– У вас есть имя.
– Нет. У меня с десяток имен, но ни одно из них мне не принадлежит.
– Вы Ноубл Солт.
– Это не мое имя.
– Ваше. Для меня и для Огастеса вы Ноубл Солт.
– Это имя того, кем мне хочется быть. Мне никогда еще ничего не хотелось так сильно. Если бы я мог, то навсегда остался бы вашим Ноублом Солтом. И больше никем.
– Но почему вам нельзя им быть? – почти выкрикнула она.
Он молчал, словно пытался подобрать верный ответ. Но так ничего и не ответил.
– Мне сорок один год. Я старше, чем был мой отец, когда я ушел из дома. А мне он тогда казался стариком. – Он рассмеялся, но смех его прозвучал сухо, вымученно. – Он и был стариком. Стариком, который наплодил тринадцать детей и всю жизнь тяжело работал. И которому суждено работать до самой смерти. Неудивительно, что он так быстро состарился. При такой жизни мало кто живет больше пятидесяти лет. Но я старею иначе, чем мой отец. Я вроде Питера Пэна, мальчишки, о котором мне рассказывал Гас.
– Ему очень нравился этот спектакль. Мы несколько раз на него ходили.
– Он не хотел взрослеть, потому что знал, что это значит. Тот, кто вырос, теряет свободу. И до самой смерти остается в долине, где прошло его детство.
– Но Питер Пэн хотел, чтобы его любили.
– Да. Огастес мне и это растолковал. Вот только с любовью такое дело… Нельзя заранее выбрать для нее подходящее время. И нельзя придать ей подходящую форму, как пластилину. Питер Пэн хотел любить как мужчина, оставаясь мальчишкой. Но так не бывает.
– Да.
– Вот почему мне было мало смазливого личика или поцелуя. Я не был готов ради них шагнуть прямо в капкан. Ради них не стоило взрослеть. У меня была своя банда пропавших мальчишек. И черт возьми… Какими же пропащими мы были!
– Ван так и остался пропащим.
– Да уж. Точно.
– Но вы не Питер Пэн, – продолжала она. – Больше нет.
Он снова помедлил, не давая ответа, кружа вокруг простого вопроса, словно думал вслух.
– Я никогда прежде не любил женщину. Думал, это не мое. У всех моих парней были девушки. У некоторых даже жены.
– Но не у вас? – Ей сложно было в это поверить.
– Не у меня. Я никогда прежде не встречал женщин, способных потягаться с Нетландией. – Он неловко улыбнулся. – Я знавал немало хороших женщин. Одних я считаю подругами. Другие кое-чему научили меня в постели. Я был прилежным учеником. – При этих словах у него чуть зарделись щеки. – Но потом… Я пришел в Карнеги-холл, чтобы послушать пение Джейн Туссейнт. Я увидел вас на сцене. Ваш голос словно вскрыл меня, обнажил мое нутро, и я влюбился. Думаю… в тот вечер я перестал быть Питером Пэном.
Она не смела дышать от волнения.
– Я перестал быть Питером Пэном и стал Ноублом Солтом, – шепотом закончил он, но его глаза по-прежнему смотрели куда-то вдаль.
– Вы говорили, что боитесь посмотреть на меня. Вы по-прежнему боитесь.
Ее голос дрожал от переполнявших ее эмоций. Она хотела посмотреть ему прямо в глаза, хотела, чтобы он пообещал, что все будет хорошо. Ей не нравилось, когда он был так задумчив, но они приближались к Юте, и он все чаще задумчиво смотрел в пустоту.
– Американский Запад не Нетландия, Джейн. Когда игры заканчиваются, люди умирают.
– Ноубл! – взмолилась она. – Прошу, посмотрите на меня.
Он тут же взглянул ей в глаза и улыбнулся, и от этого сердце скакнуло у нее в груди, а в теле разлилась тоска по тому, чего оно прежде никогда не желало. На миг у него в глазах сверкнуло нечто цветущее, розовое, великолепное, словно и он чувствовал, что у них все-таки может все получиться. Что у них все-таки есть будущее. А потом искра исчезла, ускользнула, уступив место печали, боли, сомнениям.
– Вы чего-то недоговариваете, – упрекнула она. – Вас что-то тревожит, но вы молчите. В чем дело?
Нахмурившись, он рубанул рукой воздух, словно отгонял то, что не давало ему покоя:
– Я не могу слишком долго быть с братом и Сандэнсом. С ними я быстро теряю весь свой оптимизм. Эти несколько дней тянулись ужасно долго.
– Они напоминают вам про Бутча Кэссиди и Питера Пэна?
– Ну да. А еще про Роберта Лероя Паркера и все прочие мои личности, о которых я был бы рад позабыть. Мне больше нравится быть Ноублом Солтом. Каждая частичка Ноубла Солта принадлежит вам с Огастесом.
– Мне нужны все ваши личности.
Он помедлил, а потом помотал головой:
– Бутч Кэссиди вам не нужен.
– Нужен. Он нужен мне, потому что иначе… Он отберет вас у меня.
– Ах, голубка. – Он прижал ладонь к ее щеке, и от нежности она прикрыла глаза. – Вы слишком долго слушали россказни Вана. Он изображает меня таким, каким я никогда не был. И не буду.
– Он рассказывает о вас, потому что хочет быть к вам ближе.
Он тяжело вздохнул, но не стал возражать, а когда она собралась было продолжить, прижал палец к ее губам:
– Сейчас я вас поцелую… Хорошо? Мне нужно вас поцеловать.
– Хорошо, – прошептала она, не сводя с него глаз и надвигаясь на него, пока он не прижался спиной к стене. Ей это понравилось. Он не мог от нее убежать… А она могла. Она поднялась на цыпочки и решительно прикоснулась губами к его губам.
Сначала он был осторожен. Он целовал ее с тем вниманием, которым окружил ее с самой первой минуты, но она не боялась, она страстно его хотела, и вскоре он уже подстроился под ее ненасытные движения, а потом наконец оторвался от ее рта, но не выпустил из объятий.
– Не знаю, голубка, получится ли у меня действовать медленно. Так что лучше нам ненадолго прерваться.
– Нет, – сказала она. – Я не хочу действовать медленно. И не хочу прерываться.
Он перехватил ее руку, но она отмахнулась и скинула халат. Не сводя глаз со своих дрожащих пальцев, распустила завязки рубашки, и тогда он вновь произнес: «Голубка». Так нежно, так ласково. Отдавая ей всю власть над собой. Рубашка скользнула к ее ногам, следом за халатом, но когда она наконец подняла глаза, ожидая прочесть на его лице желание, ожидание, то увидела, что он стоит, опустив голову и глядя на сброшенную ею одежду.
– Спасибо, Джейн, – прошептал он.
– За что? – прошептала она в ответ и чуть не рассмеялась.
Она стояла перед мужчиной совершенно нагая, а он благодарил ее, даже не смея взглянуть.
– Когда я посмотрю на вас, то наверняка забуду, что мне следует говорить. Может, я даже забуду свое чертово имя, и потому хочу поблагодарить вас теперь. Вы лучшее, определенно лучшее, что было во всей моей жизни. И не думайте, что я этого не понимаю.
– Вы можете забыть свое имя, Ноубл Солт. Но… прошу, не забудьте мое. Если вы назовете меня Бетти… или Этель… или Энн, или Джози, вам придется вернуться в купе к Огастесу.
Он рассмеялся и поднял глаза, но улыбка мгновенно исчезла с его лица.
– Вы не взаправдашняя, – восхищенно проговорил он, но она заставила себя стоять неподвижно, чтобы он мог на нее насмотреться.
– Это мои слова, – дрожащим голосом отвечала она.
Он сглотнул и сжал кулаки. Ее он по-прежнему не касался.
– Вы не взаправдашняя, Джейн Туссейнт.
Она сделала шаг навстречу ему, а потом еще один, и он потянулся к ней, глядя, как его собственные руки коснулись ее бедер, потом живота, потом груди. Потом он на миг закрыл глаза, и губы у него задвигались, словно он молился.
Если я умру,
То умру счастливым. Дай
Мне насладиться.
Она ответила в тон ему, резким голосом:
Если ты умрешь,
Я никогда не прощу.
Ты мой навсегда.
Он снова улыбнулся, подхватил ее и бережно опустил на кровать, целуя со всей страстью, которую до сих пор умудрялся сдерживать. Не сразу высвободившись из своей одежды – ее нагота интересовала его куда больше собственной, – он наконец вытянулся с ней рядом, так, что их больше ничто не разделяло, и замер, легонько дуя на ее разгоряченное тело, словно не веря до конца своему счастью.
Он вновь принялся целовать ее – веки, и нос, и подбородок, а потом грудь, и живот, и все теплые, исполненные желания потайные уголки, жаждавшие его поцелуев. Он действовал так нежно, так мягко и бережно переходил от едва заметных касаний к ласкам, которых она жаждала, что она лишь изумлялась, ни о чем больше не думая, и боялась только, что все это слишком скоро закончится.
А потом они тихо лежали рядом, переводя дыхание, сплетая пальцы, и она уже хотела продолжения.
Она не дала ему отдохнуть до тех самых пор, пока квадрат неба за окном из черного не стал тускло-серым, но он не молил о пощаде. Ее длинные волосы покрывалом упали ей на грудь, и он сдвинул их в сторону, чтобы еще раз взглянуть, еще раз поцеловать, а потом прижал ее к себе и подтянул одеяло, накрывая их обоих.
– Мне нужно поспать, – произнес он свои пять слогов.
– Только пятнадцать минут, – пробормотала она в ответ.
Ускользая во власть сна, он все же закончил хайку:
– Я буду готов.
Бутч проснулся через три часа, чувствуя, что его переполняет счастье, к которому отчего-то примешивалось беспокойство. Он не доверял эйфории и не верил в рай, хотя и подозревал, что подобраться еще ближе к раю, чем этой ночью, ему вряд ли доведется.
Он выскользнул из постели, воспользовался поездным туалетом, скорее напоминавшим отхожее место в деревне – все лишнее отправлялось прямо на рельсы, – вымылся и вычистил зубы. Он двигался так тихо, как только мог, Джейн ни разу не шелохнулась. Она так самозабвенно спала, что он, зная, как она обычно тревожна, даже удивился. Во сне она толкалась, пихалась, подсовывала свои холодные ступни под его разгоряченные ее близостью ноги и тянула на себя одеяло, но он, проснувшись, лишь счастливо улыбнулся, зная, что охотно вытерпит все это снова и снова.
Ее волосы разметались по обеим подушкам, одеяло прикрывало одну грудь, оставляя вторую на виду. Он встал у кровати, наслаждаясь ее красотой.