Но в толпе Ночкова найти было трудно. Чепай, пока шатался по вокзалу, поостыл, и к нему вернулась способность трезво соображать.
«Вот избавлюсь сейчас от Ночкова, любись он конем, — думал начдив. — Мне вместо него дадут кого-нибудь другого, кого — я даже знать не буду. Пусть лучше под боком ползает, змея подколодная».
Трудно было терпеть предателя, но Чепай справился. Поначалу виделся с начальником штаба реже, только по делу, а как совсем сердце остыло, так и до дружеских бесед дошло, до воспоминаний общих. В боевом планировании и в самом бою Ночков был хорош, как и прежде, а что «стучит» он в штаб армии или в ЧК — пусть стучит, лишний повод проверить, чего же он вынюхивает.
— Василий Иванович, может, пойдем уже и спросим, чего ему надо? — спросил Петька.
Чепай хлопнул себя по ногам:
— Давай!
Время было вечернее. Василий Иванович с Петькой дворами вышли к штабу, поднялись на крыльцо.
На штабе опять висел замок, и Ночкова внутри не было.
Талисман
Одно дело — обнести продовольственный склад или стащить котелок у ротозея-курсанта, хотя и там имеются некоторые тонкости; но умыкнуть из штаба дивизии начальника этого самого штаба — настоящее искусство.
Особенно когда действуешь почти в одиночку и на подхвате у тебя фраер ушастый.
Но Богдан справился. Не без помощи петуха — именно он подсказал, где Ночкова проще всего застать врасплох. Две задние доски сортира, в котором начштаба на пару минут оставался в одиночестве, они с Лёнькой аккуратно расшатали и, как только Ночков раскорячился в неудобной позе, выдернули его в глухой тупик, куда заезжали только повозки золотарей.
— На брюхо ему шибко не дави, — шепотом ругался Богдан на напарника. — Обгадится еще.
Лёнька послушно убрал колено с живота Ночкова, но при этом надавил на ребра, отчего начштаба сдавленно хрюкнул и громко замычал.
— Так у нас дело не пойдет, — рассердился Богдан и как следует огрел Ночкова по затылку сложенными в замок руками. Пленник тотчас обмяк и замолк. — Так-то лучше.
Ночкова уложили на носилки, укрыли одеялом до самого носа, Богдан встал спереди, а Лёнька сзади.
— Только не болтай, пока я говорить буду, — предупредил Богдан. — Лучше мычи, будто зуб у тебя болит. Поехали.
Они бегом, пока никто не видел, покинули тупик и по улице, удаляющейся от площади, понесли «больного» в сторону лазарета.
Таких носилок они сегодня видели предостаточно — тиф косил бойцов десятками. Оставалось только улучить момент, чтобы спереть носилки с одеялом, пару грязных халатов и отправиться на дело.
Перед лазаретом располагалась широкая карантинная полоса, которую посыпали негашеной известью. Здесь, как правило, не было ни души, только изредка патруль пробегал — быстро, чтобы заразой не дышать.
Богдан сдернул с Ночкова одеяло и целиком накрыл грязной простыней.
— Вы чего это здесь? — послышался строгий девичий голос.
Богдан встал как вкопанный.
— Сестричка, мы сегодня первый день. У нас там окочурился один, куда его теперь?
— Не туда, яма в другой стороне, — сказала маленькая девушка в сестринской форме и показала, куда уносили всех, кто не справился с болезнью.
— Говорил я тебе, балда стоеросовая! — ругнулся Богдан на Лёньку, и они побежали в противоположную сторону.
У края ямы они остановились.
Лёнька против желания заглянул в огромную братскую могилу, в которую сваливали погибших солдат, тех, кого смерть встретила не в бою, а в станице, кому просто не повезло выпить некипяченой воды. Тел было много, но различить под слоем негашеной извести лица или просто очертания было невозможно.
Богдан опустил носилки рядом с бочкой, из которой лопатой загребали известь, чтобы присыпать очередного покойника.
— Ладно, сторожи тело, я за лошадью, — сказал Богдан. — Маши лопатой на всякий случай, пусть видят, что ты не зря здесь околачиваешься.
— Ты что, совсем не боишься? — спросил Лёнька, хватаясь за деревянную лопату.
— Не-а, — ухмыльнулся Перетрусов. — Я же бандит.
Пока новый товарищ добывал транспорт, Лёнька кидал известь в яму, стараясь больше туда не заглядывать и вообще ни о чем, кроме лопаты, не думать.
Богдан появился минут через пять на белой неподкованной кобыле без седла.
— Во! Конь блед! — похвастался он.
— Как мы на ней поедем? — испугался Лёнька.
— А ты и не поедешь, ты меня здесь, в станице, ждать будешь. Нас троих эта кляча точно не довезет, к тому же ты даже в седле держаться не можешь, не то что без седла. Заныкайся где-нибудь поближе к штабу, хоть бы и там, за сортирами. Я ночью вернусь.
— Да меня поймают в два счета!
— До сих пор же не поймали. На вот, держи.
Перетрусов снял с шеи кожаный шнурок, на котором висел сверкающий в заходящем солнце петушок.
— Накось, зажми в ладони. Не бойся, он всегда холодный. Чувствуешь — зудит? Это хорошо, он тебя признал. Если почувствуешь, что нужно что-то делать, — делай первое, что придет на ум. Это моя чуйка.
— Это петух.
— Пусть петух. Смотри, потом вернешь, в нем вся моя удача.
— Как же ты без удачи-то?
Богдан пожал плечами:
— Раньше же обходился. Ну, помоги мне его на лошадь забросить.
Вдвоем они перекинули мычащего — очнулся! — Ночкова через хребет лошади, и Богдан лихо заскочил на нее сзади, через круп.
— Не геройствуй без меня! Если не вернусь — тикай отсюда куда подальше. Помяни мое слово — скоро здесь таких ям будет штук сто, и то не хватит.
С этими словами Богдан чмокнул губами, легонько ткнул клячу пятками в бока и резво поскакал в степь.
Верст на двенадцать ее должно было хватить.
Перетрусов
План у Лёньки был простой, поэтому Богдан им так и восхитился: сам он до этого не догадался, но, как только Лёнька намекнул, петух в один момент обрисовал всю картину.
Сейчас во всей дивизии на Чепаева походил только Ночков — тоже худой, загорелый, с усами,
недаром Лёнька его сначала за начдива принял. Сам же Чепай зачем-то постригся-побрился и стал похож на политработника, а не на бравого полководца.
Если не все новобранцы узнавали в Чепаеве командира, виденного только в газетах, то уж казаки всяко усача примут за Чепая (если, конечно, целью их дерзкого похода былименно он). Пока разберутся, что это не он, глядишь, и время упустят для нападения, а там Чепаев просто ускачет на запад — и поминай, как звали.
Богдану заранее было смешно, как Ночков будет объяснять белым, что он — не Чепай. Из всех документов — только усы!
Лошадку Перетрусов решил приберечь: кто знает, вдруг придется стрекача давать. Без талисмана он чувствовал себя голым и беззащитным. Ведь любой, даже самый плюгавый и неопытный сосунок с трехлинейкой или наганом мог отправить Богдана на тот свет, но отчего-то страшно все равно не было. Возможно, потому, что у Перетрусова появились кое-какие планы на жизнь.
— Стой, стрелять буду! — окликнул Богдана мужской голос.
— Тпру! — Перетрусов остановил лошадь и завертел головой: откуда окликнули?
Мужик, одетый так бедно, что Богдану захотелось плакать, стоял посреди степи и целился в Перетрусова из какой-то палки.
— Ты чего, дядя? — удивился Богдан.
— Стой, стрелять буду!
— Так у тебя же палка в руках, дурила!
— Раз в год и палка стреляет, а ты стой, где стоишь. Чего надо?!
— Мне чего надо?! Да я тебя сейчас!
— Стой, где стоишь, стрелять буду!
Мужик явно рехнулся. Богдан неспешно подъехал к нему.
— Бдыщь! Бдыщь! — несколько раз крикнул мужик, бросил палку и припустил прочь.
— Стой, дурила! Стой!
Богдан легко догнал бродягу и ухватил его за шею, тощую, как у куренка.
— Стой, говорю, не обижу!
Мужик послушно остановился.
— Куда идешь? — спросил Богдан и протянул бродяге спертый в лазарете ржаной сухарь.
Бродяга вгрызся в сухарь, будто ничего слаще в жизни не видел, и принялся мусолить.
— Идешь куда, спрашиваю? — прикрикнул Богдан.
— К Ленину иду, жаловаться.
— Чего? — округлил глаза бандит.
— К Ленину иду, жаловаться, — повторил сумасшедший. — Пускай мне новое хозяйство выдаст. И жену. И сына. Жаловаться иду, говорю.
— Ну, иди, иди, — согласился Богдан и слегка пришпорил кобылу.
Через минуту сзади опять раздалось:
— Стой, стрелять буду!
— Вот настырный, — усмехнулся Богдан.
— Стой! Бдыщь! Стрелять буду! Бдыщь!
Богдан оглянулся через плечо. Мужик бежал,
ковыляя, умудряясь стрелять на ходу одной рукой, другой держа во рту сухарь.
— Бдыщь! Падай, ты убит! Падай! Дальше я поеду!
Богдан остановил лошадь. Как ни странно, а этот мужик вполне мог пригодиться.
— Падай! Падай! Бдыщь!
Богдан спрыгнул с лошади.
Мужичонка, пока догнал его, весь выдохся, дышал с присвистом, и слов, которые он говорил, было почти не разобрать.
— Вот что, мужик, — сказал ему Богдан. — Я как раз в Москву сейчас. Садись, подвезу до Ленина.
С этими словами он взгромоздил мужика вместо себя на лошадь, словно ребенка маленького. Сумасшедший сразу без сил повалился на куль с «Чепаевым», и тот снова замычал.
— Спокойно, Василий Иванович, — сказал Богдан. — Кремль уже близко.
На горизонте показались крыши старых амбаров.
Голова Богдана буквально раскалывалась. Оттого ли, что не было больше петуха, или от извести, но ломота в висках настолько измучила, что впору
было сдаться белым и рассказать им, что он в последние несколько месяцев творил с их братом.
Впрочем, и рассказывать не придется. Богдан имени своего не скрывал и всем охотно его сообщал.
Ничего. Ждать осталось немного — только ночь продержаться.
Казаки
За день казаки захватили несколько подвод, два патруля и трех дезертиров. Все говорили одно и то же: Чепай послал большевиков подальше и собирается идти на Украину. Полковника Бородина эта новость ничуть не удивила.
— Чепаевцы всегда были дикой бандой, — сказ