Ваном. Мальчонка сразу накинулся на него:
– Вы назвали меня Ваном.
– Да разве?
– Кто такой этот Ван?
– Мой брат. Один из братьев.
– А сколько у вас братьев?
– Много.
– Вы старший из тринадцати детей, – выпалил Огастес.
– Черт меня подери. Ты и это запомнил?
– Я все запоминаю. Он похож на вас?
– Кто?
– Ван. Ваш брат.
– Ну да. Похож. И очень.
– Вот бы у меня тоже был брат. Вы его любите?
– Не слишком-то.
Да, вот и она. Искренность, которая так нравилась Джейн. Она улыбнулась, хотя и понимала, что ей давно следовало вмешаться. Особенно когда Ноубл выругался. Ей не нужно, чтобы Огастес выпалил в приличном обществе что-нибудь вроде черт меня подери.
– Почему вы не любите брата? – непонимающе спросил Огастес.
– Огастес? – вмешалась Джейн.
– Да, мама? – Огастес с трудом отвел глаза от Ноубла Солта.
– Будь учтивым.
– Я всегда учтив, мама, – обиженно возразил ей Огастес.
– Бывают слишком личные вопросы. Человек не обязан рассказывать о себе при первом знакомстве. Кому-то требуется больше времени. Я прошу прощения, мистер Солт. Вы не должны отвечать Огастесу на все его вопросы. Вы имеете полное право на частную жизнь.
– Не извиняйтесь. Я был точно таким же. Отца просто с ума сводил.
– Вашего отца зовут Максимилианом… правда? Как и меня? – спросил Огастес, в очередной раз доказывая, что он все помнит.
Джейн вдруг заколебалась, почти завидуя тому, что они столько времени проведут вместе, столько всего успеют обсудить. Ей хотелось пойти с ними. А еще ей не нравилось, что Огастес уходит от нее.
– Не тревожьтесь, Джейн. У него все будет в порядке. Обещаю. Мы вернемся ровно через час, как вы и велели, – мягко сказал Ноубл Солт, читая ее мысли, словно открытую книгу.
Ее переполняло смятение. Так не пойдет. Ей нужно петь.
– Хорошо, – согласилась она, смиряясь, доверяясь ему. Это чувство – доверие – было ей совершенно не знакомо. Она пока не знала, нравится ли оно ей. Она смотрела им вслед.
Ноубл в синем костюме Оливера мерно шагал по коридору, рядом с ним, не переставая болтать, скакал Огастес, отважный птенец, впервые вылетевший из гнезда.
– Вы будете скучать по Парижу? – спросил Огастес, пока они обследовали внутренности гигантского лайнера, взбирались по винтовым лестницам, отыскивали путь в лабиринте коридоров и закоулков.
Казалось, других пассажиров посетила та же мысль, что и их, и в проходах порой становилось тесно. В конце концов Бутч и мальчик снова очутились на палубе первого класса и принялись глядеть на воду. Суша исчезла из виду, солнце сидело прямо на поверхности воды, будто толстая рыжая кошка на подоконнике.
– У меня в Париже никого нет, так что и скучать не о ком, – признался Бутч.
– Никого?
– Никого.
– Тогда для чего вы туда приехали?
– Чтобы повидаться с доктором Моро.
– И он вам помог?
– Нет. Правда, у него и возможности не было.
– Мне он тоже не помог. Маме не понравилось то, что он предлагал. Она побоялась, что станет только хуже. Мне кажется, ей мое лицо нравится таким, как есть, но ей не хочется, чтобы я мучился.
В горле у Бутча встал ком.
– Похоже, нам с тобой придется довольствоваться лицами, которые нам выдала природа.
– Похоже, что так, – согласился Огастес. – Но зачем вы хотели изменить лицо?
Он и не заметил ловушки, пока она не захлопнулась. Мальчонка обезоружил его своими быстрыми вопросами, а он весь последний год был так одинок, что подзабыл, каково это – разговаривать с другими людьми.
Он ответил не сразу, но Огастес больше ничего не говорил. Он ждал, склонив голову вбок, ухватившись обеими руками за ограждение.
– Что ж… Дело в том, Гас, что я натворил такого, чего творить не стоило. И разозлил немало важных людей. И я подумал, что, будь у меня другое лицо, я бы начал жизнь с чистого листа. Но мне достались глаза моей матери и нос отца. У моего деда, маминого отца, был такой же квадратный подбородок. Все мои братья похожи на меня. И сестры тоже. Так что я решил сохранить семейные черты. – Он вполне мог доверить мальчонке эту толику правды. Но он не знал, что именно Джейн рассказала сыну. Знает ли Огастес, что он – Бутч Кэссиди? В Париже Огастес обмолвился о ковбоях. Может, и знает. Вот же черт, подумал Бутч. Может, все же не знает.
– У меня нет родни, – сказал Огастес. – Я не знаю, как выглядел мой дед. И я совсем не похож на Оливера.
Бутч не знал, что на это ответить, но отвечать не пришлось. Огастес снова затараторил о том о сем. Казалось, он готов говорить бесконечно. Он болтал всю обратную дорогу к залу, где продолжала репетировать Джейн, а когда они сели на скамейку, ожидая конца репетиции, извинился, что не может молчать:
– Мне не слишком часто удается с кем-то поговорить.
– Неужто?
– Только с мамой и с мадам Блан. И с Люком. Приятно поболтать с кем-то еще.
– Да. Понимаю. Ты в школу не ходишь?
– У меня были учителя. Оливер предлагал отдать меня в школу. Но мама и слышать не хотела. Она целый месяц после этого не разговаривала с Оливером. Мама очень упрямая. И очень сильно меня любит.
– Понятно.
– Странно, что она доверяет вам. Мама никому не доверяет.
– Думаешь, она мне доверяет?
– Ну вы ведь здесь, – отвечал Огастес, разводя руками, как истинный маленький француз.
Ноубл Солт кивнул:
– Думаешь, все именно так обстоит?
– Не знаю. Но я рад. В моей жизни должен быть мужчина. Разве мама может научить меня быть мужчиной? Она ведь женщина. – Казалось, эта проблема не давала ему покоя.
– Многие хорошие женщины вырастили хороших мужчин. Без всякой помощи.
– Мама меня очень любит, – тоскливо повторил Огастес.
Бутч рассмеялся и поскреб бороду:
– Тогда почему ты грустишь? Это ведь хорошо?
– Да. Это хорошо. Но порой любовь не делает нас сильнее.
Бутч потрясенно уставился на него, а Огастес надолго замолчал, задумавшись.
– Ты умный парнишка, Гас. Ты ведь это знаешь?
Огастес степенно кивнул:
– Да. Знаю.
– Тебе бы хотелось учиться в школе?
– Да. Хотя… Я понимаю, что не все будут ко мне добры.
– Знаю, ты любишь, – прошептал Бутч, снова считая слоги. – Но любовь не дает сил. Я должен уйти.
– Что? – спросил Огастес.
– Да так. Ничего. Есть у меня одно развлечение. Игра в поэзию.
– Я люблю игры.
– Это игра со словами.
– Игры со словами я тоже люблю. Как в нее играть?
Бутч объяснил правила, описал, как устроены строчки, – пять слогов, семь, снова пять. Повторил стих, который только что придумал, пересчитывая слоги, и Огастес сразу все понял.
– Огромный лайнер. – Огастес отсчитал на пальцах пять слогов. – Палубы, сто этажей… это семь. – Он поднял обе руки, растопырил пальцы. – Плавучий отель. Еще пять.
Бутч усмехнулся:
– Ты прямо на лету схватываешь, Гас. Давай-ка запишем твое сочинение. – И он вынул из внутреннего кармана пиджака книжечку и карандаш.
– Вы будете читать мне свои стихи? – спросил Огастес и придвинулся ближе.
– Не-а. – Бутч перелистнул несколько страничек, нашел чистую. – Это дневник. Ну или вроде того. Я иногда что-то такое записываю. Строчку-другую, совсем коротко.
– У меня есть дневник. Но мне писать нечего.
– Нечего? – присвистнул Бутч. – Для парнишки, которому нечего писать, ты задаешь многовато вопросов.
– Но дневник ведь не может ответить. Я хочу разговаривать. А не писать.
– Помнишь, как миссис Моро назвала меня глупым американцем? – спросил Бутч.
– Вы это слышали?
– Ну да. Глупый американец на французском звучит почти так же, как на английском.
– Вы не глупый.
– Глупый… в чем-то. Я не могу писать помногу. Но пишу стихи. Я написал о шляпе твоей мамы. О той, которую унес ветер. Теперь я ее не забуду. – И он постучал пальцем по страничке, которую заполнил, пока портной возился с его брюками.
– О той шляпе, которая вам не понравилась? – насмешливо уточнил Огастес.
– Ага. А теперь я запишу вот здесь твое сочинение. А в конце поставлю твои инициалы, ведь автор – ты.
Он записал строчки, поставил под ними дату и инициалы ОМТ.
Огастес с гордостью уставился на страничку и снова перечитал стихи.
– Кажется, вы двое что-то задумали, – проговорила Джейн, не отводя глаз от книжечки в руках Бутча; они не слышали, как она подошла, и даже не заметили, что репетиция окончилась.
– Это игра, мама! – воскликнул Огастес. – Игра в слова.
И он объяснил – кратко и четко, подметил Бутч, – правила их игры.
– Это хайку, – сказала она.
– Ну да. Хайку, – согласился Бутч. – Меня этому научил один японец, мы с ним вместе работали в шахте, в местечке под названием Теллурайд. Давно это было. Но игра ко мне прилипла.
– Пожалуйста, почитайте нам свои стихи, – с трогательной вежливостью попросил Гас. – Например, про мамину шляпу.
Бутч почувствовал, как у него горит шея, и порадовался, что борода скрывает половину лица.
– Н-нет. Получилось не слишком здорово.
Он встал, закрыл книжечку и убрал ее обратно во внутренний карман пиджака. Огастес тоже поднялся и вложил руку в ладонь Бутча, словно боялся, что тот убежит.
– Давайте придумаем другие стихи, пока идем в каюту, – предложил Огастес.
Джейн слабо улыбнулась:
– Давайте попробуем. Но на этот раз про шляпу мистера Солта.
Секунду помедлив, она взяла Бутча под руку, и они двинулись к каютам. По пути Гас считал слоги:
Пересекаем
Океан, чтобы купить
Новую шляпу.
10
Боюсь посмотреть,
Не знаю, что говорить.
Посидим молча.
Джейн надела черное вечернее платье, открывавшее ее точеные плечи и ниспадавшее свободными складками от груди до самого пола. Длинные черные перчатки, которыми она дополнила наряд, не оставляли обнаженной кожи и доходили до пышных рукавчиков, что обхватывали верхнюю часть руки. Свои темные волосы Джейн собрала высоко на макушке и, следуя моде, оставила несколько прядей и завитков, спадавших ей на лицо. В ушах, на шее и на пальце сверкали бриллианты. Бутч решил, что обручальное кольцо с крупным красивым камнем она надела, отдавая дань памяти умершему мужу. На фоне черных перчаток кольцо выглядело внушительно.