старым солдатом… И как он попал в переплет, гадая, хватит ли у бабы со скальпелем нервов не метнуть в него медицинским инструментом… И попала бы она очень точно, живым бы не выбрался… Показал он и те девять листов, которые ему удалось получить. Рассказал, как из озорства оставил денег напоследок… По мере рассказа Хуанита… ну, не то, чтобы успокаивалась, лицо ее, скорее, каменело, в полумраке было сложно разглядеть. Однако, никаких истерик больше не возникало.
— Значит, ты решил сам стать доном?
— Да… Плох тот солдат, который не хочет стать генералом. И дон Педро меня точно постарается убрать, узнав об этом.
— А та девчонка, Маша… Она и в самом деле похожа на меня?
— Действительно. Только она намного помоложе и любит совсем не меня. Счастливый он, Сергей… Ты что, всерьез думаешь, что я спутаюсь с шестнадцатилетней? — Хуан придвинулся ближе и заметил, что по лицу жены до странности спокойному, текли слезы.
— Почему ты плачешь?
— Я… я… — Хуанита затряслась…
— Ну уж нет — я тебе все рассказал, теперь и ты говори, как есть…
— Я думала, что я самая лучшая…
Вон оно что… Пожалуй, стоит включить дурака…
— Так ты самая лучшая и есть! Неужели ты думаешь, что уступаешь им по красоте? Да ты, родив трех детей, смотришься получше тех, кто младше тебя лет на десять! В том числе и русских…
— Не пытайся недоговаривать, Хуан… Ты сказал правду, но по твердости и силе характера мне никогда до них не добраться. И по благородству тоже — она же тебя отпустила к трем детям, хотя могла бы и попытаться… Я так не смогу… никогда… И ты все равно уйдешь к русской, которые лучше нас, рано или поздно…
Так… в этой ситуации не поймешь, к сожалению, или к счастью, но его жена — не дура… Что же теперь говорить?
— Так ты рассматриваешь благородство только у русских женщин, мужчины его не имеют? И бросят тебя, невзирая на детей, при первой же возможности?
— Поговорку «сколько волка не корми, все равно в лес смотрит» я хорошо поняла… и стих «Есть женщины в русских селеньях» — тоже… И не говори мне о том, что такие женщины в девятнадцатом веке кончились. Из твоего же рассказа видно, что это совсем не так!
Хуан, удивившись самому себе, понял, что жена права… Он совсем бы не смог поручиться за себя, если б такая женщина, как Катерина… Мда… Может, она и не настолько красивая, как жена, да и побила ее жизнь… Но Хуаните до ее внутренней энергетики и силы ох, как и далеко. Если даже дочка, которую он в деле видел, вон какая проворная, то уж мать… Да и с красотой, если б занялась собой, все было бы в порядке. Но сказануть жене такое напрямую — выход не самый разумный… А дурить женщин — это, пожалуй, на порядки посложнее, чем какого сержанта в молодости… Кстати! А не применить ли тут простой армейский метод… По ходу, и правду скажу.
— В общем случае, русские женщины и сильнее местных, так как из предки пережили не одну войну… Но! Во-первых, я-то тогда тебе зачем? И во-вторых, солдату часто приходится иметь дело с более сильным противником. Единственное разумное поведение — вести себя нормально и спокойно и быть готовым ко всему. И если ты станешь вести себя спокойно и держать оборону перед лицом превосходящего противника, я буду считать тебя совсем не слабее русских…
— Я бы послушала твоего совета, но..
— Что «но»?
— Поздно! Она уже есть у тебя с весны. Называла тебя по имени, а ты еще и ржал счастливо, что для такого выдержанного человека, как ты… Почему ты смеешься?
Хуан продолжал хохотать, самозабвенно, взахлеб, до слез… Так вон оно что!
— Сейчас… сейчас… скажу… Только я тебе вопросов наводящих задам, чтоб ты поняла. Ты вообще русский язык в каких аспектах изучила? Испанскому ты учила женщин тех русских, у которых с доном Педро вначале были проблемы?
— Их…
— Ну тогда русскому слову из трех букв, обозначающему один исключительно мужской орган, они тебя точно научили…
— Да, научили, и еще много чему в том же духе. Я, кстати, никак не могу понять, почему **ево — это плохо, а а***нно — наоборот, хорошо…
— Да я и сам этого не знаю, так повелось… А как по-латински, да и по-медицински называется дырка на заднице, думаю, помнишь?
— А какое вообще это имеет значение!?
— Да такое, что ржал я тогда над присказкой Русского Радио «мальчик жестами показал, что его зовут Хуан»! — при этом он сопроводил рассказ показом… Жена посмотрела на Хуана и начала от души хохотать сама…
— Чего смеешься, ты же сама Хуанита! — добродушно улыбнулся он…
— А вот первого слога впереди у меня точно нет! — Хуан обнял жену…
— Давай-ка я попробую хотя бы на время это исправить… И успокойся, Христа ради, нет у меня никого, все нормально…
Через час, выйдя во двор, сияющая Хуанита оглядела подбегавших к ним детей. Муж и жена обнялись, дети обхватили их за ноги, но Хуан успел заметить быстрый и довольный обмен взглядами между женой и старшей дочерью. Ну и быстро же они тут созревают и все начинают понимать, черт возьми! Да и вообще, женщины везде взрослеют быстрее… И ведут они свою войну по-другому, кстати, не факт, что мужчины эффективнее… Хуан был поражен страшной расчетливостью жестокого самоутверждения, проявленного приехавшими сюда русскими бабами… Мужику, по которому оттоптались ногами, сломав каждое второе, а то и первое ребро, и то менее хреново. Каково это — сказав пару фраз и подбросив стих из школьной программы, безошибочно дать понять, что ты никогда не станешь лучше их? Ребра-то зарастут, да и остается возможность отомстить, а это печальное знание — на всю оставшуюся, что ты не делай… И это тем хреновее, чем изначально красивее и лучше пострадавшая, чем выше залезешь — тем больнее падать… Небось, пошла к ним для того, чтобы понять слабые места русских соперниц и методы борьбы с ними, а тут такое… Женщины из русских селений могут обломать и задвинуть кого угодно, это факт! Хуан поцеловал свою бедную и, очевидно, настрадавшуюся Хуаниту, и шепнул ей:
— Помни, что я говорил тебе о превосходящих силах противника!
Жена благодарно посмотрела на мужа и кивнула с улыбкой.
Через несколько дней после получения Екатериной привета от Хуана (экой стервец, однако!), Серега уже практически выздоровел и очевидно томился в постели. Перед воплощением в жизнь задуманного Маша, как это и не могло показаться странным, хорошенько посоветовалась с матерью. В конце непростого разговора Екатерина глубоко вздохнула, внимательно посмотрела дочери в глаза и лишь молча кивнула.
— Машутка…
— Лежите, больной, не двигайтесь. Я Вас лечить пришла… от излишних желаний…
— Звучит достаточно интересно… Чувствую себя прямо-таки героем немецкого фильма про больницу…
— А, это там, где страстно орут и томно стонут? Могу и поорать слегка, если хочешь…
— Да по нынешним временам на такие крики не то, что зрители, а даже операторы сбегутся. Вон, в телефонах камеры появляться вовсю стали…
— Не боись, отделение пустое, еще только двое на первом этаже лежат, но они со сломанными бедрами точно сюда не дойдут. Так Вам как — поорать или постонать?
— Лучше ничего не надо, а то еще привыкну, чего доброго… Просто иди ко мне… Маша!
— Чего?
— Резины-то нет…
— И не понадобится…
— Ты чего!?
— Да, я хочу, чтобы от моего любимого человека у меня был ребенок. И если тебя убьют, то в этой жизни должно хоть что-то остаться…
— Машенька… почему ты плачешь? Если от радости — то ничего, но лицо у тебя какое-то…
— Да я и сама толком не знаю… Радость, конечно, очень большая, но и страшно, что с тобой всякое может случиться…
— Скорее всего, ничего и не случится. Те думают, что я помер, а этот ничего не узнал и умотал… Не думаю, что там были еще… зрители.
— Ох, хорошо, если так. Но если нет…
— А что тут гадать? Как бы тебе объяснить… Книги мои художественные читала? Помнишь, чего там было написано на клинке у Хаинлайна?
— Не, я фантастику не очень. Так, просмотрела, что там у тебя в книгах, не вчитываясь…
— Там выгравировали фразу: «Пока мы живы — будем жить!»[22] Вот мы и будем жить, пока живется, чего уж загадывать…
— Пока мы живы — будем жить… Девиз хороший, но тяжело и непросто это… Клинком-то тем через жизнь наверняка прорубались?
— Да, было такое, а насчет тяжело и непросто… Вам, наверно, никто не рассказывал, что жизнь — штука местами жестокая, сложная и неприятная?
— Что-то такое припоминаю… Давай-ка вдвоем попробуем сделать эту жизнь поприятнее…
Через некоторое время они лежали бок о бок, отдышавшись…
— Ох, Машутка… Надо мне скорее выходить из больницы…
— Ну, оно-то дело понятное, кому тут охота валяться…
— И не только поэтому… Если твоя мать узнает, она ж меня до выписки кастрирует.
— Успокойся, она уже знает — я ей все, перед тем, как сейчас пойти к тебе, сказала, и она молча кивнула. Вздохнула при этом, правда…
— Фигассе… Не, мне, наверно, никогда не понять женщин… — После наверняка не первого и не последнего подобного мужского признания раздался звонкий женский смех…
— Как там тот пацан в «Ералаше» задумчиво сказал: Женщины — это загадки…
— Именно… Ты-то еще понятно, но ей же тебе с ребенком помогать, случись со мной чего… Кстати! Надо же тебе новую швейную машинку купить, чтоб без заработка не осталась…
— Еще чего — новую. Я и ту, что ты купил, вытащить успела…
— Чего!? Это ты как?
— Да завязала ее в узел вместе с платьем и юбкой и следы свои еще этим узлом замела. Вышла через задний выход…
— А те в то время с Семеном Васильевичем говорили?
— Ну да… Узел оставила на опушке у приметного дерева, позавчера его и забрала. Проверила дома — работает все… Вот только шпулек с иголками, да прочих мелочей подкуплю.
— Оху… В смысле, женщина, Вы меня удивляете!
— Это чем же?
— Машутка, неужели ты не понимаешь? Да ты ж даже не то, что женщина из стиха, которая просто в горящую избу войдет, но еще и пошарит там, прихватит все ценное и оттуда выйдет. И выйдет так, как сказано в другом стихе, «шествуя важно в спокойствии чинном»…