Джалал внимательно следил за лицом Сэма. Казалось, он почти читает его мысли.
— Кстати, мое предложение все еще остается в силе, как только вы изъявите желание слезть со своего скакуна. Мне всегда нужны услуги по открытию новых счетов.
— Нет, благодарю вас, — ответил Сэм. — Я в этом направлении не работаю.
— Жаль. Пока вы не стали заниматься этими дурацкими расследованиями, или чем там еще, вы были отличным банкиром.
— Послушайте, Джек, мне действительно надо идти. Уже поздно.
— Совсем не поздно. Ночь только началась. Впереди масса удовольствий. Давайте я позову румынских девочек. Мне сказали, что это последние девственницы в Бухаресте. — Он хлопнул в ладоши и что-то крикнул по-арабски слуге-суданцу. Через несколько секунд слуга вошел в салон, ведя двух девиц на вельветовых поводках, обвязанных вокруг их шей. Обе были одеты в школьные костюмы — белые блузки, юбочки цвета морской волны и гольфы. По команде слуги они подняли свои юбочки, под которыми ничего не было.
— Вы уверены, что не хотите остаться, дорогой Сэм? — спросил Джалал.
Сэм не ответил. Он перевел взгляд с двух бедняжек на принца и пробормотал, что он благодарен, но уже поздно и ему действительно надо идти. У него не было оснований осуждать принца: тот в ответ на его просьбу помог ему тем, чем мог. Поэтому достаточно было просто тихо уйти. Принц оставил в покое своих румынских красоток, привязав их поводки к ручке двери, и пошел проводить Сэма до парадного выхода.
Глава 13
Когда на следующее утро Лина пришла на работу, ее вызвали в кабинет к мистеру Хаммуду. Такое случалось редко. Она за три года работы не была в его кабинете ни разу. Когда она шла по длинному коридору, сопровождавшая ее секретарша Хаммуда, видя, как она волнуется, поддерживала непринужденную болтовню. Старик вчера вернулся из Багдада, объяснила она, и провел вечер дома, допоздна разговаривая с профессором Саркисом. Сегодня утром на работе первым его требованием было вызвать мисс Алвен. Первым требованием! Ну, вот они и пришли. Секретарша ободряюще улыбнулась и открыла дверь кабинета Хаммуда специальным кодом. Первое, что увидела Лина, был большой портрет Правителя, смотревшего на нее тем тяжелым, невыразительным взглядом, который так любят придворные фотографы. Под портретом, за огромным столом орехового дерева, сидел председатель «Койот инвестмент».
Когда Лина вошла, Хаммуд приподнялся из-за стола, а потом снова опустился на стул. Его крепкое, компактное тело боевого пса — боксера или ротвейлера — было как бы обтесано, сглажено его многочисленными массажерами, парикмахерами, маникюрщицами и слугами. Серебристо-седые волосы безупречно уложены; темно-синий деловой костюм — наверно, такой же аккуратный, каким он надел его сегодня утром; рубашка абсолютно гармонирующего с костюмом светло-синего оттенка; массивные золотые запонки; красный галстук и соответствующий красный носовой платок в кармане. Несмотря на пугающую продуманность его одеяния, казалось, что ему в нем как-то неудобно и он в душе мечтает разорвать его на клочки.
— Мабрук! — резко сказал он, когда она села. — Вы получили повышение.
— Простите? — переспросила Лина. Ей показалось, что она ослышалась.
— Вы переводитесь на новую работу. Директором по рекламе. Я повышу вам зарплату на сто фунтов в неделю. Мы не обходим вниманием наших доверенных сотрудников, если они лояльны. — Он произнес все это суровым монотонным голосом, так что это больше походило на похоронное объявление, чем на повышение. Но Лине ничего не оставалось, как выразить благодарность.
— Спасибо, — сказала она. — Когда я должна приступить?
— Немедленно. Сегодня же. Ваши вещи перенесут из бухгалтерии в новый кабинет прямо сейчас.
— Благодарю вас, — повторила Лина. Ею начинало овладевать беспокойство. Она перемещалась из конфиденциальной части компании в официальную часть. Что это означало? Она пыталась припомнить совет Ранды, который получила вчера вечером, — не позволять себя унижать, — но сейчас все стало непонятно.
— Вы довольны? — Казалось, Хаммуду нужны гарантии того, что она будет наглухо закрыта в своем новом отделе.
— Конечно, сэр. Чем я должна буду заниматься на новом месте?
— Рекламой. — Он изобразил подобие улыбки.
— Но мы ведь особенно не занимаемся рекламой, сэр. По правде говоря, мне кажется, что мы совсем ею не занимаемся.
— Вот почему нам здесь нужен доверенный сотрудник. Если бы мы этим занимались, не было бы проблем; мы могли бы посадить кого угодно. Но поскольку мы ею не занимаемся, следует соблюдать осторожность. Нам нужен человек, которому мы доверяем.
— Понятно, — сказала Лина. В дальнейшие объяснения можно было не вдаваться. Это был явный абсурд.
— Вам понравится эта работа.
Лина кивнула. Все это прозвучало как приказ. В беседе возникла пауза. Она подумала, можно ли спросить, почему ее переводят. Хаммуд перестал улыбаться и выглядел несколько расслабленным, что, в свою очередь, придало храбрости Лине. Она прочистила рот и заговорила.
— Почему же вы перевели меня из бухгалтерии? Я совершила какую-нибудь ошибку?
— Нет. Никаких проблем нет. — Опять показалось, что ему неудобно сидеть.
— По-моему, профессор Саркис был недоволен тем, что я на одной вечеринке разговаривала с американцем. Я постаралась объяснить, что не знаю его. Когда этот американец хотел заговорить со мной вчера в парке, я ударила его. Так что, я надеюсь, вы не сердитесь на меня из-за этого?
Хаммуд поднял руку, как бы для того, чтобы прервать этот разговор. Вопросы безопасности он не любил обсуждать даже с теми, кого они непосредственно касались.
— Мне очень жаль, если я что-нибудь сделала не так.
Он еще выше поднял руку и даже сжал кулак. Опустил он ее только когда убедился, что она кончила говорить. Лицо его побагровело, и шрам на щеке, обычно едва видимый, превратился в ярко-красный рубец. Он буквально пронзал ее пристальным взглядом своих черных глаз.
— Не уходите из компании, — медленно сказал он, заколачивая слова, как железные костыли. — Вот это будет ошибкой.
Лина похолодела. Это, несомненно, была угроза. Из нее автоматически выскочили слова, которые всегда говорят иракцы, чтобы уцелеть:
— Мне очень нравится здесь работать. Вы всегда были очень добры ко мне.
Он кивнул. Напряженный момент прошел, и, напугав ее, он, казалось, снова расслабился. Но он еще не все сказал.
— Хабибти. — Он употребил арабское слово, обозначавшее «моя дорогая».
— Йа, сиди?
— Вас когда-нибудь интересовало, откуда берутся мои деньги?
— Нет, сэр. — У нее снова прошел мороз по коже.
— Отчего же, это совершенно естественный вопрос. Думаю, он многих интересует. Когда я вступаю в деловые контакты на Западе, это первое, о чем меня спрашивают. Как я заработал так много денег? Откуда они? И вас это тоже должно интересовать.
— Но я правда как-то не думала. — Она попыталась поудобнее сесть на кожаном стуле, который издал неприятный, скрипучий звук.
— Я говорю людям всю правду. Я объясняю, что я хороший бизнесмен и очень удачлив. Я рассказываю, как я начинал в Багдаде без гроша, только пользуясь своей сообразительностью, как я искал возможности. И когда я видел что-нибудь, что меня привлекало, я покупал это. Понимаете?
— Да. Конечно.
— Так я купил первую компанию в Бельгии. У меня было немного денег после одного дела, а эта компания стоила недорого, и я бросился на нее, как кот на мышку. А тут бельгийский франк пошел вверх, и я вдруг разбогател. Тогда я купил еще одну компанию, и это тоже оказалось удачей, и я купил недвижимость. А потом цены на недвижимость удвоились, а потом еще удвоились. Так я стал очень богат. В этом нет никакой тайны.
— Конечно. Никакой тайны.
— Но кое-кто распространяет обо мне жуткую ложь. Может быть, и вы ее слышали. Будто я прячу деньги Правителя. Будто я его секретный банкир. А другие говорят, что я краду деньги у Правителя. Представляете? Вот какую ужасную ложь повторяют темные люди. И евреи.
— Евреи? — Она беспокойно пошевелилась.
— Да, евреи. А вы знаете, что я делаю с такими лжецами?
— Нет.
— Вырываю им языки!
Лина судорожно проглотила слюну. Это не было похоже на шутку. Ее собственный язык, прижатый к небу, царапался, как камень.
— Вы когда-нибудь слышали про журналиста Салима Хурами? Нет? Я расскажу вам. Он писал в своем журнале ужасные вещи про Правителя. И однажды его нашли в Бейруте у дороги в аэропорт. Кажется, ему отрезали все пальцы — те самые, которыми он печатал свои бредни. И язык был вырван. Так мне, во всяком случае, говорили, я сам не знаю. — Он отмахнулся рукой.
Слушая это, Лина до боли стиснула руки, у нее началась дрожь в затылке, так что даже стала слегка трястись голова. Видя это, Хаммуд улыбнулся. Средство сработало.
— Правда, здесь Англия, — лукаво добавил он. — Если какой-то бизнесмен распространяет слухи, его останавливают мои адвокаты. Если пытаются встрять их политики, я использую своих политиков, а мои сильнее. И все это — часть моего бизнеса. Понимаете?
— Да, сэр.
— Но в этих стенах мы не бизнесмены. Мы — семья. И чего я никогда не допущу — это чтобы член моей семьи нарушал семейные правила. Это то же самое, как предательство сына или дочери. Вы меня понимаете?
— Да, — проговорила Лина. Ее лоб и ладони покрылись испариной.
— Это у меня не пройдет. Никогда.
— Конечно, сэр. — Она едва сдерживала рыдания, но решила держаться изо всех сил, чтобы не дать Хаммуду еще больше воли над собой.
— И еще одно, — добавил он, причем голос его посуровел еще больше. — У меня есть для вас новость из Багдада.
— Какая? — спросила Лина, но его тон уже подсказывал ей ответ. Перед глазами у нее встала арабская женщина почти шестидесяти лет, с седыми волосами и измученным взглядом, для которой все эти ужасные годы единственной связью с цивилизованной жизнью были книги, которые она ей посылала из Парижа, и письма из Лондона.