— Это точно…
— Ну оно все вот так и качается. Когда финансисты вовсю закармливают третью группу и сыпят вниз свеженапечатанные деньги, пятая группа, вместо того, чтобы работать, начинает, образно говоря, самовыражаться вместо работы. Однако, от выпуска лишних денег финансисты подкашивают не только сами себя, но и всю экономику, маятник качается в обратном направлении и наступают кризис, дисциплина, откат от либерализма, прореживание разных певичек, причем силами их же коллег по цеху из-за сокращения кормовой базы, внезапное понимание того, что в задницу — это противоестественно и прочие сопутствующие явления.
— Сдается мне, скоро это наступит. Либерализма и свободы творчества, а вернее, говнометания вне всяких приличий, стало ну слишком до хрена.
— Да я сам это понимаю и даже до прочтения этой теории всегда старался нормальные отношения с промышленниками иметь. Несмотря на то, что у нас это деление пока очень малозаметно. А вот в штатах — так невооруженным глазом, если хоть слегка присмотреться. К тому же, я, да и мои коллеги по цеху, пока что условные финансисты.
— Это еще почему?
— Вот если б мы печатали доллары, мировую валюту, тогда бы и были настоящими, а так — увы. Кстати, сейчас мне подумалось, что причина слабого разделения на эти группы у нас может быть именно в этом. Хотя, может и в недавней перетряске нашего общества дело…
— Мда… Быть бы мне в четвертой группе и раньше, пожалуй…
— А ведь хорошую тему ты, Коля, поднял… Пожалуй, последние три группы в советское время были теми же. С третьей вот только содержание было не совсем то, пошире… А вот верхние две — пожалуй, другими. Ни финансистов, ни промышленников в нынешнем понимании этого слова не было.
— Гм… дайте подумаю? Партийные, ясное дело, отнюдь не все, а только высокопоставленные и завскладами с товароведами?
— По смыслу верно. Да и по жизни, пожалуй, тоже… Верхняя группа спускала деньги, премии, звания народных и заслуженных, должности представителям третьей от имени партии и государства. Грызня там внизу за все это стояла, поди, такая же, как сейчас за гастроли где-то или роли в фильме.
— Знали бы тогда наверху, сколько прикормленных ими людей после перестройки начнет обличать прежние времена за все в большинстве выдуманные грехи и отсутствие свободы творчества…
— Что только подтверждает извечную продажность всей этой шайки.
— А что имелось в виду под содержанием пошире?
— Ну, тогда в третьей группе было сильно много народу, который сейчас оказался или в четвертой, или в пятой. Ансамбли песни и пляски и театры в каждой области и все такое прочее. Кроме того, в союзе писателей их всех было аж 10000 штук, да и в других профессиях имелось немало прочей подобной публики, писавшей идеологически выдержанные книги, картины да и все прочее.
— Толку от почти всех было явно не очень… Судя по скорости развала Союза.
— Это верно, сумма хоть бесконечного числа нулей единицу не даст ну никак. А насчет второй группы… Роль денег тогда была намного меньше, работали все, с голоду на любую зарплату помереть было нельзя, но свято место пусто не бывает. Народец приспособился и вместо денег стал пытаться зарабатывать на контроле потока товаров. Верхней группе это было недопустимо идеологически, да и ненужно…
— Ага, те пресловутые партийные привилегии, на которые сейчас и без слез не взглянешь. А орали-то про них…
— Именно. Соответственно, свято место пусто не бывает и товарный поток начала контролировать вторая группа, которая сейчас не то, чтобы в четвертой — многие из нее вообще в пятой ошиваются. Сторожа на складах и то дефицит под видом усушки-утруски тырили, становясь при этом очень важными персонами. Сам этот дефицит, кстати, совершенно очевидно был создан никакими не происками империалистов, а этими же самыми людьми. Для поднятия собственной значимости. И как же все это жалко и мелочно смотрится всего-то через десяток с небольшим лет…
— Это верно… — Николай немного подумал и решился задать напрямую задать вопрос, который до этого задавался лишь косвенно, в расчете на словоохотливость собеседника, но председатель сменил тему.
— Владимир Сергеевич, можно личный вопрос?
— Давай.
— Вы-то сами в какую группу тогда стремились? Во вторую?
— Ну, если бы не мой дотошный характер, предчувствие и логическое мышление, оказался бы я после очень хорошей физико-математической школы в четвертой, как и ты. И был бы, думаю, совсем не хуже… Признайся, ты ведь тогда на лестнице удивился, что председатель правления с ходу понял ваш не самый простой для среднего человека прикол с касательной в нижней точке кривой?
— Еще бы!
— Вот то-то и оно… На беду для самого себя, советское образование учило людей не только знать, но и мыслить…
— А на беду-то почему?
— Ну, в моем случае мои развитые образованием мысли привели к тому, что я решил стать внесистемным деятелем и ни к какой из тогдашних высших групп не стремиться. Так, кстати, решил совсем не только один я… Чего рот закрыл, говори давай! В первый раз, что-ли, со мной беседуешь? — не бойся.
— Да вы ж за сравнение с теми, кто из третьей группы прикидывается внесистемными и антиправительственными… Да и с самой третьей группой если сравнивать — от нормальных людей можно и по морде получить…
Председатель от души посмеялся.
— Эх, Коля! Ты же сам правильно применил тут слово «прикидывается». А вот я решил стать внесистемным на самом деле, потому что понимал — эта система долго не проживет.
— Сильное решение… Ведь можно было и со временем очень даже не угадать. Ленин вон к пятидесяти только до власти добрался.
— Когда молод, даже самые смелые решения даются намного проще. А ведь ты и сам молодец, соображаешь! Не исключено, что Ленин молодым тоже просто понял бесперспективность царизма, а за коммунизм уцепился в виду его несистемности… А я, будучи здравомыслящим циником, руководствовался не столь возвышенными мотивами и лишь понимал, что после падения деньги неизбежно вернут свою первоначальную роль. Само собой, рубли после краха стали бы деньгами отнюдь не сразу, поэтому я и занялся валютой…
— То есть денежными знаками тех стран, где деньги играли правильную, не социалистическую роль?
— Именно! А уже потом, когда возникла возможность создать банк — сразу за нее и уцепился.
— Стремное это было дело, с валютой, да в советское время…
— И не говори… Ладно, отойду я. Читай, тут книг, я думаю, достаточно — усмехнулся председатель, указав на два здоровенных шкафа. Музыку можешь поставить хоть на всю катушку, тут звукоизоляция хорошая, проверял, ни хрена снаружи не слышно.
— Да зачем на всю… Если читать, то лучше негромко…
— К обеду приду.
Дверь за председателем закрылась, а Николай, быстро разобравшись с проигрывателем, поставил диск Ricci & Poveri 1983 года. Зазвучала, по мнению Николая, если и не бессмертная, но очень успешно пережившая несколько поколений и не забытая песня Voulez-Vous Danser, а он подошел к полкам, на которых было много чего из ранее не прочитанного. Выбрав «Пересадочную станцию» Саймака, Николай уселся на удобный диван и погрузился в чтение.
Глава 95
Тем временем белая машина уже подъехала к краю леса недалеко электростанции. С двух километров она была не слишком заметна из-за своего цвета, к тому же хозяин присыпал ее окна снегом, свернув в сторону с дороги. Замаскировавшись таким образом, он достал купленную по дороге подзорную трубу и начал рассматривать дом. Размеры строения чувствовались даже на двухкилометровом удалении, хотя рассмотреть мелкие детали не всегда удавалось из-за идущего легкого снежка. Домина, конечно, немаленький, но и их-то завтра будет больше десятка… В принципе, нормально, но… только если точно знать, сколько именно там в доме людей. Кстати, а дом-то на изрядном отшибе находится! Ни дороги, ни тропинки… И следов к нему не ведет никаких. Пожалуй, задачу это отчасти упрощает — если кто вылезет, то однозначно наследит… Однако, и холодно же тут, черт возьми! Ветер дует, зараза, да и снег в ботинки слегка забрался — торопился, а одет-то совсем не для загородной прогулки. Быстро пошевелив извилинами, наблюдающий проделал небольшое окошко в насыпанном им на лобовое стекло снеге и залез в машину. Доложив шефу о своих наблюдениях, которые пока что заключались в том, что в дом очень мало кто шатается, наблюдатель продолжал смотреть за домом. Через полтора часа из дома показались два лыжника, а кто-то третий закрыл дверь. Так… трое. Стекло совсем не добавляло четкости, однако, то, что лыжниками были девка с парнем возрастом явно до двадцати, рассмотреть удалось отчетливо. Через час лыжники вернулись и, воспользовавшись тем, что они ехали спиной к нему, наблюдатель быстро выскочил из машины и спрятался за ней. На этот раз дверь дома открыли сами приехавшие, однако, третий постоялец дома успел мелькнуть в прихожей, помогая вошедшим. Да… сильно смахивает на Моркофьева, лица не разглядеть, но габаритами — уж точно, таких здоровых людей не так и много. Доложив о результатах наблюдения, человек с подзорной трубой продолжал находиться в машине до рано наступившей зимней темноты, однако наружу больше никто не показался. Пожалуй их там действительно трое, хотя… нельзя списывать со счетов и иные варианты. Но они маловероятны — будь там в доме намного большая орава, приходилось бы регулярно мотаться за продуктами и к дому точно была бы прокатана дорога. А ее нет… Стало быть, еще максимум два-три человека, но не более. С огромным трудом и проклятиями выехав обратно на дорогу, что было отнюдь не просто на замерзшей и застревавшей в снегу машине, наблюдатель еще раз отзвонился шефу и по пустым праздничным дорогам быстро покатил в Москву.
В Москве тем временем тоже стемнело. Николай, который отвлекся на очень неплохой обед с председателем, как раз дочитал книгу. Читал он с пяти лет и довольно быстро, книга не отняла у него много времени. Играла музыка, на сей раз Midnight Dancer