– Я уже говорил вам, что чувствую.
– Да, – прошептала она, – говорили. Но если я никогда больше не буду петь… Что тогда? Вы все равно будете меня любить?
– Честно сказать, это будет очень обидно. Если вы больше не будете петь, это будет настоящая трагедия.
– Я не об этом спросила, Ноубл Солт, – оборвала она и резко села. Оправила юбки, пригладила волосы. Утром она не стала их заплетать, потому что у нее не было сил.
– Я знаю, Джейн, что вы устали, – тихо проговорил он. – Но этим все не кончится. Уэртог не знает, где вы, и я этому рад. Мы выиграли немного времени, и вам удалось отдохнуть. Но он не перестанет вас искать. В этом Сандэнс прав.
– Он не имеет права, – прошептала она. – Он не может ничего от меня требовать.
– Не в том дело, голубка. Я давно уже усвоил урок. Мужчины, у которых есть власть и деньги, делают все, что хотят. – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Я хочу увезти вас подальше отсюда. Три тысячи километров – не так уж далеко, и все же это хоть что-то. Это начало. А денег у меня столько, что мне не придется учить вас грабить поезда.
Он улыбнулся, и она попыталась было рассмеяться в ответ, но лицо у нее словно застыло. Она не хотела брать его деньги, любовь, заботу и ничего не давать в ответ. Ей абсолютно нечего было ему дать.
– Вам и петь не придется, если не захотите. Какое-то время вам точно не стоит выступать, хотя при мысли об этом меня душит ярость. Вы поете, как ангел. Миру нужны ангелы. А он отобрал эту часть вас и у вас самой, и у всех нас. Так быть не должно. Больше всего на свете меня мучает несправедливость. Но рано или поздно мы с ним поквитаемся. А теперь я лишь хочу увезти вас с Огастесом так далеко от него, как только возможно. Надеюсь, вы все же споете в «Солтере». Мы попробуем это устроить, когда доберемся до Юты, а если нет, будем ехать и ехать все дальше и дальше, пока он не устанет преследовать нас по всему Западу и не вернется в Англию.
Она весь день не видела Сандэнса. Ван исчез после завтрака, облачившись в желтый кашемировый костюм, который Оливеру особенно нравился. Она сомневалась, что Ноубл подарил Вану этот костюм. Сам Ван постарался никому не попасться на глаза, а когда крался через задний двор и заметил ее, то поднес палец к губам и подмигнул ей. Как ни странно, Ван ей нравился. Но Ноубла его присутствие тяготило.
Весь мир тяготил Ноубла, и все же он нес свое бремя и ничего не просил взамен.
Она поднялась, расправила юбки, и он тоже поднялся и робко, словно не веря ни ей, ни себе, взглянул на нее сверху вниз. Она так ему и не ответила.
– Идемте со мной, – потребовала она и зашагала к дому. Кровь у нее в жилах вдруг вскипела, в ушах звякнули цимбалы, словно вторившие литаврам, что звенели в сердце.
Эмма что-то пекла, а Огастес обосновался в комнате, в которой прежде жил доктор Ласо, хотя по ночам по-прежнему укладывался на диване, желая быть ближе к ней и к Ноублу.
Ей было проще от того, что он спал в их спальне. Она не знала, что от нее ожидается, когда они с Ноублом остаются наедине. Присутствие Огастеса было удобным предлогом, хотя Ноубл ни на что не намекал. Он держал ее за руку, целовал в лоб, но и только. Она залечивала раны и собиралась с духом.
Но теперь этому придет конец. У нее есть то, что она ему даст. То, что настоящая жена способна дать мужу, – а ей во что бы то ни стало хотелось быть ему настоящей женой. Нужно просто набраться храбрости.
Решившись, она взлетела вверх по лестнице. Ноубл шел следом. Медленнее. Спокойнее. Он все еще не был уверен. Едва он вошел в спальню, как она заперла за ним дверь.
– Джейн?
Она шагнула к нему, обвила руками шею, притянула к себе его лицо, как уже делала когда-то. Губы у него были мягкие, борода чуть кололась, но она мгновенно ощутила себя на своем месте. И успокоилась. Ноубл был с ней. И она его любила.
Он ответил на ее поцелуй, повторяя все то, что делала она, но, когда она еще крепче прижалась к нему, положила его ладони себе на бедра, он замер.
– Что вы делаете, голубка?
Голос его звучал нежно, глаза были закрыты, словно ему не хотелось, чтобы она его видела. Она мгновенно насторожилась, напряглась, ощущая, что все не так, но он обнял ее и привлек к себе.
– Я не прошу вас останавливаться. Я просто спросил… что вы делаете.
– Мне нравится вас целовать.
– Мне тоже нравится вас целовать. Но это другое. И потому я спрашиваю, нравится ли вам и это? – И он одним долгим движением провел рукой по ее волосам, а потом вниз по спине, возвращаясь назад, туда, куда она положила его руки.
В ней боролись пламя и лед. Ей хотелось бежать. И хотелось остаться.
– Прошу, прикоснитесь ко мне, – сказала она, и жар, разливавшийся по ее телу, обратился смущением.
Он поцеловал ее, словно уговаривая, нежно, настойчиво, и наконец – благодарение небесам – перехватил инициативу. Когда она прижалась к нему всем телом, он осторожно коснулся ее своими широкими ладонями, лаская, сжимая, и внутри у нее все снова свилось в тугой узел, а страх отступил, и стыд отступил вместе с ним. Но она вдруг испугалась, что это новое, восхитительное желание покинет ее и его сменят ужас и отвращение.
Она впилась губами ему в горло, куснула мочки ушей, желая оказаться еще ближе к нему и одновременно прогнать его прочь. Эта двойственность снедала ее изнутри, но, когда он вновь коснулся губами ее губ, она приняла поцелуй, приникла к его рту, жадно ища его язык. Он поддавался ей, отвечая сладостью на яд, нежностью на жестокость. Она кусала его до крови, но он не отстранялся, лишь обхватил ладонями ее лицо, погладил большими пальцами щеки, прошептал ее имя:
– Джейн. Голубка. Моя милая Джейн.
– Вы должны мне помочь, – выдохнула она, чуть не плача. Она словно распадалась на части.
– Берите все, что вам хочется, – отвечал он, но его тело твердело, предвкушая, и она прижималась к нему, одновременно и злясь, и возбуждаясь.
Когда она схватилась за его ремень, рванула пуговицы, он все расстегнул сам, отдавая ее пальцам свою ничем не прикрытую кожу, ее губам – свое сердце. Но она по-прежнему оставляла на его теле раны, пытаясь любить и стремясь пометить, не понимая ни себя саму, ни желание, бившееся у нее в висках и в животе.
– Прикоснитесь ко мне! – снова взмолилась она, не узнавая собственный голос. В нем звучали ужас и пустота, растерянность и жестокость.
Он даже не шевельнулся. Он по-прежнему прижимал ее к себе, и ей вдруг показалось, что его ладони, так и лежавшие у нее на спине, держат в узде ее ярость.
Она вжалась лицом в ложбинку у основания его шеи, скользнула руками к его бедрам, решив встретить то, чего больше всего боялась, отделить страсть от боли, соитие от принуждения. Он задержал дыхание, но не шелохнулся, позволяя ей самой искать верный путь.
Страх и ярость расцвели ярким цветом и породили ужасный плод. Она оттолкнула его, отскочила, застонала от стыда и отвращения, сжав кулаки, прижимая их к глазам. Она чувствовала сухой запах его кожи, и тело ее горело, но она не понимала, что с ней происходит, и от этого снова застонала:
– Я не этого хочу. Я ведь сказала вам. Сказала, что поцелуев не будет. И все равно мы с вами цепляемся друг за друга, как животные. Я не этого хочу.
Она ошеломила его, но он не стал возражать.
– Хорошо, голубка, – тихо сказал он, но, когда она велела ему: «Убирайтесь вон!» – он сжал зубы, а во взгляде его голубых глаз не осталось ни нежности, ни доброты.
Ей наконец удалось его разозлить.
Не говоря ни слова, он привел в порядок свою одежду, застегнул, заправил, щелкнул подтяжками. А потом развернулся и, сунув руки в карманы, вышел из спальни с таким видом, будто хотел бы ретироваться еще быстрее. Он так широко распахнул дверь, что та грянулась о стену, оставив след от ударившейся в нее дверной ручки. Не успела дверь снова захлопнуться, как Джейн уже кинулась за ним следом.
– Вернитесь сейчас же, Ноубл Солт! – потребовала она и даже топнула ногой. – Вы работаете на меня, сэр. И я с вами еще не закончила.
– На сегодня, голубка, мы закончили.
Она почти бежала, пытаясь с ним поравняться, и чувствовала себя полной идиоткой. Но он довел ее до настоящего бешенства. Рядом с ним она чувствовала себя буйной, похотливой дурой, не имевшей ничего общего с ней настоящей.
– И что же это значит? – выкрикнула она.
– Я не хочу сейчас говорить с вами, Джейн. Вам больно. И от этого больно мне.
– Но я не пытаюсь причинить вам боль! – От его слов ей стало страшно. Ведь она знала, что он прав.
– Вас бросает из крайности в крайность, то вверх, то вниз, то в жар, то в холод. И я все это понимаю. То есть мне кажется, что понимаю. Но сейчас я не могу больше это вытерпеть. Так что отправляйтесь обратно наверх, красавица, и позвольте мне пройтись. Хорошо?
Он начал спускаться по лестнице – куда проворнее, чем поднимался по ней чуть раньше.
Она не отставала:
– Нет. Не хорошо. Мне нужно многое вам сказать. Я вам плачу за то, чтобы вы меня слушали. – Она чуть не плакала и лишь с большим трудом удерживала слезы.
– Ни за что такое вы мне не платите, и вам это чертовски хорошо известно. Мы уже давно миновали этот этап, Джейн Бут. Вы наняли меня, чтобы вас защищать, и именно этим я сейчас занимаюсь. Я защищаю вас от себя.
Они замерли на нижней ступеньке. Она схватила его за руку, провела пальцами по его обветренной коже, и он тут же остановился, напряженный, словно струна. Он по-прежнему не смотрел на нее, даже не поворачивался в ее сторону. Он стоял прямо, неподвижно, не отнимая у нее своей руки.
– Я… мне очень жаль, – выдавила она. – Прошу, не уходите. – Она поднесла его ладонь к губам, а потом приложила к груди, так что костяшки его пальцев оказались ровно против ее сердца. По щекам у нее текли слезы. – Прошу… подождите.
Он ждал, не отрывая ладони от ее груди, глядя перед собой, а она собиралась с духом, ища в себе остатки разума.