К счастью, не все наши усилия были столь бездарными. Мы подготовили большую серию отчетов относительно критической экономической ситуации и еще более неустойчивой политической ситуации. Де Голль сталкивался с серьезными трудностями к концу весны 1945 года. Его высокомерие, негибкость и сосредоточенность на чем-то одном - те качества, которые были столь важными для его политического триумфа над Жиро в Алжире, - создали серьезные проблемы, когда французы начали заниматься формированием постоянного правительства и написанием новой конституции. Не прошло и года, как он потерял власть.
Более чем четыре десятилетия спустя я обнаружил, что мои отчеты сохранились, и я смог получить их копии из Национального архива в Вашингтоне.
ПОСЛЕДСТВИЯ ВОЙНЫ
4 мая немцы сдались, и Париж отпраздновал День Победы. Это был прекрасный весенний день, который превратился в наполненный диким весельем вечер. Посольство закрылось, все мы отправились на улицы, где торжество продолжалось всю ночь. Той ночью и в течение короткого времени после нее можно было пережить уникальное ощущение того, что парижане относятся к тебе дружески именно потому, что ты являешься американцем.
Париж, в физическом плане не тронутый войной, был необыкновенно красив. Трудности, вызванные войной, фактически подчеркнули многие очаровательные стороны города. Бензин строго нормировался, и поэтому улицы практически были без автомобилей, а были заполнены женщинами на велосипедах, ехавшими домой с рынков с длинными батонами хлеба под мышкой.
Мне хотелось вернуться домой, однако я еще не заработал достаточно «очков», чтобы быть демобилизованным. В то же время генерал Смит направил меня в несколько интересных поездок. Одна из них лишь через десять дней после капитуляции привела меня во Франкфурт и Мюнхен. Бомбардировки союзников почти полностью уничтожили оба города, и степень разрушения производила шокирующее воздействие. Я повидал во Франкфурте своего старого гарвардского друга Эрнста Тевеса, впервые с 1938 года. Эрнст стал работать добровольцем на оккупационные власти США, как только кончилась война. Наша встреча была трудной, и рассказ Эрнста о его военных годах слушать было нелегко. Он не вступил в нацистскую партию, однако компромиссы, на которые ему пришлось пойти для того, чтобы семейное предприятие продолжало работать, способствовали размыванию его принципов и огрублению ценностей.
В Мюнхене я зашел на Каулбахштрассе, где жил в семье Дефреггеров в 1933 году. Улица была покрыта щебнем, и большая часть домов разрушена. Каким-то образом дом Дефреггеров избежал серьезного разрушения, и семья приветствовала меня у дверей. Они были поражены и рады видеть меня и собрались вокруг, пожимая мою руку и задавая вопросы. Я был рад увидеть их и испытал чувство облегчения от того, что они пережили войну. Однако мне было странно видеть их вновь после столь долгих лет. Между нами теперь стояла война и ее ужасные страсти: смерть Дика Гилдера, Уолтера Розена и Билла Уотерса; разрушения, которые я видел во Франции и Германии; растраченные годы, проведенные в разлуке с семьей. Конечно, Дефреггеры не начинали войну, а на самом деле пострадали от нее, однако ужасная трагедия началась в этом городе, и я видел, как его «злой гений» шествовал по улицам Мюнхена всего лишь несколькими годами ранее.
На следующий день я посетил Дахау. Печально известный концентрационный лагерь, находящийся среди невысоких холмов к северу от Мюнхена. Это дало мне не осознанное раньше понимание ужасов нацистского режима, полные масштабы которых мы открыли для себя только с течением времени.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
В августе дядя Уинтроп проезжал через Париж, и мы разговаривали с ним о моих планах на будущее. Он сказал, что логическим путем для меня является карьера в «Чейз нэшнл бэнк», председателем правления которого он был. Я не дал ему твердого ответа, но сказал, что серьезно об этом подумаю.
Приказ, отзывавший меня в Вашингтон, пришел в начале октября. Я написал Пегги, что не могу выяснить дату моего отбытия и, вероятно, не смогу уведомить ее, когда я это узнаю. Пегги была столь нетерпеливой, что приехала в Вашингтон и жила у Нельсона в его доме на Фоксхолл-роуд. В течение недели каждый день она ездила в аэропорт и с надеждой смотрела на толпы прибывающих военнослужащих, каждый день возвращаясь домой разочарованной. Наконец, я сел в самолет, который приземлился в Нью-Йорке. Я немедленно позвонил ей, однако прошел еще один день, прежде чем я смог встретиться с ней в Вашингтоне.
Пегги и я были счастливы опять быть вместе, и трудно найти слова, чтобы описать мои чувства, когда я увидел трех своих детей: Дэвида, Эбби и Ниву, хотя для них я был незнакомцем. Прошло некоторое время, прежде чем они поняли, что я был отцом, а не просто их конкурентом за время и внимание их матери.
Военные годы не прошли бесследно. В то время как я путешествовал и знакомился с интересными людьми, Пегги пережила иное. Она переносила ограничения, связанные с нормированием, и находилась в постоянном страхе, что я не вернусь. Для нее это было одинокое и трудное время. Я не знал того, что Пегги конфликтовала со своей матерью, которая обращалась с ней, как с ребенком, диктуя ей, как одеваться, как обставлять наш дом и как воспитывать детей. Пегги противилась этому, однако не могла противостоять ей. Она рассказала мне об этом лишь спустя много лет. Она находилась под огромным психологическим давлением, что вызывало периодически появлявшуюся у нее депрессию.
Пегги боролась с депрессией в течение более двух десятилетий. В конце концов она порвала отношения с матерью и обратилась за консультацией к психотерапевту. В итоге она преодолела свои проблемы и последние двадцать лет ее жизни были самыми счастливыми.
Мужчины моего поколения часто говорят о своей военной службе как о хорошей или плохой. Для меня война сложилась хорошо. Вначале у меня не было ясной картины, и я чувствовал опасения, однако вскоре научился адаптироваться и затем понял, как эффективно использовать приобретаемые навыки на благо моей страны. Я смотрю на военные годы как на ценнейший период обучения и подготовки и как на испытательный полигон в отношении многого того, чем я стал заниматься позже в своей жизни. Среди прочего я открыл для себя ценность установления контактов с занимающими важное положение людьми для достижения конкретных целей. Это было началом процесса поиска взаимодействия с людьми, чем мне пришлось заниматься на протяжении всей дальнейшей жизни.
ГЛАВА 10 НАЧАЛО КАРЬЕРЫ В «ЧЕЙЗЕ»
Вскоре после возвращения домой я принял предложение моего дяди Уинтропа Олдрича пойти работать в «Чейз-бэнке». Это было нелегким решением, поскольку у меня по-прежнему оставался серьезный интерес к работе в государственном секторе или в какой-либо благотворительной организации. Я обсудил имевшиеся у меня альтернативы с рядом людей, включая Анну Розенберг, которая думала, что работа в «Чейзе» будет для меня хорошей подготовкой на год или два, но что я «не сочту эту работу достаточно интересной, чтобы посвятить ей карьеру». Анна ошиблась. На самом деле, на протяжении следующих 35 лет я погрузился в интересную и богатую жизнь коммерческого банкира. За эти годы мне представилась не одна возможность занять должность в правительстве или стать послом. Я не принял этих привлекательных предложений, однако не сожалею об этом, поскольку моя служба в «Чейз-бэнк» ставила передо мной интересные и трудные задачи и открыла мне иные, но приносившие не меньше удовлетворения, пути к участию в общественных и государственных делах.
«ЧЕЙЗ НЭШНЛ БЭНК»
Банк, в который я поступил в апреле 1946 года, представлял собой солидную организацию с замечательной историей. «Чейз нэшнл бэнк» был создан в 1870-х годах, вырос за счет ряда слияний в начале XX века и после войны стал крупнейшим коммерческим банком страны. В конце 1945 года «Чейз-бэнк» обладал общими активами на сумму 6,1 млрд. долл., его депозиты составляли 5,7 млрд., и в нем работали 7000 сотрудников, многие из которых, подобно мне, были недавно демобилизованы из армии. «Чейз» особенно гордился тем, что он был самым крупным и лучшим «оптовым» банком в стране, обслуживая потребности в кредитах для крупных корпораций США, служа в качестве «банкирского банка» для тысяч национальных и иностранных корреспондентских банков и финансируя значительную часть внешней торговли. В то же время «Чейз» проявлял малый интерес к «розничной» стороне банковской деятельности и к расширению своих международных операций - двум областям, которые меня особо интересовали и которые я активно развивал на протяжении последующих 30 лет.
«СЕМЕЙНЫЙ» БАНК РОКФЕЛЛЕРОВ
«Чейз» часто называли «семейным» банком Рокфеллеров, полагая, что мы владели этим банком или, по крайней мере, контролировали его. Ни то, ни другое не было правдой, хотя на протяжении многих лет наша семья была тесно связана с «Чейзом». В начале столетия дед приобрел акции ряда нью-йоркских банков, включая один из предшественников «Чейза» - «Эквитэбл траст компани». В 1921 году он передал отцу свои акции в «Эквитэбл», составлявшие приблизительно 10% процентов всех акций этой компании, что сделало его самым крупным акционером этого банка.
Однако никто в нашей семье не играл какой-либо прямой роли в управлении банком до конца 1929 года, и даже тогда такой поворот оказался результатом необычного стечения событий. Юридическая фирма, обслуживавшая «Эквитэбл», а именно «Мёррэй и Прентис», на протяжении многих лет занималась корпоративными и трастовыми делами нашей семьи. Мой дядя Уинтроп Олдрич, младший брат матери, поступил в эту фирму в 1918 году и быстро вырос в ней, став одним из старших партнеров. Фирма наряду с другими клиентами обслуживала и «Эквитэбл траст».
После крушения финансового рынка в 1929 году отец и другие акционеры были озабочены вопросом стабильности «Эквитэбл». Короткое время спустя, когда президент «Эквитэбл» внезапно умер, отец предложил, чтобы Уинтроп временно занял его место. Уинтроп неохотно принял это предложение, настаивая, что он займет эту должность только на один год.