— Доброго здоровья, мужики.
— И тебе того самого, — ответили мужики, продолжая невозмутимо курить. Я сделал шаг вперед, чтобы лучше разглядеть курящих. Сзади раздался щелчок открываемой дверцы, это Андрюха вышел меня подстраховать.
Смеркалось, но еще не настолько, чтобы не различить лиц сидящих напротив. Это были настоящие работяги, труженики: жилистые, узловатые руки, обветренные лица и колючие недоверчивые глаза.
В центре сидел дедок лет шестидесяти с седой реденькой бородой, одетый в черную стеганую фуфайку и теплые ватные штаны, заправленные в кирзовые сапоги. На голове у старика была старая кроличья шапка-ушанка с театрально загнутым вверх одним ухом. Двое других, сидящих по бокам от дедка, были моложе его и одеты более прилично. Левому лет пятьдесят, он был в короткой коричневой куртке и рябой кепке, примелькавшейся нам сегодня. Похож на деревенского водителя. Правый был одет в длинную теплую куртку темно-синего цвета с блестящим воротником из искусственного меха, на голове шапка из серой норки, сдвинутая на затылок, на нем были новые джинсы, заправленные в модные полусапожки со змейками «молний» по бокам. Он смахивал на фермера.
— Мы вот заблудились тут, — не очень уверенно произнес я, делая еще шаг вперед.
— Редко кто в наших краях блукает, — громко прогово рил тот, которого я окрестил фермером, стряхивая демонстративно пепел на землю.
Мой взгляд упал на окурок. Конечно, я не думал, что даже в такое бедственное время на дальних хуторах народ курит самокрутки. Эти курили сигареты с фильтром. Но странность оказалась в другом: перед коричневым фильтром, за жатым крючковатыми пальцами, поблескивал золотой ободок. Отличительная черта некоторых дорогих импортных сигарет.
— Я думаю, мы тоже дорогу найдем, — проговорил я, делая шаг назад и мысленно жалея, что Андрюха не за рулем, хотя как знать — сейчас двое против троих…
— А может, заночуете, мы гостям всегда рады, — бросая себе под ноги окурок, произнес сидящий в центре дедок. Я перевел взгляд на падающую горящую точку, и тут же что-то острое уперлось мне в бок.
— Не шевелись, сука, проткну, как жабу, — прохрипел мне на ухо незнакомый голос.
«Фраза о гостях была условным сигналом», — подумал я, и дальше в ход пошли лишь наработанные за долгие годы рефлексы. Резкий разворот всем корпусом против часовой стрелки — и стальной клюв ножа, распоров кожу моей куртки, проходит в пустоту. На развороте я ловлю нападавшего ударом локтя снизу в челюсть. Удар попал точно в цель, молодой со стоном падает, а я успеваю добавить «хуком» с левой в ухо, чтобы наверняка.
Но это еще далеко не конец поединка. Откуда ни возьмись, появляются новые противники. Молодые, старые, черт их гам разберет, уже стемнело, и видны одни лишь силуэты. Я вертелся, как волчок, вырываясь из захватов, отражая чужие удары и нанося свои, не жалея ни себя, ни противников. Слышались охи, вздохи, хлюпанье и чваканье, как будто месили грязь. Я дрался, мечтая о секунде передышки, чтобы выхватить пистолет из-под куртки, но перерыва не было.
Рядом грохнул тяжелый удар о железо, ясно — Андрюха приложил кого-то мордой о капот «Шевроле». Ему, видно, тоже не сладко, до пистолета под мышкой не дотянуться, а Картунов, конечно, не воспользуется автоматом. Это была последняя моя мысль. Кто-то обхватил меня сзади, кто-то другой сбил с ног подсечкой. И тут навалились сверху несколько тяжеленных тел, пахнущих потом, куревом и перегаром. Минута — и десяток крепких рук разложили меня, что девственницу-весталку на шабаше сатанистов.
Недалеко от меня слышалось приглушенное пыхтение и какая-то возня. Понятно, Андрюху раскладывают.
Захлопали дверцы нашего «Шевроле». Визг изавлекаемого из салона вице-мэра… Это было последнее, что я помнил: удар тяжелым ботинком меня вырубил…
Как очухиваются после удара ботинком? Тяжело. Особенно если лежишь в сыром подвале, связанный по рукам и ногам, да еще лицом вниз. Несколько раз я приходил в себя и тут же снова впадал в прострацию.
Наконец сознание вернулось ко мне совсем, голова гудела, во рту с воткнутым кляпом еще оставался горьковато-соленый вкус крови. Саднила левая скула. Тупо болели помятые ребра.
Я огляделся — темень, хоть глаз выколи.
Попробовал обследовать пространство вокруг себя, двигая головой во все стороны. Нет, безрезультатно, да и не очень посмотришь по сторонам, когда руки привязаны к жердине, уложенной на плечи, а ноги согнуты в коленях и тоже притянуты к этой жердине. Профессионально, суки, связали. Пытаясь развернуться, я совсем ослабел и снова впал в забытье.
Но когда очнулся, увидел перед собой тонкую полоску серого света. Что дальше?
Следующий вопрос был ошеломляющий: почему я один?.! И действительно, где Андрюха, где Картунов? Если бы они были здесь, то слышали бы мою возню, а я бы слышал их. Но тут тишина. Что это означает?
В свете последних событий означать это может только одно: Картунова и Акулова ликвидировали, а меня оставили в живых, чтобы подставить как козла отпущения.
С Картуновым и так все ясно. Вице-мэр был приговорен, еще когда решился на побег из-под домашнего ареста. А почему Акулов, а не я? Тоже очень просто. Андрюха — офицер ФАПСИ, одной из самых серьезных «контор» России, и, если с их офицером что-то случится, будет проведено строжайшее расследование с привлечением особого отдела ФСБ. Вот тут и понадобится козел отпущения, чтобы быть убитым «при попытке к бегству» на глазах у особистов. Как говорится, нет человека, нет и проблемы. А по нынешним временам никто не станет вникать, из-за чего загорелся сыр-бор. Да, нельзя не отдать должного разработчикам этого плана. Точно рассчитано. Сейчас к частным детективам все (даже те, кому приходится обращаться за помощью) относятся, как к шарлатанам, которых за грехи прогнали из органов. Да и у властей наши персоны не вызывают сочувствия.
Не давала мне покоя и одна странность. Почему, когда наш «Шевроле» появился в центре хутора, машину не расстреляли? Достаточно было четырех стрелков с автоматами разместить на чердаках или крышах изб, и перекрестным огнем они превратили бы нас в решето. К чему эта рукопашная, да еще в темноте. Мы ведь с Андрюхой могли воспользоваться оружием, а тогда неизвестно, чья бы взяла. Странно нее это.
Над моей головой заскрипела крышка поднимающегося люка. Кажется, пожаловали за мной. Ну что ж, сейчас все и выяснится…
В подвал ударил луч света, из проема вниз сползла деревянная лестница, которая тут же заходила ходуном под тяжестью спускавшегося человека. Через несколько секунд я увидел перед собой тупые носки ботинок на толстой рифленой подошве, а лестница все подрагивала. «Значит, кто-то еще спускается», — подумал я.
— Живой, сучонок? — Ботинок слегка боднул меня в бок. А что я мог ответить, если кляп во рту?
— Подержи мальца, Гаврюша, — раздался в стороне другой голос, — пока я его перепеленаю.
Ботинок Гаврюши аккуратно лег мне на затылок, а затем с силой вдавил мою голову в пол. Руки моментально были освобождены, видимо, ножом разрезали веревки, и тут же заломили их назад, и на запястьях щелкнули наручники. Затем очередь дошла до ног, их тоже быстро освободили от веревок, но не заменили их кандалами. В следующее мгновение две пары крепких рук поставили меня на ноги.
— Живой? — спросил один из моих тюремщиков.
— Хер ему что сделается, — ответил за меня другой. — Митьку так врезал, тот всю ночь осколки зубов выплевывал. Да и у Вахи яйца опухли, теперь похожи на страусиные, только фиолетовые.
Я не вступал в разговор со своими тюремщиками, рот по-прежнему был забит кляпом. Но это не значит, что я бездействовал: пальцами ощупал наручники, но вместо холодной стали ощутил алюминий. Хрупкий, несерьезный металл, его применяли для наручников, но только сувенирных, игрушечных. Это что-то новое, по крайней мере сулит возможность побега.
— Эй, — крикнул один из тюремщиков, — принимай на-гора.
В следующую секунду мое тело было подброшено вверх с нечеловеческой силой. И едва моя голова достигла подвального проема, как тут же другая пара рук ухватила меня за ворот куртки и рывком извлекла на свет божий.
Передо мной стоял мужчина в кепке и короткой кожаной куртке, которого я еще вчера определил как шофера.
— Ну что, живой? — спросил шофер. Я глазами показал на кляп. Он развязал тряпку, стягивающую нижнюю часть лица, и вытащил кляп.
— Отряхни лицо, — попросил я: после тяжелого ботинка брови, ресницы, нос были запачканы глиной. Шофер аккуратно обтер мое лицо шершавой мозолистой ладонью. Тем временем из подвала выбрались двое других.
«Крепкие ребята», — отметил я про себя, оглядывая плотные фигуры моих тюремщиков, одетых в просторные джинсы и теплые свитера. Да и судя по рывку, извлекшему меня из подвального проема, шоферу силушки тоже не занимать.
Я осмотрелся. Теперь я находился в просторном сарае.
По углам валялись какие-то коробки, корзины, у стены стоял стеллаж с инструментами. О… гам, пожалуй, может отыскаться и серьезное оружие. Сбить наручники дело минуты даже меньше. Потом этих троих я положу… И что дальше? Что за стенами этого сарая? Может, два десятка боевиков со стволами. Так что повременим.
— Ну, пошли, драчун, — с усмешкой произнес шофер, поворачиваясь ко мне спиной. Рисковый мужик. Открыв дверь из грубо сколоченных досок, он вышел во двор, я следом, а в затылок дышат два бугая. Дневной свет ударил по глазам, я аж зажмурился. Грубый толчок в спину быстро вернул меня к прозе жизни. Теперь можно осмотреться.
Двор большой и наполовину крытый, возле ворот двое охранников. У одного на плече промысловый карабин «лось» с мошной оптикой. У второго гладкоствольный охотничий автомат «МЦ», оружие, конечно, не совсем милицейское, но для такого дела любое сгодится. Настораживало другое: рожи у этих молодцов не очень милицейские, давно не бритые и опухшие. За последние сутки вряд ли они отрастили эту щетину. Конечно, если это не добровольные помощники господина Гестапо, так сказать, «лесные братья».