Советы забрали Львов 27 июля. Бросили на приступ танковые армады Рыбалко и Лелюшенко.
Чиновники из Армии Крайовой на что-то надеялись, думали, что город будет польским, предложили красным свои услуги. Те не отказались от лишних штыков, и польская пехота вместе с советскими танками уже к вечеру 27 июля овладела центром Львова.
Поляки ликовали, слали депеши своему премьер-министру. Дескать, город заняли наши отряды, а советские танки им лишь немного помогли. Весь Львов был увешан красно-белыми флагами.
Генерал Филипковский в парадном мундире гордо въехал в город со своим штабом. Полковник Червинский начал формировать польскую полицию. Красные выразили им благодарность за содействие. Несколько дней по городу ходили совместные патрули. На домах вывешивались флаги Англии, Франции, Соединенных Штатов и даже красные советские.
Лондонское правительство в изгнании торжествовало. Филипковский был повышен в звании и награжден орденом.
Через день новоявленный польский герой был вызван на прием к представителю НКВД. Там ему популярно объяснили, что Львов – советский город, и нечего тут пороть отсебятину. Надо немедленно снять польские флаги, убрать патрули, части сосредоточить в казармах и сложить оружие. Филипковский и Червинский были арестованы и отправлены в Житомир, а оттуда – в Сибирь.
Военно-санитарный поезд вышел со станции Турово согласно расписанию, в начале пятого утра. Следующая остановка планировалась только в Виннице, там же конечный пункт. Состав вывозил с фронта тяжелораненых красноармейцев, которых невозможно было лечить в прифронтовой полосе, да два десятка офицеров в чине до полковника. У них был собственный вагон и особый уход.
Поезд проходил под категорией «литерный», на станциях и разъездах его обслуживали в первую очередь.
Врачи спешили развезти пациентов по госпиталям. Паровоз, несколько деревянных вагонов, оборудованных под передвижные госпитали, еще один, состоящий из двух раздельных секций – морг и операционная. На всех вагонах красные кресты в белом круге, надпись «Санитарный».
Но борцов за независимое украинское государство не смущали никакие кресты. Засада поджидала поезд на прямом участке в Синицком лесу, в тридцати верстах от Турова. Здесь не было ни дорог, ни сел – ничего. Лишь непроходимая чаща по обеим сторонам насыпи.
Мощная мина сработала в углублении между шпалами, когда до паровоза оставалось метров сто. Детонировали две соседние. Взрывы были впечатляющими. Просела насыпь, разворотило несколько шпал. Разлетались костыли, словно крупнокалиберные пули. Рельсы не порвались, но сильно искривились.
Ревел паровозный гудок, состав окутывал смрадный дым. Машинист применил экстренное торможение, но не смог остановиться перед разрывом полотна. Паровоз прошел по искореженным рельсам, а вот вагон, следующий за ним сошел с направляющих и завис над откосом. На него наехал второй, подтолкнул. Лопалась чугунная сцепка, рвались тормозные шланги. Оба вагона накренились, поезд встал.
Огонь был открыт с двух сторон – кинжальный, на полное истребление! Грохотали немецкие пулеметы, стучали «максимы», трещали автоматы. Из леса вылетели несколько гранат, взорвались под колесами вагонов.
Машинисты пытались покинуть паровоз. Молодой парень спрыгнул с лестницы и растянулся на земле, нашпигованный пулями. Его наставник ожесточенно работал рычагами, но вытянуть состав уже не мог. Он запоздало бросился к разбитому окну и повис на нем, кровь полилась из раскроенного черепа.
Огонь из леса не смолкал. Истошно кричали женщины в вагонах. Пули пробивали дыры в дощатой обшивке, сшибали трубы с крыш. Немногочисленная охрана, состоявшая из молодых красноармейцев, пыталась отстреливаться. Их было не больше десятка на весь состав. Половина погибла сразу же, прямо на тормозных площадках. Остальные вели беспорядочную пальбу, но с каждой минутой их выстрелы становились реже.
Первые вагоны, сошедшие с рельсов, предназначались для персонала. Из них тоже кто-то пытался отстреливаться. Несколько мужчин в офицерских гимнастерках и в халатах медперсонала палили из револьверов и «ТТ». Они спрыгивали с подножек, залегали.
Трое погибли сразу, двое заползли под вагон, зависший над откосом. Но у них быстро кончились патроны, и после пары гранат сопротивление прекратилось.
Двое мужчин в исподнем, с перевязанными головами, пытались уйти из последнего вагона. Им удалось пробежать по рельсам метров пятьдесят. Но Жмелик развернул пулемет и первой же очередью положил обоих.
Два десятка воинов УПА пошли на штурм с обеих сторон. Они пересекали насыпь, забирались в вагоны, где и началась разнузданная потеха. Визжали женщины, хлопали выстрелы.
Хлопцы выбрасывали из вагонов молодых санитарок в белых халатах, собирали их в кучу под присмотром автоматчиков. Некрасивых стреляли сразу, симпатичных пока придерживали. Все вагоны были связаны между собой переходами. По ним носились люди, трещали выстрелы.
Бабула неторопливо докурил, вышел из леса и направился к составу, где творилось что-то адское. Он хотел запрыгнуть в вагон, но задержался и с любопытством смотрел, как из середины состава вывалились две неуклюжие санитарки и бежали по буеракам к лесу, помогая друг дружке.
Хлопцы смеялись, кричали им в спины, мол, быстрее, тетушки, добавьте еще. До леса санитарки, конечно, не добежали, попадали.
Бабула запрыгнул в тамбур, пошел по вагону с обнаженным «вальтером».
Клычко вытаскивал из-под полки белобрысую санитарку, умирающую от страха, приводил ее в чувство пощечинами.
– Хороша, хлопцы! – вопил он, давясь хлынувшей слюной. – Вы только гляньте, какая краля! – Он поволок ее к выходу и сбросил в общую кучу.
В этом вагоне живых почти не осталось. Тела валялись в проходе, на полках. Пахло кровью, лекарствами. Здесь лежали тяжелые, которые сами не могли подняться.
В пятом от головы вагоне вдруг разразилась суматошная пальба! Но когда Бабула добрался туда, все уже затихло. Стонал и дико ругался боец по фамилии Возняк. Пуля навылет прошила его плечо. Здесь лежали раненые офицеры. Кто-то из них не погиб при обстреле, сумел подняться, дотянулся до оружия.
Разъяренные бойцы набивали пулями тех, кто еще шевелился.
– Хлопцы, вы закончили? – спросил Нестор.
– Так точно, пан поручик! Дальше никого нет, только жмурики!
– Уходим! – Он махнул рукой. – Баб вяжите, которых отобрали, и в лес.
Возбужденные бойцы покидали растерзанный санитарный поезд. Они набросились на женщин в белых халатах, которые жались друг к дружке под насыпью. Эти медсестры были вполне ничего себе. Молодые, крепенькие, смазливые, самая отрада для настоящего патриота, замученного неравной борьбой.
Женщины визжали, пытались отбиваться.
Прибежали дозорные и сообщили, что со стороны Турова приближается мотодрезина. Там отделение солдат. При них по меньшей мере один пулемет. Видимо, услышали краснопузые отдаленную пальбу. Можно устроить им торжественную встречу!
– Все в лес! – заторопился Бабула. – Бегом! В бой не вступать! Мне еще ваши трупы не хватало на базу тащить!
Задачу хлопцы выполнили с блеском. В лесу их никто не найдет. Они спешили в чащу, тащили за волосы упирающихся медсестер.
Через день люди Нестора провели еще одну акцию на восточной окраине того же Синицкого леса.
Прибежали разведчики, имевшие контакт с осведомителем, близким к комендатуре, сообщили, что через час из Лыжан, где москали наладили работу механической мастерской, выйдут два ленд-лизовских «Студебеккера» с орудиями на прицепе. Основная колонна прошла вчера. Советы стягивали к линии фронта тяжелую артиллерию. А эти две машины сломались, не смогли продолжать движение. Механизмы у них нежные, не хотят работать на советской смазке и горючем. Остальные ждать их не стали, колонна ушла. Всю ночь в мастерских кипела работа. «Студебеккеры» были кое-как починены, заправлены.
Сейчас они уже в пути, догоняют своих. Сопровождают их не больше десяти красноармейцев.
Хлопцы били прицельно, по водителям. Устанавливать мины просто не было времени.
Водитель первой машины уронил на руль голову, пробитую пулей, и автомобиль устремился к обочине. Старший машины, сидящий рядом с шофером, вцепился в баранку, начал выворачивать ее. Но это не спасло положение. Тяжелое зачехленное орудие пошло юзом, перегородило дорогу. Вторая пуля убила этого человека. Тяжелый «Студебеккер» завалился в кювет.
Во второй машине происходило нечто подобное. Но тут офицер предпочел покинуть машину, которая наехала на орудие, буксируемое первым грузовиком. Он вскинул «ППШ», выпустил рассеянную очередь и повалился на колени с простреленными ногами. На машины, крытые тентами, обрушился шквал огня. Офицер трясся в агонии, непроизвольно давил на спусковой крючок.
Кузов первой машины был пуст, из второй выпрыгивали красноармейцы, залегали за обочиной. Двое погибли сразу. Их тела превратились в укрытия, из-за которых москали вели огонь. Эти парни были вооружены лишь укороченными винтовками Мосина. Да и боеприпасов у них было с гулькин нос – всего по паре обойм. Еще «ППШ» у мертвого старлея. Вот и все.
Кацапам не повезло, их взяли в клещи. Они отстреливались, пока не кончились патроны, выкрикивали ругательства и потеряли еще одного. Он привстал, чтобы прицелиться и с пользой истратить последний патрон, и Бабула лично нафаршировал ему кишечник свинцом. Целого магазина не пожалел.
Сопротивления краснозадые больше не оказывали. Нечем было.
Хлопцы с ухмылками подходили к ним, держа автоматы на изготовку.
– Эй, герои! – выкрикнул Агафон Карагуля. – Неприлично лежать, когда перед вами стоят уважаемые люди. А ну, поднимайся, в одну шеренгу становись! Да не бойтесь, сразу стрелять не будем, сперва посмотрим, что вы за богатыри такие.
Их осталось шестеро. Они медленно поднимались, исподлобья смотрели на бандитов, приближающихся к ним. Все очень молодые, вчерашние школьники. Пороха не нюхавшие, необстрелянные, судя по тому, как вели бой.