– В Америке тоже будут книги, Огастес. Мы купим тебе новые.
Он все-таки возьмет с собой свои любимые истории о ковбоях – книжечки в мягкой обложке, с листами из грубой бумаги. Если он едет на Запад, то должен знать о ковбоях и конокрадах, законниках и бандитах. Мама говорила, что их дни давно прошли. Что Дикий Запад теперь укрощен. Он надеялся, что это не так. Что он, быть может, отыщет себе местечко среди преступников и бандитов. Он отрастит себе бороду, как у этого незнакомца, и она закроет ему нижнюю часть лица и половину бордового родимого пятна, которое с годами становилось все темнее и плотнее.
Он почти не вспоминал о своем лице, пока не покидал квартиру на рю Ламартин. Но на улице на него глазели, и он сразу обо всем вспоминал. И все же скоро они отправятся в путь, навстречу приключениям, и ему больше не придется думать ни о своем уродстве, ни о квартире, ни о книгах, которые нельзя взять с собой. Он будет думать о будущем. И о свободе. Которая ждет и его самого, и его мать.
– У нас будет новая жизнь, Огастес, – обещала она. – В Америке так много разных людей, понимаешь? И так много разных мест. И мы все их увидим.
Но бородатый незнакомец глазел не на него. Он глазел на его мать, и это было ничуть не лучше. В его взгляде читалось восхищение, к которому примешивалось нечто неожиданное, узнавание, и от этого нервы у Огастеса натянулись до предела, а сердце быстро забилось. Да, люди часто глазели на них с матерью, но в приличном обществе считалось, что невежливо смотреть открыто, что лучше взглянуть исподтишка. Но незнакомец не скрывал своего интереса. Он был одет в превосходный угольно-серый костюм и черную шляпу, чуть темнее, чем его борода. Он смотрел прямо, не отводя голубых глаз, и его неподвижная фигура навела Огастеса на мысль об американских стрелках из его книжек. Ковбоев, которые здорово стреляли, в книжках называли именно так – стрелками.
Огастес попробовал представить себе бородатого незнакомца в ковбойской шляпе, с ружьем за поясом, в сапогах со шпорами, с блестящей золотой звездой на груди. Это оказалось легко – хотя костюм незнакомца мог посоревноваться в элегантности с костюмами богачей, для которых пела его мать. Правда, ни в фигуре, ни в чертах этого человека не было мягкости, обычно присущей богачам, и Огастесу от этого открытия стало чуть спокойнее. Мать всегда говорила, что он хорошо разбирается в людях.
Мужчина глядел на его мать так, словно уже когда-то встречался с ней. Словно был с ней знаком. Да и в его облике было что-то знакомое, едва ли не… родное.
– Мама, мы знаем этого человека? – спросил Огастес.
Мать замерла, он почувствовал, как сжалась ее ладонь вокруг его пальцев. Мама слишком многое скрывает, даже от него.
– Какого?
– Вон того. Он был в клинике. Мадам Моро его ругала. Он на тебя смотрит.
Мама вдруг вздрогнула, а потом взглянула на него и улыбнулась. Мама улыбалась ему одному. Всем остальным в лучшем случае доставался ледяной, ничего не выражающий взгляд. Мадам Блан говорила, что его мать высокомерна. Неприступна.
Незнакомец стоял у дверей клиники. Жена доктора продолжала его бранить, но он уже шагнул вперед и снял шляпу – мужчины часто поступали так, обращаясь к его матери. Жена доктора пришла от этого в еще большую ярость, принялась извиняться перед мамой, а потом вновь напустилась на мужчину, хотя тот, казалось, не понимал ни единого слова.
– Месье Сантьяго, ррради вашей безопасности и безопасности всех, кто посещает нашу клинику, вам следует входить черррез боковую дверь и ждать, пока я вас пррроведу внутрррь. Запомните, нельзя входить и выходить черррез одну и ту же дверррь. Извините, мадам, это просто глупый амеррриканец.
– Все в порядке, мадам Моро, – ответила мама. – Мы… старые друзья.
У мамы друзей вообще не было, и Огастес ошеломленно уставился на нее. Мадам Моро в последний раз фыркнула на незнакомца и удалилась.
– Ноубл Солт… это вы? – спросила мама.
– Джейн Туссейнт, – проговорил американец, и в следующий же миг Огастес тоже его узнал.
– Вы Ноубл Солт. Мама, это Ноубл Солт! – закричал Огастес.
– Да, – прошептала его мать. – Это он.
Незнакомец протянул Огастесу руку, скользнул взглядом по его щеке, как делали все, но тут же тепло взглянул ему прямо в глаза:
– Огастес Максимилиан Туссейнт, ты вырос в ладного юношу.
– Так вы нас помните! – ликующе выкрикнул Огастес и схватил его за руку. Ладонь у незнакомца была широкая, шершавая, как язык у кошки, и его ладошка утонула в ней целиком.
– Помню. Ты больше не шепелявишь.
Огастес наморщил нос, не зная, что значит это английское слово. Мама быстро пояснила ему на французском.
– Да! Я больше не шепелявлю! – И мальчик рассмеялся. – Но ваши часы я сохранил. – Огастес вытащил из жилетного кармана часы, отцепил от пуговицы цепочку. – Вот, видите?
Он не выпускал часов из рук даже во сне – сжимал их в ладонях и слушал тиканье, пока засыпал.
– Вы произвели на Огастеса сильное впечатление, мистер Солт, – произнесла мама. Она говорила мягко, чуть дрожащим голосом, столь не похожим на обычный ее тон. – Он быстро выздоровел, болезнь отступила почти сразу, но вы оказались правы. У него действительно была дифтерия.
Огастес никогда прежде не видел, чтобы его мать была добра к мужчине. Она не была добра к Оливеру. И к мужчинам, которые платили за то, чтобы она для них пела. И к тем, кто ухаживал за их домом и экипажем, продавал газеты, мел улицы. Она не бывала добра ни с банкиром, ни с мясником, ни даже с Георгом, хотя тот пек чудесные пирожные. Она не была к ним жестока или несправедлива. Она была холодна. Не улыбалась им, не поддерживала разговор. Не отвечала на их вопросы, если те не касались непосредственно дела. Никакой болтовни, всякий раз подытоживала их экономка. Только дела.
– Из всех мест в мире, из всех парижских врачей… вы выбрали доктора Моро? Вы ведь к нему пришли? Вы больны? – спросила мама у Ноубла Солта.
Огастес глядел на нее, раскрыв рот. В ее тоне слышались искренний интерес и беспокойство.
– Я не болен. Нет. Доктор Моро… мой коллега, – отвечал Ноубл. – Но, как вы слышали, они больше не хотят меня видеть. Я зашел через неверную дверь. Но благодаря этому встретил вас с Огастесом.
– Доктор Моро делает людям новые лица. Но мне он не сделает новое лицо, – объяснил Огастес.
Его мать вздрогнула, а Ноубл Солт промолчал. Он сдвинул шляпу на затылок, и Огастес вдруг испугался, что он просто уйдет и они больше никогда его не увидят.
– Мы… некоторое время… к-консультировались с ним, – сбивчиво пробормотала мама. – Он пробовал лед, разные мази и даже пересадку кожи. От этого лечения мои сбережения сильно уменьшились, а Огастесу стало хуже, и физически, и эмоционально. Я обратилась к доктору Моро, потому что его считают… новатором и… неординарным специалистом. Но мы к нему не вернемся.
– Мы поедем в Америку! – не сдержавшись, прошептал Огастес. Конечно, Ноублу Солту можно об этом сказать, а Люк, их шофер, ни слова не понимает по-английски.
Мать не стала его упрекать, но он почувствовал, как она сильнее сжала его руку. Люк по-прежнему ждал их у дверцы автомобиля и с большим интересом наблюдал за беседой.
Мать обернулась к Люку и на французском велела вернуться за ней через час. Она сказала, что проконсультируется еще с одним врачом, коллегой доктора Моро, и ей понадобится чуть больше времени.
Люк нахмурился, но потом пожал плечами. Он привык к посещениям врачей и не счел это подозрительным. Он сразу уселся в автомобиль, и тот, фырча и покачиваясь, отъехал от тротуара и покатил по улице.
– Здесь за углом чудесный парк, мистер Солт, а рядом со входом кондитерская, где продают восхитительные пирожные. Вы позволите нам ненадолго вас задержать? Я так и не сумела вас отблагодарить, но мне кажется, что сегодняшнюю нашу встречу подстроило Провидение.
– Мама, неужели он пойдет с нами? – Огастес не мог поверить своим ушам.
Ноубл Солт помедлил. Он проводил взглядом отъехавший от тротуара автомобиль, сидевшего за рулем Люка.
– Месье Солт? Прошу, идемте с нами! – взмолился Огастес.
– Хорошо, – кивнул тот. – Тогда веди нас.
Огастес попробовал было идти спокойным шагом, но оказалось, что рядом с Ноублом Солтом он может лишь весело скакать.
– Где вы остановились, мистер Солт?
Вопрос матери прозвучал поспешно, высокопарно, и Ноубл Солт помедлил. Огастес делал точно так же, когда не хотел отвечать.
– У вас до сих пор пистолет в ботинке? – выпалил Огастес, вновь не сумев сдержаться.
– Да, – с облегчением в голосе признался тот.
Ноубл Солт был рад, что ему не пришлось отвечать на вопрос Джейн. Его искренность рассмешила Огастеса.
– Можно мне посмотреть? – спросил мальчик.
– Нет.
– Огастес, – вмешалась мама, – будь вежлив.
– Зачем вам пистолет, месье? – спросил Огастес, изо всех сил стараясь, чтобы его вопрос прозвучал менее настойчиво и более вежливо. – Вы врач. Вы не можете стрелять в людей.
– Я не врач.
– Ну конечно, вы врач. И очень хороший. Но еще вы ковбой, правда? – Он так и не смог стереть из памяти фотографию из дома мистера Гарримана.
– Огастес, – вновь оборвала его мать.
Они вошли в кондитерскую, и Огастес мгновенно забыл о пистолете, отвлекшись на ряды восхитительных сладостей.
– Что вы будете, мистер Солт? – спросил Огастес, надеясь, что мать позволит ему попробовать все, что они закажут. Он редко пробовал новое, боясь, что новое лакомство не понравится ему так же сильно, как те, в которых он был уверен. От пирожных жизнь становилась лучше и приятнее.
– Выбери за меня, Гас, – попросил мистер Солт.
– Так меня только вы называли! – воскликнул мальчик.
Ему не было дела до глазевших на него посетителей кондитерской. Владелец был знаком с Огастесом и его матерью и привык к его лицу, но в зале всегда оказывались покупатели, которые, завидев его, морщились или даже уходили, ничего не купив.