – десяток.
Зацепин сел за стол, указал гостю место напротив:
– Я весь во внимании. Отвечать буду по-военному коротко и ясно.
Банда открыл свой блокнот:
– Вы знакомы с Глушко?
– Вне всякого сомнения.
– По-военному коротко и ясно ответ звучал бы: «да», – Бондаровичу успела надоесть вся эта суматоха.
– О, простите, это моя беда – чрезмерная витиеватость. Итак, «да»!
– Что он за человек?
Зацепин начал с задумчивым видом покачиваться в своем кожаном крутящемся кресле:
– Чертовски талантливый мерзавец, к тому же совершенно растленный.
Банду всегда раздражала привычка телевизионщиков раскачиваться в своих креслах; он, бывало, даже переключался на другой канал, когда видел в какой-нибудь телепередаче, как некий умненький интервьюер раскачивается и раскачивается и за этим «делом» задает вопросики (аттракцион, ей-Богу!); но в данную минуту Александр никак не мог переключиться на другой канал, приходилось терпеть дурную привычку благообразного Зацепина:
– Про талант мне понятно, а вот на вопрос, способен ли Глушко на убийство, я хотел бы знать ответ.
Зацепин задумался и, будто почувствовав внутренний импульс Бондаровича, перестал раскачиваться:
– Глушко очень нервный и вспыльчивый тип. Непостоянный в привязанностях, часто непоследовательный…
– Неуживчивый?
– Подвержен настроениям, гневлив, я бы сказал. Был такой случай, когда он бросил в Виктора стакан.
На Банду это как будто не произвело особого впечатления:
– Что сделал Смоленцев?
– Выбросил его из кабинета, – Зацепин поставил перед Александром на стол пустой стакан – для вящей наглядности, должно быть. – Но согласитесь со мной: одно дело бросить стакан, а другое – утюг, тем более, намеренно ударить по голове. Стакан не нес серьезной угрозы Смоленцеву, скорее, это были эмоциональная разрядка и оскорбление.
Александр был примерно того же мнения; спросил:
– С кулаками он кидался когда-нибудь на людей?
– Бывали случаи.
– Угрозы?
Зацепин Сергей Михайлович начал отдуваться, как будто ему стало жарко:
– Сколько угодно.
– Да, неутешительно для Глушко, – Бондарович бросил рассеянный взгляд за окно. – Слишком уж импульсивен… В чем заключалась причина конфликта?
– Воровство.
– Из карманов? – лукаво прищурился Банда. – Не так по-солдатски, пожалуйста.
Сергей Михайлович опять начал покачиваться в кресле:
– Именно из карманов, из карманов всей «Молодежной».
– Интересно…
– Он договаривался с компанией на деньги, на бартер, за какие-то услуги, потом выяснялось, что он с них умудрялся получать наличными некую «свою долю». У него были сотни причин и отговорок.
– А работа налево?
Брови Зацепина взлетели, как крылья птицы:
– Это была основная причина ссоры.
– Вот, вот! Расскажите поподробнее. А то я слышу только в общих чертах.
Зацепин рад был помочь:
– Глушко работал на нашем оборудовании – а оно очень дорогое, таких студий не наберется в Москве и десяти – для конкурирующих телестудий. Безо всякого зазрения совести. Во-первых, эти деньги он преспокойно клал себе в карман, а во-вторых, поддерживал конкурентов творчески и на уникальной технике. Вы должны понимать, в какую копеечку это нам постоянно влетало.
– Чем кончилось?
– Однажды Смоленцеву надоели жалобы, и он провел инвентаризацию. В результате оказалось, что у Глушко стоит масса неучтенной техники. Вся она проходила, по рассказам Глушко, как «отдолженная» на время, как «арендованная», либо как купленная им за кровные.
Бондарович сделал пометку в блокноте:
– А на самом деле?
– История стара, как мир. Пользуясь «крышей» и чужим оборудованием, человек зарабатывает себе на собственное дело – создает материальную базу персонального коммунизма, – Зацепин ясно, профессионально мыслил и умел хорошо излагать свои мысли. – На утащенные у нас деньги наш талантливый Глушко покупал оборудование, которое должно было стать основой его личной студии.
– Техника осталась у вас?
– Смоленцев прикинул рыночную стоимость неучтенной техники и предложил Глушко выплатить или отработать всего треть этой суммы. Иначе аппаратура останется в «Молодежной».
– И что Глушко?
– Глушко долго скандалил, но ушел без техники. И все-таки открыл свою студию. Как вам это нравится?
Александр пожал плечами и ответил достаточно неожиданно для собеседника:
– Мне это не нравится ни со стороны Смоленцева, ни со стороны Глушко.
Зацепин несколько секунд напряженно осмысливал ответ, потом заметил:
– Ну, у вас особый взгляд – государев, так сказать.
– Как бы то ни было, Глушко приносил это оборудование в студию, и «Молодежная» пользовалась им. Не «Мерседесы» же он покупал.
Зацепин засуетился:
– O-о, вы неправильно меня поняли. Себе он ни в чем не отказывал. Отличный «Шевроле», девочки… простите, мальчики – он другой сексуальной ориентации, квартира, как игрушка, рестораны. Он любит пожить.