Двадцать душ торчали навытяжку, обвешанные оружием.
– Сменить дозорных на выносной заставе! Двое – на южный пост! Навести порядок в казарме и на прилегающей территории, почистить оружие! – командовал Нестор. – Когда вы, лоботрясы, в последний раз о нем заботились? Какая беда должна случиться, чтобы вы взялись за ум? До обеда самостоятельные политзанятия. Никому не расходиться. Потом отработка приемов рукопашного боя. Все, разойдись!
Он не мог избавиться от гнетущего состояния. Что происходит в мире, неизвестно. Информации ноль. Немцы скоро уйдут, но вакуум не образуется. Всполошатся поляки, хлынут в Восточную Галицию, будут учинять тут свою власть, но Советы им не дадут, всех сметут к чертовой матери.
Он выпил стакан, завалился в койку вместе с автоматом.
Где эти чертовы посланцы?
Нестор потянулся к бутыли. Между первой и второй, как говорят ненавистные москали…
Тут-то и нарисовались те самые люди, которых он так ждал. Пан поручик не успел выпить. По коридору затопали сапоги, в комнату ввалился возбужденный Сморчук.
Бабула приподнялся и спросил:
– Нашли? Докладывай! В следующий раз по шее получишь, если без стука войдешь!
– Нашли мы место, – сказал Сморчук. – За Щавеловским яром. Там леса непроходимые, канавы, кочки – ноги переломаешь. Но пару тропок можно протоптать. Глухомань, короче. Склон холма, повсюду бурелом, без шума не пройдешь. И почва мягкая, мы проверили, копать несложно. Есть дрова, бревна для накатов. Речушка рядом.
– Покажи, где это. – Бабула скинул ноги с кровати, выудил из планшета карту.
Сморчук повозил по ней носом, ткнул пальцем.
– Вас никто не видел? – спросил Бабула.
– Да кто же нас увидит? – Заместитель ухмыльнулся. – Мы как призраки бестелесные. Бродила там одна баба из Ветошки, спряталась за дерево, улизнуть хотела. Легче ей от этого стало? Ляхов видели в форме, но глаза им мозолить не стали. Делать-то чего, Нестор? Тут пешком идти часа четыре. Хочешь лично осмотреть? Если так, то собирайся. Но глядеть там особо нечего. Местность выгодная во всех отношениях, можем несколько лет сидеть, набеги делать. За холмом обрыв, дальше речка. Можно пару веревочных лестниц в отвесе замаскировать, ход прорыть из берлоги до ближайшего оврага.
Бабула вскочил, забегал взад-вперед, ероша грязные волосы.
– Опасно нам разгуливать туда-сюда, чтобы только посмотреть. Ладно, Вавила, под твою ответственность. Если что не так, с тебя спрошу.
Бабула остался один и начал продумывать план работы. Его людям придется заниматься строительством, рыть землю, валить лес, да так, чтобы ни одна скотина это не заметила. Режим секретности нужно соблюдать строжайший.
Хутор, к которому прикипели, где все под рукой, придется сжечь. Не оставлять же его врагу. Ганку с собой, это не обсуждается. Нестор привык к тому, что баба всегда под боком, и плевать хотел на то, что она думала по этому поводу. Повара в отряде нет, будет готовить. Степку тоже с собой? Пусть в лесу растет, как Маугли?
– Пан поручик! – прокричал под окном Вакула Шиманский. – С поста докладывают, какого-то пацана поймали. Говорит, что к нам шел.
– Какого еще пацана? – Бабула вдруг рассвирепел. – В расход паршивца!
– В расход так в расход, – пробормотал Шиманский. – Наше дело маленькое…
– Стой, – спохватился Бабула. – Что за пацан, ты можешь нормально доложить? Как он узнал, что мы здесь?
– Не знаю, пан поручик, поговорите с дозором.
Нестор вышел из хаты, зашагал к казарме, где у входа стоял телефонный аппарат, схватил трубку.
– Что там у вас?
– Пан поручик, тут пацан какой-то прибежал, говорит, что к нам, из Терновичей. – Гаврила Коваль спотыкался и робел. – От нашего человека Бориса Хадко, Карпуха – его сын. У него срочное дело до вас, пан поручик.
– Он один?
– Так точно, пан поручик. Мы осмотрели все вокруг.
– Сюда его. Чтобы через пять минут были.
Бориса Хадко он знал. Свой человек, надежный, прикормленный. Про отпрыска слышал, но пока не видал. Терновичи – это на севере, в пятнадцати верстах. Что там могло произойти?
Через несколько минут Коваль притащил малого за шиворот. Тот затравленно шнырял глазами и выглядел не очень. Оно и неудивительно после такого кросса. Лет тринадцать, волосы колом, штаны порвал, за что непременно схлопочет от мамки. Если, конечно, Бабула соизволит отпустить его живым.
– Ну и что ты за чудо? – спросил Нестор, придирчиво обозрев визитера.
– Я Карпуха, сын Хадко. Отец послал меня, сказал, что вы его знаете.
– Да, похож. Но что с того? Документ у тебя имеется?
– Да, есть аусвайс, в полиции выдали. – Мальчишка вытащил из кармана платок, развернул его, подал Нестору бумажку с синими размывшимися печатями.
Бабула глянул на нее, хмыкнул.
– Ладно, допустим. Излагай, чего тебя татку прислал?
– Цыгане в лесу! – выдал отрок, сделав такое лицо, словно обнаружил по меньшей мере дивизию НКВД. – Сам видел, прячутся, много их, целый табор. – Он чуть не задохнулся от волнения.
Бабула терпеливо ждал, пока пацан придет в себя.
– В Змеиной балке они на привал встали, до ночи будут отдыхать. Я случайно их увидел. Татку на Излучь меня послал, велел переметы проверить. У нас там местечко свое, никто про него не знает. Вижу, к реке с ведрами двое спустились. Вот я и проследил за ними до Змеиной балки.
– Что, действительно целый табор? – Бабула сделал скептическую мину, но весь напрягся. – Заливаешь, малек. Откуда тут цыгане? Их всех извели вместе с евреями.
Действительно, куда их еще? Это ведь даже не полулюди, просто биологический мусор.
– Христом Богом клянусь! – Мальчишка начал суетливо креститься. – Сам видел. Пусть отсохнут мои глаза. Я к отцу – рассказал ему, а он к вам послал. Пятнадцать верст бегом летел.
– Молодец, Карпуха. – Бабула поощрительно потрепал мальца по загривку. – Теперь успокойся и расскажи все подробно.
– Из Польши к Советам, наверное, идут, на восток. Там овраг глубокий, они в него кибитки загнали, лошадей распрягли. Кибиток шесть штук, добра в них до чертовой матери, мешки набитые, сундуки. Тихие они, не орут, не ругаются. Барон у них худой, усищи во какие!.. – Пацан развел руки. – Несколько семей, мужчин не больше десятка, баб с дюжину, детей куча. У них несколько ружей, больше ничего нет. Двух мужиков выставили в кустах, впереди и сзади, чтобы охраняли, стало быть.
«А ведь этот наблюдательный шкет – подарок божий! – подумал Бабула. – Недосмотрели господа эсэсовцы, не всю цыганскую плесень вытравили. Прятались они, как и евреи, в лесах, по заброшенным селам, оврагам, зарывались в землю. Иногда их местные подкармливают, жалеют.
Откуда взялся этот табор? Не иголка же. Хитрые, умеют прятаться.
А теперь ушли с насиженного места, торопятся навстречу своей армии-освободительнице.
Да, это действительно подарок! Табор без еды в дальнюю дорогу не пойдет. Лошади – тоже мясо. Теплые вещи, одежда – все сгодится в новом схроне в Богужанском лесу. У цыган и золотишко наверняка припрятано, а оно в ближайшей перспективе будет очень даже нелишним. Вот решение давно назревшей проблемы!
Десять мужиков – не войско, да и какие из цыган вояки? Только и могут, что лошадей угонять».
– Далеко отсюда до Змеиной балки? – спросил Нестор и строго посмотрел на робеющего пацана.
– Отсюда верст двенадцать, если прямо. – Пацан шмыгнул носом, вытер рукавом густую соплю. – Я в обход бежал, чтобы на дорогу не попасть.
– Собаки в таборе есть?
– Нет, откуда им взяться? Сожрали, если и были.
Тоже верно.
– Хорошо, Карпуха, ты молодец, орден получишь. – Бабула хлопнул мальчугана по плечу. – В общем, так. Пойдешь с нами, покажешь безопасную дорогу. Кибитки надо вывезти. Пошуруй мозгами, как это сделать, не привлекая внимания. Когда закончим, пойдешь к отцу. Пора тебе осваивать нашу суровую военную науку.
– Мы так не договаривались, – проныл Карпуха, но Бабула легонько треснул его по затылку, и тот осекся.
– Ша, я сказал. Мы, малек, вообще никак не договаривались. Сам понимаешь, не можем мы тебя сейчас отпустить. А вдруг ты партизанам продался? Учти, если что не так, своими руками тебе горло перережу. Не соврал?
– Да иди ты, дядько!.. Мы же с таткой как лучше хотели, а ты не доверяешь.
– Сморчук! – Нестор повернулся к заместителю. – Отобрать десять человек, выступаем через двадцать минут!
Дернулся чернявый мужчина в засаленном пиджаке. От резкого движения со ствола берданки свалилась шляпа с узкими полями. Крикнуть он не успел. Нож впился в шею, из глубокого разреза хлынула густая кровь.
Коротышка Фадей Горбаш отпрянул, чтобы не залило.
Мужчина извивался на дне канавы, держался за горло, зажимал рану, пытался кричать, но не мог. Глаза его остекленели, он застыл со скрюченными пальцами.
Фадей присел на корточки, примерил шляпу, повернулся к Богдану Клычко, маячащему за деревом. Мол, как? Тот оскалился, помотал головой. Горбаш пожал плечами, сбросил с головы шляпу.
Хлопцы, пригнувшись, пробегали мимо. Они приседали за кустами и деревьями, охватывали табор с двух сторон. Было тихо. Значит, второй дозорный тоже снят. Невелика наука.
За деревьями, сползающими в лощину, различался глухой шум. Бренчала посуда, доносились приглушенные голоса. Лошади всхрапывали, перестукивали копытами.
В таборе действительно было шесть крытых повозок, старых, дышащих на ладан. По одной лошади на каждую. Доходяги, старые измученные клячи, из которых даже суп толком не сваришь. Кибитки были завалены тюками, чемоданами. Лошадей цыгане не распрягали, наверное, собирались отправляться в путь. Они завязали им морды, чтобы не ржали.
Опускались легкие сумерки. До темноты оставалось не больше часа.
Люди сновали вокруг кибиток снулыми тенями, что-то делали. Приглушенно говорили женщины, доносились негромкие детские голоса. Заплакал грудной младенец, но его быстро угомонили.
Горел костер, обложенный камнями. Дрова были разложены по большой площади, чтобы дым не поднимался. У огня еще грудились молчаливые люди – женщины в платках и серых юбках, бородатые мужчины в кофтах и пиджаках.