Смотреть на неё в старых кедах и деловой рабочей юбке было приятно.
По соседству с её домом был другой. Заброшенный много лет назад. Полы просели, часть окон побита, пылью пахнет. Я с усмешкой вспомнил, о своём комфортабельном пентхаусе – совсем не время. Там меня точно ждут, чтобы довершить то, что у них не получилось сразу – убить меня. Да и все равно, в принципе. Но Лев… этого я не мог позволить. Я дам своим ранам зажить и сам всех покараю. Я не оставлю им не единого шанса.
Я достал люльку ребёнка, выставил у неё ручку и осторожно переложил сына. Спит. На улице уже темнеет. Я уступил неожиданному желанию и вышел на улицу, стараясь держаться в густой чернильной темноте деревьев.
Моя нечаянная соседка тоже вышла. Из открытой двери струится свет, падает на неё. Шорты короткие. Просторная футболка. Тапочки. Поставила блюдце на землю и отступила на шаг. А из кустов выкатился еж, засеменил деловито, зачавкал…
Тогда я ещё не думал о том, что совершу. Лев был таким маленьким… Я никогда не анализировал, люблю ли его. Он просто был, этого достаточно. Он был в моей жизни меньше трех месяцев, но их хватило для того, чтобы он стал самым главным. Ничего уже не важно, даже месть. Важен Лев. Загудел в лесу, на железной дороге грузовой поезд, мелко завибрировала, задрожала земля. Девушка бросила взгляд на телефон, и ушла в дом, но я ещё долго любовался её силуэтом, который мелькал в окнах.
Лев спал. Когда он спал так долго, мне начиналось казаться, что он умер. Я, как заполошная мамочка, проверял, дышит ли он. Мне хотелось, чтобы он скорее проснулся, закричал требовательно и жалостно одновременно, засучил крошечными кулачками. Но не сегодня. Сегодня я надеялся, что он будет спать, как можно дольше.
Ночью повязка на моем боку, которую я наложил сам потяжелела, пропитываясь моей кровью. Я не планировал спать, но уснул сидя в старом продавленном кресле. Проснуться не мог – мной властвовали боль и слабость. С трудом открыл глаза и увидел, что у колыбели сына стоит сотканная из теней фигура. Тянет к нему руку. Друзей у меня сейчас не было – каждый враг. Я застонал от боли, дёрнулся вперёд, к сыну, мешком упал с кресла позволив боли завладеть мною полностью. И от неё же проснулся окончательно. Старый дом пуст. Мне плохо, сны мои так реалистичны, что похожи на галлюцинации. У меня явно температура.
Лев, словно чувствуя моё состояние проснулся и заплакал. Проголодался. Я взял его, придерживая одной рукой начал взбалтывать смесь. Детская вода у меня была, а разогреть смесь было негде. Убедился, что комков нет, дал ребёнку. Лев был недоволен – языком пытался вытолкнуть соску, кривился.
– Это все, что я сейчас могу тебе дать, мой маленький Лев, – с горечью сказал я.
Маленький Лев попытался пнуть меня крошечной пяткой, вряд-ли сознательно, но по ране попал. Из неё тёплыми толчками пошла кровь. Я прижал бинт ладонью, подождал. Потом вытер испарину со лба. Лев смирился, спокойно сосал, сосредоточен смотрел на меня, пытаясь разглядеть моё лицо в потемках. Меня затопила горечь – я должен быть сильным. А я не уверен, что смогу встать.
Льву не место сейчас со мной. Я ранен. Мне нужны антибиотики – рана на боку, самая большая, воспалилась. Ему опасно со мной – меня ищут. Я должен оставить своего сына до тех пор, пока не будут наказаны все, кто хочет причинить ему вред. Проблема только одна – я не могу никому доверять. Не сейчас.
Лев проснулся под утро, снова закричал, заплакал. Я заставил себя подняться на ноги, ходил по комнате, укачивая его, с трудом удерживая бутылочку. Смотрел в окно.
Моя смешная и такая серьёзная соседка услышала детский плач. Выбежала на улицу босиком. Её лицо было таким растерянным и испуганным. Она словно уловила в детском голосе все нотки страха и отчаяния. Она волновалась за ребёнка, которого не знала. Лев уснул, я переложил его в колыбель. Наскоро осмотрел рану – мне бы не хотелось испугать девушку пятнами крови на одежде.
И да, я решил её проверить. Решение было совершенно спонтанным. И меня нисколько не удивил страх на лице девушки при виде меня. Я был высок, силен, я привык подавлять. Но её, Катю, как оказалось, пугать не хотелось. Смешно, но её хотелось целовать. Чтобы распахнула круглые от удивления глаза, рот – чтобы сказать, что я слишком много себя позволяю. Воспитанные девочки не делают такого с незнакомцами. Не в лесу. Но я бы впился в её открытый рот, подавляя её возмущение, а Катя глаза закрыла и коснулась пальцами моей шеи…
Пустые фантазии – она нужна мне для другого. Я решился. Никаких документов – она не должна знать фамилию ребёнка. Она слишком о многом говорит. Стопка денег – пригодится. Всё детское барахло, что я тащил. Записка. Отрывать ребёнка от себя было больно, и он, словно чувствовал это, отказывался засыпать. Играл чистым подгузником, с удовольствием слушая, как он шуршит. Играл – просто размахивал им в разные стороны. Иногда сердился, вскрикивал, когда не получалось засунуть его в рот.
Лев уснул, я отнёс его на крыльцо соседнего дома – скоро приедет электричка. Отступил подальше, чтобы наблюдать, оставаясь незамеченным – вдруг, девушка не вернётся. Я не мог оставить ребёнка одного. Голова кружилась, но я упрямо ждал.
Катя испугалась. Осела на землю. Лев плачет, разрывая моё сердце – боль во сто крат хуже, чем от всех моих ран вместе взятых. А девушка – медлит. Просто смотрит на него. А затем легко коснулась кончиками пальцев торчащего из одеяльца детского кулачка. И на руки взяла, неумело, но бережно, осторожно, словно святыню.
– Папа вернётся за тобой, – обещал я шепотом. – И ты всегда будешь в безопасности.
И вот тогда я, возможно, поцелую эту смешную и важную Катю. Но это совсем другая история
Глава 3. Катя
Ребёнок определённо, совершенно точно, был настоящим. Сомнений я не допускала – вон, как орёт. Живой, вполне себе материальный малыш. От осознания этого факта легче не становилось. Я боялась на него смотреть, я боялась его касаться. И лес этот, лес так шумит…
Ребёнок уже не плакал – он орал. Он видел перед собой большого человека, ну, относительно себя большого и требовал, чтобы его, такого маленького, взяли на руки. На руки страшно. Но неискоренимая бабская жалость все же побеждает иррациональный страх. Касаюсь крепко сжатого кулачка. Он распрямляется так резко, словно крошечные пальчики пытаются за меня ухватиться. Подавляю вздох. Беру ребёнка на руки, потому что единственное, что я сейчас понимаю, так это то, что ребёнка нужно успокоить в любом случае.
– Хватит кричать, – попросила я ребёнка. – Ты что, не видишь, что я тебя боюсь сильнее, чем ты меня?
Мне вспомнилось, как у отца младшая сестра родила. Это было давно, мне было лет двенадцать. Дочка у неё была долгожданной, собралась вся семья. И мне ребёнка дали в руки. Я…я её держала. Не понимая вообще, зачем. Я могла бы есть оливье, я всегда питала к нему склонность, а тут целый тазик порезала баб Маня, а она, надо сказать, оливье делала отменно. Я могла бы играть в догонялки с Сашкой в соседней комнате, а когда родители не смотрят, игра особенно интересная. Я могла бы тихонько следить за взрослыми, воображая себя заправским разведчиком. А вместо этого я сидела и держала ребёнка, которого отчаянно боялась выронить – в моем воображении это уже случилось, и последствия были весьма печальны.
Вот и сейчас. Только бабы Мани нет, Сашки, папы, который смотрит на мои мучения с умилением. Нет даже оливье, что особенно обидно. Зато ребёнок – есть.
– Не ори, – попросила я его снова. – И не дергайся так, пожалуйста, я боюсь тебя уронить.
Ребёнок словно услышал наконец мои молитвы. Успокоился. Вздохнул, так обиженно, что у меня сердце сжалось. Я и не знала, что держа на руках маленького ребёнка вдруг хочется перевернуть весь мир, только бы никто не обидел. Всё это лишнее – ребёнок не мой.
Малыш же, почувствовав моё тепло, потянулся к моей одежде, требовательно потянулся к моей блузке, дёрнул за неё.
– Прости, молока там нет и никогда не было.
Я наконец рискнула подняться с земли и пересесть на ступеньку крыльца, она протяжно скрипнула. Юбку наверняка испачкала, а стирать руками…лезут же глупости в голову, когда ребёнок. На крыльце! На моем, блин, крыльце, ребёнок! Подкидыш!
И он точно не появился у меня сам по себе. Его принесли. Смотрю на лес. Такой редкий и не солидный днем, сейчас он кажется таинственным и страшным. Шелестит, зараза! И я чётко понимаю, что тот, кто принёс ребёнка сейчас стоит и смотрит на меня. Там, под завесой утонувших в темноте деревьев. И по коже – мурашки. Это все не по настоящему. Там что-то…мистическое. Сотканное из теней. И страшилки все вспомнились разом – не вовремя. Прижимаю к себе ребёнка, он кряхтит – не нравится. Такой тёплый. Точно не потустороннее существо. Тяжеленький, несмотря на то, что такой маленький. Несколько килограмм в нем есть – уже затекла рука, на которую приходится основной вес.
Смотрю в лес. Я больше чем уверена, что на меня оттуда смотрят тоже. И глаза эти – тёмные. Чётко понимаю – это он. Тот самый мужчина. Он оставил мне ребёнка.
– Так нечестно, – шепотом говорю я лесу.
По нему проходит волна – просто ветер подул. Но мне снова становится жутко, иногда я бываю отчаянно трусихой, а уж после встречи с лесным бандитом все пошло вверх тормашками. Торопливо встаю и почти убегаю в дом, под мнимую безопасность хрупкой двери и старых окон с деревянными щелястыми рамами. Прохожу в единственную комнату. Включаю свет, едва не выронив ребёнка. Устраиваю его на постели и отхожу в сторону. На безопасное, так сказать, расстояние.
Малыш – очарователен. Кожа его не бледная. Молочная, с лёгкой смуглинкой. Круглые глаза, опушенные длинными ресницами. Глаза такие тёмные, что сомнений не остаётся, чьего производства ребёнок. Щёчки кажутся бархатными, их хочется погладить. Но я себя сдерживаю, напоминаю – ребёнка я боюсь.
– Ты кто? – спрашиваю я. – Ребёнок смотрит на меня, как на дурочку, и я поясняю, – в смысле, мальчик ты или девочка?