{51}.
Умеренность в применении насилия является столь же важной частью робингудовского образа. «Грабит богачей, помогает беднякам и никого не убивает», гласит присказка о Диего Коррьентесе из Андалусии. Чао Гай, один из бандитских главарей в классическом китайском романе «Речные заводи», спрашивает после очередного рейда: «Имеются ли убитые?», а услышав, что нет, «Чао Гай остался очень доволен и сказал: “Отныне мы больше не должны убивать людей”»{52}. Мельников, бывший казак, разбойничавший под Оренбургом, «убивал, но редко». Каталонские разбойники XVI и XVII веков, по крайней мере в балладах, должны были убивать, только защищая собственную честь; даже Джесси Джеймс и Билли Кид, согласно легенде, убивали только обороняясь или по другим столь же справедливым поводам. Это воздержание от беспричинного насилия тем более удивительно, что, как правило, бандиты находятся в такой среде, где все мужчины вооружены, убийство это норма, и в любом случае самым надежным является принцип «сначала стрелять, а потом задавать вопросы». Как бы то ни было, сложно предположить, будто кто-то из их современников, знавший их достаточно хорошо, мог подумать, что братья Джеймс или Билли Кид остановятся перед тем, чтобы застрелить того, кто встал у них на пути.
Таким образом, весьма сомнительно, находился ли хоть один реальный бандит в том положении, чтобы жить согласно нравственным требованиям, сопутствующим его статусу. Вместе с тем в той же степени ясно, что такие ожидания существовали; хотя моральный императив крестьянского общества резкий и определенный, люди, привыкшие к бедности и беззащитности, обычно проводят столь же резкое различие между теми заповедями, которые в самом деле обязательны практически во всех обстоятельствах — например, не болтать с полицейскими, — и теми, которыми от крайности и нужды можно и пренебречь[27]. И все же сама близость убийства и насилия делает людей крайне чувствительными к нравственным различиям, которые теряются в более мирных обществах.
Есть справедливое или узаконенное убийство, а есть несправедливое, беспричинное и ненужное; есть достойные действия — и есть позорные. Это разграничение применяется к суждениям обеих сторон как потенциальных жертв вооруженного насилия, миролюбивых покорных крестьян, так и самих воинов, чей кодекс вполне может быть близок к рыцарскому: не одобрять убийства беззащитных и даже «нечестные» нападения на признанных открытых противников, таких, как местная полиция, с которой бандиты могут быть в отношениях взаимного уважения (к людям извне могут применяться несколько другие правила)[28]. Как бы ни определять «справедливое убийство», «благородный разбойник» должен хотя бы пытаться оставаться в этих рамках, и, вероятно, настоящий социальный бандит — тоже. У нас будет в дальнейшем повод рассмотреть типаж бандита, к которому указанные ограничения неприменимы.
Поскольку социальный бандит не является преступником, для него не составляет труда вернуться в общину в качестве ее уважаемого члена, когда он перестанет быть вне закона[29]. Все документальные источники единодушно подтверждают это. На самом деле, бандиты могли и не покидать общины, в большинстве случаев, по всей видимости, они действовали на территории деревни или расселения родни, поскольку та их поддерживала в порядке выполнения семейного долга, а также просто здравого смысла: ведь если их не подкармливать, они будут вынуждены стать обычными грабителями.
Боснийский студент (Босния входила в Габсбургскую империю) и корсиканский чиновник (Французская республика) высказывались единогласно: «Лучше кормить, чем толкать их на воровство»{53}. В отдаленных и недоступных районах, где представители власти появляются лишь редкими наездами, бандиты могут действительно проживать в деревне, пока не дойдет слух, что приближается полиция; так происходит в диких областях Сицилии и Калабрии. В по-настоящему глухих уголках, где от закона и правительства присутствует лишь слабая тень, бандитов могут не только привечать и защищать, они могут даже становиться лидирующими членами общины, как это часто происходит на Балканах.
Для примера рассмотрим случай Косты Христова из Рули, деревни в македонской глубинке конца XIX века. Он был самым грозным из окрестных главарей, но одновременно и признанным уважаемым жителем своей деревни, старостой, лавочником, держателем постоялого двора и мастером на все руки. В интересах деревни он давал отпор местным землевладельцам (в основном албанцам) и оказывал неповиновение турецким чиновникам, являвшихся реквизировать еду для солдат и жандармов. Истовый христианин, Коста ездил поклоняться к алтарю византийского монастыря Святой Троицы после каждого набега, осуждал беспричинное убийство христиан, хотя и не распространял это, как можно предположить, на албанцев любых верований[30]. Без сомнения, Коста не был простым грабителем, и несмотря на свою крайнюю гибкость в сравнении с современными идеологическими стандартами — сперва он сражался на стороне турок, затем за Внутреннюю македонскую революционную организацию, еще позднее на стороне греков, — он всегда оставался последовательным защитником прав «своего» народа от несправедливости и насилия. Более того, по-видимому, у него было четкое разграничение между допустимыми и недопустимыми нападениями, что могло отражать как чувство справедливости, так и чутье к местной политике. Во всяком случае, он изгнал из своей банды двоих за убийство некоего Абдина Бея, хотя и сам прикончил нескольких местных тиранов. Единственная причина, по которой такого человека нельзя считать социальным бандитом, заключается в том, что в политической обстановке турецкой Македонии он вообще вряд ли был преступником, по крайней мере бóльшую часть времени. Там, где ослабевали оковы правительства и феодалов, робин гуд становился среди населения признанным лидером.
Вполне естественно, что от народного защитника по местным критериям требуется быть не только честным и уважаемым, но и вызывать восхищение. Как мы уже убедились, образ Робин Гуда строится на морально положительных действиях, таких, как обирание богатых и умеренное человекоубийство, но еще в большей степени он состоит из стандартных качеств морально чистого гражданина.
Крестьянские общества очень четко отличают социальных бандитов, заслуживающих такой оценки (или считающихся таковыми), от тех, кто ее не заслужил, хотя мог заслужить временами и славу, и боязнь, и восхищение. В разных языках и впрямь есть даже отдельные слова для таких разных типов бандитов. Существует масса баллад, в которых знаменитые бандиты исповедуются в своих грехах на смертном одре или расплачиваются за свои ужасные деяния, как это случилось с гайдуком воеводой Индже, которого земля извергла четырежды до того, как он смог упокоиться в могиле с дохлым псом, положенным рядом с ним{54}. Благородному разбойнику такая судьба не грозит, поскольку он не совершает грехов. Напротив, люди молятся за его благополучие, как та женщина из Сан-Стефано в Аспромонте (Калабрия) молилась за великого Музолино{55}.
Музолино ни в чем не повинен.
Они несправедливо осудили его;
О Мадонна, о святой Иосиф,
Не оставляйте его своей защитой…
О Иисус, о моя Богоматерь,
Храните его от всякого вреда,
Ныне и вовеки веков, да будет так.
Потому что благородный разбойник праведен. Возьмем случай, когда действительность несколько расходится с образом: считалось, что Джесси Джеймс никогда не грабил проповедников, вдов, сирот и бывших конфедератов. Более того, он считался истовым баптистом, преподающим в церковной школе пение. Уж куда выше могло подняться его реноме в глазах миссурийских фермеров.
После смерти добрый бандит мог подняться на окончательную моральную высоту — заняв место посредника между людьми и божественными силами. В Аргентине имеется большое число местных культов, сложившихся вокруг могил гаучо, в основном бывших бойцов политических гражданских войн XIX века, ставших бандитами; их чудотворные могилы зачастую украшены цветами соответствующей сражающейся стороны.
Таким людям, естественно, помогают все от мала до велика, а поскольку никто не встает на сторону закона против них, в столь хорошо им знакомом краю их никак не могут настичь неповоротливые солдаты и жандармы, если только их никто не выдаст. Как гласит испанская баллада:
Две тысячи серебряных эскудо
Дают за голову его.
Многие хотели этот приз,
Но не смогли,
Только у друга вышло{56}.
На практике, как и в теории, бандиты часто становились жертвой измены, хотя полиция могла присваивать себе лавры, как в случае с Джулиано (об этом даже есть корсиканская поговорка «Убитый посмертно, как бандит полицией»). Баллады и сказы полны этими проклятыми изменниками со времен самого Робин Гуда и до XX века: Роберт Форд, выдавший Джесси Джеймса, Пэт Гарретт — иуда Билли Кида, Джим Мерфи, сдавший Сэма Басса:
О, вот достанется поджаренному Джиму,
Как вострубит архангел Гавриил.
Много свидетельств и в задокументированных историях о смерти бандитов: Олекса Довбуш, карпатский бандит XVIII века, погиб не от предательства своей любовницы Ержики, как говорится в песнях, а от руки крестьянина Степана Дзвинчука, которому он пытался помочь, будучи раненным в спину