– Что бы ни случилось, стрелять ты не станешь. Так что и ружье тебе ни к чему. Если боишься, что тебе придется постоять за себя, скорее прыгай в седло и скачи как можно дальше отсюда.
– Думаешь, я позволю подстрелить тебя как собаку? Может, тебе до меня нет дела, но я о тебе позабочусь. Я буду там. – И Ван указал на небольшой холм, с которого просматривались и каретный сарай, и извилистая раскисшая дорога.
– Нет. Стой здесь. Чтобы они тебя видели. И я тоже.
Процессия остановилась. Орландо Пауэрс вылез из повозки, передал поводья своему спутнику, взмахнул обеими руками. Даже с расстояния в тридцать метров Бутч заметил, что вид у него напряженный.
– Опусти ружье, Ван, – велел Бутч. – Положи его на землю, медленно и осторожно. Покажи, что ты можешь до него дотянуться, но не намерен использовать.
Ван нехотя, со вздохом, сделал так, как сказал ему Бутч.
– И пистолет из кобуры.
– Сначала ты, Роберт Лерой.
– Я пойду им навстречу. С пистолетом в кобуре.
Ван скинул плащ и вытащил из кобуры слева под мышкой кольт 45-го калибра, почти такой же, как у Бутча. А потом присел, чтобы положить пистолет на землю, да так и остался сидеть, держа палец на курке.
– Кто из этих подонков сегодня сгинет, Гарриман или Уэллс? – задумчиво проговорил он и поскреб щеку.
– Не смешно, Ван.
– А я думаю, смешно.
– Ты их пугаешь. Встань, – прошипел Бутч.
Ван выпрямился, фыркая от хохота, и столкнул шляпу еще дальше на затылок, хотя это и казалось невозможным.
– Держи руки на виду, брат, – напомнил Бутч.
– Пошел ты к черту, – бросил Ван, вдруг утративший всякое желание веселиться, и сложил руки на груди.
Бутч подумал было, что лучше им пойти вместе, но тут же отказался от этой идеи. Ему нужно поговорить с ними без свидетелей.
– Ты что-то задумал, Ван? – тихо спросил он.
– Может, и так.
Бутч кивнул, мысленно перебирая варианты развития событий. Но Орландо Пауэрс предложил ему лучший из вариантов.
– Я иду к вам, мистер Кэссиди! – крикнул Пауэрс.
Гарриман и Уэллс по-прежнему сидели в повозках. Вот и хорошо. Всадники, окружавшие их, беспокойно шевелились, не опуская ружей.
– Я встречу вас на полпути, – отозвался Бутч. – Я вооружен, как и ваши люди, но буду держать руки на виду.
– Ты дурак, Роберт Лерой, – пробормотал Ван, но Бутч уже зашагал вперед, боясь того, кто остался у него за спиной, куда сильнее, чем тех, кого видел перед собой.
Он и правда дурак. Ведь он думал, что сможет откреститься от своего прошлого.
– Ничего не выйдет, судья, – сказал он, поравнявшись с Орландо Пауэрсом.
– Кто это? – спросил Пауэрс, мотнув подбородком в сторону Вана. – Гарриман недоволен. Уэллс обливается потом и молится всем богам.
– Мой брат Ван.
– Ах ты черт. – Пауэрс сплюнул. – Он же только освободился. От него всего можно ждать.
– Да, сэр. Так и есть. Передайте своим людям, что здесь небезопасно, и поскорее уезжайте туда, откуда приехали.
– Но предложение Гарримана… Вы ведь понимаете, что других не будет?
– Понимаю. Помните, вы говорили о том, что бывает, когда долго живешь среди негодяев?
– Да. Я так и подумал. – Пауэрс тяжело вздохнул. – И все же как обидно. Вы уверены?
– Уверен. И благодарен вам за все.
Орландо Пауэрс потрясенно покачал головой.
– Сукин сын, – тихо проговорил он.
– Теперь уходите. Вы заработали каждый цент, что я вам заплатил. Поблагодарите мистера Гарримана и губернатора Уэллса. Мне жаль, что они зря потратили столько времени.
От Солт-Лейк-Сити до станции был день пути. Они не обрадуются, узнав, что проделали этот путь впустую.
Орландо Пауэрс отвернулся, по-прежнему качая головой, и двинулся к своим спутникам. Бутч не смел пошевелиться. Он стоял, держа руки на виду, широко расставив ноги, выжидая, пока Пауэрс не забрался в повозку и не передал его сообщение.
– Берегись, Бутч! – крикнул вдруг Ван. – Ложись! Ложись!
Бутч не шелохнулся. Даже не изменился в лице. Если он выхватит пистолет, все сразу кончится, а власти потом легко выпутаются из этой истории. Но даже если его сейчас убьют, возможности оправдаться он им не подарит.
Кто-то громко выругался, Орландо Пауэрс запрыгнул в повозку, а губернатор Уэллс, напуганный выкриком Вана, хлестнул лошадей. Всадники, окружавшие губернатора, вскинули ружья, лошади под ними заплясали, и все же никто не выстрелил.
Ван расхохотался, наслаждаясь кутерьмой, которую сам же устроил. Обе повозки рванулись с места. Всадники последовали за ними, то и дело оглядываясь на Бутча. Только когда они оказались вне зоны досягаемости, Бутч опустил руки и отвернулся. Ван стоял там же, где прежде, улыбаясь своей проделке.
– Ну что… вышло забавно. – Ван закинул голову, расхохотался еще громче и на миг стал походить на парнишку, которым был прежде, бесстрашного и задорного, всегда увязывавшегося за старшим братом.
Бутч опять ощутил ту же смесь любви и отчаяния, какую всегда ощущал рядом с Ваном. Может, все оттого, что Ван всегда его находил, а больше до него никому не было дела. Конечно, Бутч понимал, что думать так странно и нелепо, и все же Ван всегда им гордился, но при этом всегда и во всем умудрялся ему помешать.
Когда Бутч отсиживал срок в Вайоминге, к нему однажды приехал отец. Но приехал он из-за Вана. Тот попытался ограбить почтовую карету, но дело не выгорело. Бутч обиженно, растерянно глядел на отца.
– И ты из-за этого приехал в такую даль? У меня своих бед хватает, отец. Я не могу помочь Вану. Я и себе помочь не могу.
– О тебе я не беспокоюсь, Роберт Лерой. Ты справишься со всем, что тебе уготовила жизнь. Но Ван… не ты. Он, конечно, думает, что вы ровня, но на деле он самый невезучий парнишка, каких я встречал на своем веку.
И Макс Паркер разрыдался. Бутч никогда не видел, чтобы отец плакал. Никогда в жизни.
– Я пытался уберечь вас обоих.
– Знаю, что пытался. Я сделаю все, что смогу, когда выберусь отсюда.
– Он хотел быть таким, как ты. Всегда хотел. Все они хотят одного.
– Прости меня, отец. Прости меня. Я бы все исправил, если бы только мог.
– В этом мире маловато милосердия. А вторых шансов и того меньше.
– Тот человек, что сидел с Гарриманом, – произнес Ван, возвращая его к реальности. – У него был фотоаппарат, большущий такой. Он сделал снимок, брат, и раздался хлопок. Клянусь, я решил, что это выстрел. Но они ведь не всерьез это предлагали? – продолжил Ван.
Да уж. Ван был невезучим. Исключительно невезучим.
– Они собирались тебя обдурить. Я же говорил. Радуйся, что я оказался рядом.
– Они не собирались меня обдурить, Ван. Они испугались. Так же, как ты.
– Я не испугался. Просто решил повеселиться. Однажды ты скажешь мне спасибо, братишка. Это не твой путь. Нет уж, уволь. Паркерам уготована участь получше.
Ван не ожидал удара. Он по-прежнему стоял, закинув назад голову, продолжая хохотать, и тут Бутч врезал ему прямо в челюсть. Бутч не знал, что еще сделать, но брат покорно повалился на землю, замолчав впервые с тех пор, как час назад появился на заброшенной станции.
– Черт тебя подери, Ван, – прошептал Бутч, встряхивая руку и смахивая набежавшие слезы. Этому трюку – куда именно бить и как – его научил Майк Кэссиди. Но рука все равно будет болеть.
Он снял седло со старой, изнуренной отцовской лошадки. Порылся в седельной сумке, ища веревку. Нашел и веревку, и деньги, которые Ван прихватил с фермы. Бог с ним. Пусть оставит деньги себе. Потом Бутч связал Вану руки и ноги. Не слишком сильно, не слишком плотно, так что Ван сможет высвободиться, но не сможет последовать за ним по пятам. Даже если скоро очнется.
Бутч стреножил кобылу у старого корыта, полного дождевой воды, и поставил флягу поближе к Вану. Правда, чтобы напиться, ему придется сначала распутать веревку. Пульс у него прощупывался, а челюсть уже распухла, но жить он будет. Бутч подсунул Вану под голову седло, подложил его перепачканную шляпу под безвольно лежавшие на земле руки.
А потом он уехал и обернулся всего лишь раз, проверить, лежит ли его брат на прежнем месте. Он скоро придет в себя. Он будет ужасно зол. Ему будет больно, лицо у него будет выглядеть хуже некуда. Но Бутч к тому времени успеет исчезнуть.
Он ехал на восток, так далеко, как только мог, и даже дальше, к той единственной свободе, которая у него еще оставалась.
3
Голос твой сладок,
Оба мы несвободны.
Пой, соловушка.
– Будь я проклят, – потрясенно прошептал Бутч. Он не знал ни названия песни, ни языка, на котором ее исполняли, но все это не имело значения. Голос певицы был так чист, так высок, что у него в голове, больно отдаваясь в груди, будто бы звенел колокол. Боль была одновременно и нестерпимой, и сладкой.
– Она похожа на Этель, – с явным упреком шепнул ему на ухо Гарри, когда Джейн Туссейнт допела первую песню. – Поэтому она тебе понравилась.
Сандэнс вечно подозревал, что у них с Этель что-то есть. Но Бутч любил ее как сестру, а сама она была верна Гарри Сандэнсу Лонгбау, пусть даже тот и не заслуживал ее преданности.
Певица действительно походила на Этель. Обе были примерно одного возраста и одного роста, с густыми темными волосами и тонкими чертами лица. Но Бутчу она понравилась не поэтому.
Ему понравилось, что благодаря ее пению он перестал ощущать тревогу. И усталость. Ее голос воскрешал в памяти все прекрасное, чистое. Все любимое и дорогое сердцу. Долину, которую он никогда больше не увидит. Людей, которых оставил позади. Любовь, которую ему дарили и которую он не возвращал.
Джейн Туссейнт, которую прозвали Парижским соловьем, пела и кланялась, а потом снова пела и снова кланялась, но со зрителями не заговаривала, вообще не говорила ни слова. Она лишь пела, и ее голос завораживал всех в огромном зрительном зале, а строгая красота приковывала взгляды. И все же Бутч закрывал глаза всякий раз, когда она начинала петь.