Я Бутч Кэссиди,
Самый везучий из всех,
Кто жил на свете.
Он не знал, прочтут ли это федералес. По-английски они не говорили. Но пинкертон, который вот уже несколько месяцев таскался следом за ними, точно прочтет. И этого хватит.
– И не говори, что я никогда ничего для тебя не делал, братишка, – сказал Ван.
Впервые в жизни он чувствовал себя смелым, даже благородным. И ему понравилось это чувство.
А потом Ван Кэмпбелл Паркер спустил курок, убив одним выстрелом сразу двух братьев-бандитов.
29
Если обернусь,
То обращусь в соль. Боже,
Удержи меня.
У Бутча было достаточно денег, чтобы купить лошадь, и достаточно опыта, чтобы бесследно исчезнуть. Когда 19 января 1896 года губернатор Уильям Ричардс помиловал его, ему было приказано немедленно и навсегда покинуть Вайоминг. Он тогда ничего не пообещал – и даже прямо сказал, что не может ничего обещать, – но его все равно отпустили. Он объездил весь штат и знал ущелье Дырка-в-Стене в округе Джонсон куда лучше, чем долину, в которой родился и вырос. Но так далеко он теперь не поехал. Ему не хотелось вновь выходить на тропу беззакония, возвращаться к прежней жизни.
В восемьдесят девятом он зарыл мешок золотых монет близ реки Хорс-Крик. Мешок оказался на месте, под пнем, расколотым надвое молнией, а поблизости по-прежнему стояла старая хижина зверолова. В ней он провел остаток лета, решая, что ему делать дальше.
Его старая подруга Маргарет Симпсон, та самая, что здорово разбиралась в целебных настойках и снадобьях, жила неподалеку. Ему хотелось повидать ее, узнать, как она живет. Когда-то она была к нему добра, и он старался платить ей тем же, но ему не хотелось навлечь на нее неприятности. Так что он никуда не поехал. По ночам он спал в густой траве, прижимая к себе свой мешок с монетами, уверенный, что отряд полицейских вот-вот нагрянет и утащит его в тюрьму.
Он сочинял стихи для Джейн и Огастеса, записывал их в свою книжечку, ставил даты, но не отправлял. Это было бы слишком жестоко. Им лучше жить дальше и не тешить себя мечтами о призраке. Он отправил письмо Орландо Пауэрсу, спросил, как у них дела. Эмме он писать не осмеливался. Он был уверен, что за ее письмами следят с 1901 года – с тех самых пор, когда они с Сандэнсом уехали из страны. Письмо для Пауэрса он подписал именем Мэтта Уорнера. Он знал, что Пауэрс поймет, от кого оно.
Орландо прислал ответ – Мэтту Уорнеру, до востребования, на адрес единственного магазина в городишке Лэндер[37]. Все население городка получало так свою корреспонденцию. Письмо Пауэрса, на двух страницах, было полно чудес.
Джейн и Огастес поселились в Солт-Лейк-Сити. Они жили в небольшом доме с просторным крыльцом и дорожками, обсаженными кустами роз. Гас ходил в школу.
Гарриманы часто навещали их и очень заботились и о Джейн, и об Огастесе, даже Эдвард, который здорово сдал и теперь куда меньше работал. Может, как раз поэтому он перестал интересоваться бандитом, которым когда-то был одержим.
Гас завел собаку, самую уродливую, самую лохматую псину из всех, что когда-либо попадались Пауэрсу на глаза, и назвал ее Нэной. Эта кличка ей очень шла.
Джейн не гастролировала, но время от времени пела в «Солтере», собирая толпы зрителей, которые съезжались со всех уголков страны.
Бутч побывал на одном из ее выступлений, где-то через год после того, как сбежал из тюрьмы. В тюрьме его наголо обрили, и после этого волосы у него отросли совершенно седые. Он оделся, как глубокий старик, но все равно на всякий случай держался поодаль от сцены. Он был с тростью и не снимал черных очков, за которыми надежно прятались его ярко-голубые глаза.
Он не искал случая попасться властям – он ведь обещал Джейн, что постарается остаться в живых, – но, услышав ее пение, почувствовал, как все его существо вновь наполнилось жизнью.
Он не мог снова быть с ней. В этом Конни Кларк оказался прав. Но он сумел вернуть ей честное имя и покой, и этого ему было достаточно.
Поначалу, сразу после его побега, заметки о Бутче Кэссиди частенько попадали на первые полосы газет, но постепенно интерес поутих, жизнь взяла свое, и охота за прежде знаменитым бандитом сама собой прекратилась.
Была и еще одна новость: Огастес Максимилиан Туссейнт стал графом. Бутч много дней смеялся и плакал, вспоминая об этом. И все же они не уехали из Солт-Лейк-Сити, не променяли Америку на зеленые поля Англии. Он боялся, что они ждут его, и не знал, как попросить их уехать, не дав новых поводов для надежды.
В газетах Бутча Кэссиди называли реликтом, пережитком прошлого века. В одной статье говорилось, что они с Сандэнсом снова отправились в Южную Америку, и вскоре журналисты, судя по всему, решили, что так и есть. Его фотографии по-прежнему висели на станциях, в почтовых отделениях и в магазинах, но со временем люди перестали их замечать. Он держался замкнуто, ни с кем не общался, отращивал волосы и бороду, пока не стал походить на золотоискателя, и все время переезжал с места на место – если не считать первых нескольких месяцев после побега, которые он провел близ Уинд-Ривер[38].
Боль его оставалась острой, неотступной, но еще к ней примешивалась сладость, потому что все это было на самом деле. Эта боль напоминала о самом настоящем из всего, что выпало на его долю. Он не верил до конца, что с ним это вообще произошло, что ему действительно довелось прожить то пусть короткое, но поистине блаженное время, когда он так полно любил и его тоже любили. Эти воспоминания держали его на плаву.
В половине восьмого Бутч аккуратно развернул газету, как делал каждое утро, и разложил листы по порядку, от самого интересного раздела к самому неинтересному. Ему нравилась утренняя толкотня в кафе, хотя он никогда не бывал дважды в одном и том же месте, даже если оно приходилось ему по душе.
В начале раздела «Общество» он обнаружил восторженную рецензию на недавний концерт Джейн в «Солтере». Он вырос в краю, где о высшем обществе можно было прочесть лишь в книгах, и оттого эта страница его буквально пленяла. Все заметки здесь повествовали о праздниках, местах, людях, которые, как ему казалось, жили в совершенно ином мире.
В разделе «Общество» не обсуждались ни погибшие посевы, ни дела церкви и государства. Единственные лошади, о которых здесь вспоминали, обладали благороднейшей родословной и, казалось, вели свой род от самого Джорджа Вашингтона или какого-нибудь французского короля. При мысли об этом он всякий раз улыбался и думал о Бетти. Может, среди ее предков и затесался какой-то благородный скакун, а может, несчастная кобылка просто не понимала, что ей не положено выигрывать.
Его Джейн привычно сравнивали с Дженни Линд, правда, сегодняшний критик отдавал предпочтение Джейн Туссейнт и ее «менее жеманному стилю».
Больше всего Бутчу понравился такой абзац: «Много лет назад я слышал мисс Туссейнт в Карнеги-холле и нахожу, что с годами ее великолепный голос стал еще более незаурядным, однако наибольшее впечатление на меня произвела глубокая чувственность и музыкальная выразительность ее пения. Скромный соловей превратился в певицу высшей пробы, а песня “Ох, плачь же, плачь же” в исполнении Джейн Туссейнт растрогала меня до слез».
Ее пение всегда трогало его до слез. С самого первого раза. Ох, плачь же, плачь же.
Он прочел статью несколько раз, испытывая такую гордость за Джейн, что у него увлажнились глаза. Он отложил газету, решив высморкаться и еще раз перечитать заметку. Газета пролежала в кафе уже несколько дней, и кто-то успел капнуть на нее джемом. Аккуратно, помогая себе ногтем большого пальца, Бутч вырвал статью из газетного листа. Он не знал, что станет с ней делать, но пока не готов был с ней расстаться. Сложив листок вчетверо, он сунул его в свою записную книжицу.
Он оставил на столе несколько монет – более чем достаточную плату за завтрак и газету, которую до него прочла не одна пара глаз. Часть монет предназначалась старику, который принес ему тарелку и подливал кофе. Бутч встал, собравшись уйти, и в последний раз оглядел стол, проверяя, все ли забрал.
Дыра, которую он проделал в газетном листе, обрамляла набранный крупными буквами заголовок:
В ХОДЕ ПЕРЕСТРЕЛКИ В БОЛИВИИ ПОГИБЛИ
АМЕРИКАНСКИЕ БАНДИТЫ.
Он перелистнул страницу, опустился обратно на стул и принялся читать, не разбирая слов, словно во сне, словно вдруг вырвался из своего тела и парил над самим собой.
Сан-Висенте. Представители боливийских властей в районе города Сан-Висенте сообщают, что 6 ноября 1908 года вступили в перестрелку с двумя мужчинами, предположительно знаменитыми бандитами Бутчем Кэссиди (настоящее имя – Роберт Лерой Паркер) и Гарри Алонсо Лонгбау по прозвищу Сандэнс-Кид.
Власти Боливии считают преступников виновными в вооруженном ограблении курьера, который вез зарплату сотрудникам горнодобывающего предприятия, поскольку их видели на муле указанного курьера. Местные власти связались с размещенным поблизости кавалерийским отрядом, который быстро прибыл на место и окружил глинобитную хижину, где скрывались бандиты. Последовала затяжная перестрелка, по окончании которой представители властей несколько раз призывали преступников сдаться, но не получили ответа, а когда вошли в хижину, обнаружили, что оба мужчины уже были мертвы.
Гарри Лонгбау получил несколько пулевых ранений в руки и одно в голову. Бутч Кэссиди был найден в соседней комнате, он погиб от выстрела в висок и по-прежнему сжимал в руке револьвер. Власти предполагают, что он покончил с собой.
Национальное детективное агентство Пинкертона много лет выслеживало преступников, которых обвиняют в многочисленных ограблениях банков и поездов на американском Западе.