комитаджи[45] в 1908 году, «как почти все воеводы, он большой любитель женщин»{67}. Девушки — любопытно, что в балладах встречаются, похоже, болгарские еврейки — иногда присоединяются к гайдукам, а порой даже какая-нибудь Бояна, Еленка или Тодорка сама становится воеводой. Некоторые после ритуального прощания возвращаются к обычной жизни и замужеству.
Пенка идет в горы
В горы к гайдукам
Чтобы всем подарки
Отнести в честь свадьбы:
Платок каждому бойцу
А в платке монетка,
Чтобы все запомнили
Как вышла Пенка замуж{68}.
Но похоже, что на период своей жизни в образе гайдука, эти беглые девицы становились мужчинами, по-мужски одевались и по-мужски сражались. Одна баллада рассказывает о девушке, вернувшейся домой к женским занятиям по просьбе матери, как она не смогла выдержать этого, бросила свою прялку, схватила ружье и вернулась в ряды гайдуков. Как свобода означала благородный статус для мужчины, так же она означала мужской статус для женщины. И наоборот, по крайней мере в теории, в горах гайдуки избегали сексуальных отношений с женщинами. Баллады клефтов подчеркивают неприкосновенность женщин-заложниц, клефты и болгарские бандиты придерживались поверья, что посягательство на женщину немедленно приводит к пленению (а значит, и к мучительной смерти) турками. Само поверье имеет значение, даже если на практике (как вполне можно подозревать) бандиты не всегда ему следовали{69}. В других бандах, не у гайдуков, женщины встречаются, но это не распространено. Кажется, Лампион был единственным из бразильских вожаков, кто допустил женщин разделить тяготы бандитской жизни; возможно, из-за любви к прекрасной Марии Боните, многократно прославленной в балладах. Это было заметным исключением.
Разумеется, это могло не принимать чрезвычайных масштабов, поскольку, как и жизнь обычного грабителя, жизнь гайдука подчинялась смене сезонов. Как писал в XVIII веке один немец из далматской Морлахии, «есть такая поговорка: гайдуки соберутся, как придет День святого Георгия (потому что грабить становится легче с появлением зелени и изобилием путников)»{70}. Болгарские гайдуки закапывали свое оружие в День Святого Креста 14 (27) сентября до весны, до Дня святого Георгия. И действительно, что делать было гайдукам зимой, когда грабить некого, кроме поселян? Самые суровые могли бы продержаться в горных пещерах, но гораздо удобнее было перезимовать в дружественной деревне, выпивая под героические песни, а если сезон не слишком задался (сколько можно было награбить на проселочных дорогах Македонии или Герцеговины в лучшие времена?), могли пойти в услужение к зажиточным крестьянам. Либо могли вернуться к своей родне, потому что в горных районах «мало было больших семей, которые не посылали никого к гайдукам»{71}. Если преступники и жили в строго мужском обществе, не признавая никаких связей, кроме «настоящей единой банды товарищей», то это происходило только в сезон кампаний.
Так они и жили своей дикой, вольной жизнью в лесах, горах или диких степях, вооруженные «ружьем, высотой с человека», парой пистолетов на поясе, ятаганом[46] и «острой французской саблей», в изукрашенных и позолоченных кафтанах, перекрещенных патронташами, с встопорщенными усами, прекрасно знающие, что слава среди друзей и врагов будет их наградой. Мифология героизма, ритуализация баллад превращала их в архетипические фигуры.
Мы почти ничего не знаем о Новаке и его сыновьях Груе и Радивое, о пастухе Михате, Раде из Сокола, Буядине, Иване Веснине и Луке Головране, кроме того, что они были прославленными боснийскими гайдуками XIX века, потому что тем, кто пел о них (в том числе и они сами), не было нужды рассказывать слушателям, какова была жизнь боснийских крестьян и пастухов. Лишь временами поднималась завеса героической безымянности, и карьера гайдука хотя бы частично попадала под луч истории.
Такова история воеводы Корчо, сына пастуха из окрестностей македонской Струмицы, который служил у турецкого бея. Стадо пало от эпидемии, и бей бросил отца в темницу. Сын ушел в горы, чтобы оттуда грозить турку, но это не помогло: старик умер в заключении. Тогда Корчо во главе банды гайдуков пленил юного турецкого «дворянина», переломал ему руки и ноги, отсек голову и провез ее на копье по христианским селам. После того он пробыл гайдуком десять лет, а потом купил несколько мулов, переоделся в купца и исчез — по крайней мере из мира героических баек — на последующие десять лет. Затем он появился во главе отряда из трехсот человек (не будем слишком вдаваться в круглые цифры, свойственные сказаниям) и пошел на службу к доблестному Паэвану[47], который находился в оппозиции к Высокой Порте и вел свои отряды кырджалиев в наступление на самых лояльных вассалов султана. Но Корчо недолго находился на службе у Названа. Отправившись восвояси, он напал и захватил город Струмицу, не только потому, что гайдуки ненавидели города и не доверяли им, но и потому, что там укрывался бей, уморивший его отца. Воевода убил бея и вырезал население города. Затем он вернулся в Видин, и здесь история (или легенда) теряет его следы. Его дальнейшая судьба неизвестна. Поскольку эпоха кырджалийских набегов относится примерно к 1790-1800-м годам, его биография поддается грубой датировке. Его история известна в пересказе Панайота Хитова.
Само их (гайдуков) существование было достаточным оправданием их действий. Оно доказывало, что угнетатели не всемогущи, им можно нанести ответный удар. И вот крестьяне и пастухи идентифицируются с гайдуками в их родных краях. Не следует полагать, будто они все время проводили в сражениях, и уж тем более в борьбе с угнетателями. Само наличие банд вольных людей или этих клочков каменистой земли вне досягаемости любой администрации, уже было значительным достижением.
Греческие горы, амбициозно именующиеся Аграфа (то есть «неописанные», потому что никто не преуспел в переписи населения для налогообложения), были независимы на практике, если не по закону. Итак, гайдуки отправляются в набеги. По логике своих занятий, они должны были сражаться с турками (или теми, кто представлял власти, потому что делом властей было защищать транспортируемые товары и казенные ценности). Они, без сомнения, с особенным удовлетворением убивали турок, поскольку те были неверными псами и притесняли добрых христиан, а также вероятно, потому, что бойцы проявляют еще больше геройства, сражаясь с опасным соперником, чья смелость только усиливает их собственную. Однако нет никаких признаков того, что, будучи предоставлены самим себе, скажем, балканские гайдуки отправились бы освобождать собственную землю от турецкого ига, или вообще были бы на это способны.
Разумеется, во времена трудные для народа и кризисные для власти число гайдуков и их банд будет расти, их активность увеличивается и становится более дерзкой. В такие моменты правительственные призывы к подавлению бандитизма начинают звучать все более требовательно, отговорки местных руководителей начинают выглядеть более громкими и искренними, а настрой местного населения становится все более напряженным. Потому что, в отличие от эпидемических вспышек обычного бандитизма, которые мы ретроспективно определяем в качестве предвестников революции только по причине их действительного предшествования, гайдуки были не просто симптомами беспорядков, а ядром потенциального освобождения, признанного в этом качестве народом.
Когда приходило время, «освобожденная земля» китайских бандитов на горе Лянь-Шань (место их «пристанища» в знаменитом романе «Речные заводи») разрасталась до размеров области, провинции, ядра той силы, что опрокинет небесный трон. Бродячие шайки преступников, налетчиков и казаков на бурлящем пограничье между государством и рабством, с одной стороны, открытыми пространствами и свободой — с другой, сойдутся, чтобы вдохновить и повести огромное крестьянское восстание, которое стремительно поднимется по Волге, возглавляемое казацким претендентом или же защитником царя подлинного от лже-царя. Яванские крестьяне будут слушать с растущим интересом историю Кена Ангрока, вора, ставшего основателем королевского дома Маджапахитов. Если знамения благосклонны, время придет через сто дней после созревания маиса, и вот уже возможно наступает тысячелетие свободы, всегда подспудное, всегда ожидаемое. Бандитизм сливается с крестьянским мятежом и революцией. Гайдуки, в блеске своих мундиров, в грозном бряцании своего оружия и экипировки, могут стать ее солдатами.
Однако, прежде чем оценивать роль бандитов в крестьянской революции, нам необходимо взглянуть на экономические и политические факторы, поддерживающие их в рамках существующего общества.
Глава 7Экономика и политика бандитизма
Любопытным образом результаты постоянных наблюдений и исследований совпадают в следующем факте: все бандиты неимущи и безработны. У них может быть только личное имущество, которое им приносят в случае успеха их дерзкие предприятия.
Шайка грабителей находится вне того социального уклада, который сковывает бедных, это братство вольных людей, а не общество по интересам. Тем не менее она не может исключить саму себя из общества. Ее потребности и деятельность, само существование приводит ее к отношениям с обыкновенной экономической, социальной и политической системой. Этот аспект бандитизма обычно недооценивается исследователями, но он достаточно важен и достоин небольшого обсуждения.