Во взгляде женщины, открывшей ему дверь, Олейник заметил настороженность, которую Альшиц попыталась прикрыть деловитостью.
— Проходите, — сказала она. — Кофе будете? Или чай? Спиртного, увы, не держу.
— Обойдемся, — ответил Олейник, присаживаясь.
Альшиц нервно закурила и сказала:
— Тогда давайте сразу к делу. Вам диктофон не помешает?
— Включайте.
Олейник легко согласился на это. Все равно запись никто не услышит. Он заберет ее с собой.
— Итак, вы застрелили Юсупова… — нетерпеливо напомнила Евгения. — Догадываюсь, что подобное было для вас не впервые.
— Верно, — кивнул Олейник.
Он мог бы прямо сейчас, как муху, прихлопнуть эту немолодую женщину. Единственное, что заставляло его медлить, — это обязательное условие, что убийство должно быть совершено с особой жестокостью.
Раньше таких заказов он не получал. Он вообще предпочитал не входить в непосредственный контакт с жертвой, убивая на расстоянии. И теперь Олейнику требовалось время, чтобы решиться на первый удар.
Он пытался поймать нужный настрой, автоматически излагая Евгении свою биографию, в общем-то, типичную биографию киллера.
Сначала детский дом, где замухрышка Костя Олейник учился стоять за себя в жестоких схватках со старшими. Потом секция каратэ, служба в спецназе, Афган, где ночные вылазки в лагеря душманов оборачивались кровавым кошмаром. После дембеля — ОМОН, в котором разгромы воровских «малин» вдруг стали чередоваться с непонятными налетами на офисы бизнесменов. В результате — уход в никуда и решение вершить справедливый суд единолично.
Но в этой жизни черное и белое было так перемешано, что Олейник сам не заметил, как превратился просто в наемного убийцу. В супер-киллера. А дальше уже пошло по накатанному. Череда дорогостоящих заказных убийств, последним из которых был смертельный выстрел в Юсупова.
Евгения слушала киллера не перебивая, пока не возникла необходимость сменить кассету в диктофоне.
Олейник взглянул на часы и удивился. С момента его прихода прошло уже сорок минут. Больше тянуть было нельзя.
— Продолжайте, — сказала Евгения.
— Все, — ответил Олейник. — Конец.
— Понятно. — Она все-таки не выключила диктофон. — Можно вопрос? Зачем вам понадобилась эта исповедь?
— Сам не знаю…
Олейник потянулся к тяжелой хрустальной пепельнице и сжал ее в руке. Он это сделал вроде бы машинально, но Евгения вдруг поперхнулась сигаретным дымом.
— Что?… Что вы хотите?… — побелевшими губами прошептала она, привставая.
Олейник уже отводил руку для сокрушительного удара прямо в лоб. И тут его взгляд случайно наткнулся на фотографию в рамке, висевшую за спиной Евгении.
Олейник замер. На фотографии он увидел Миледи.
Это был снимок рабочего момента записи телевизионной программы «Разговор начистоту». Авторской программы Евгении, в которой она выставила на всеобщее обозрение всю нескладную жизнь своей племянницы. На фото Миледи и Евгения сидели рядом под прицелом телекамер.
Хрустальная пепельница, выскользнув из дрогнувшей руки киллера, грохнулась на пол.
— Кто это? — хрипло спросил он, указывая на фотографию.
— Моя племянница…
— Миледи?
— Вы ее знаете?…
Олейник не ответил. Он опустился на стул, сжав ладонями виски. Потом поднял пепельницу с пола и жадно закурил из хозяйской пачки. Перепуганная Евгения не смела шевельнуться.
— Вы спрашивали, зачем я к вам пришел, — наконец заговорил Олейник. — Так вот, я убить вас пришел.
Евгения только громко сглотнула.
— Я сделал бы это, не сомневайтесь, — продолжил Олейник. — Ей спасибо скажите. Миледи. Она… Ладно, не будем это трогать… Что нам теперь делать, вот вопрос. Меня свои же шлепнут, если я не выполню заказ.
— Кто меня заказал? — тихо спросила Евгения.
— Не знаю. Да какая разница?
Олейник взял кассету с записью и сунул ее в карман.
— Что же делать?
— Я… Я не знаю, — ответила Евгения.
— Придется вам все же умереть, — сказал Олейник, глядя в пол. — Не пугайтесь. Не по-настоящему.
— А как?
Олейник коротко объяснил возникший у него в голове план. Евгения должна была исчезнуть, организовав фальшивое сообщение в прессе о ее убийстве с особой жестокостью. Потом она сможет объяснить это как эффектный журналистский ход. Олейник даже готов отдать ей кассету для большей правдоподобности.
— Да нет, это невозможно, — сказала Евгения. — Бред какой-то.
— Вы хотите умереть по правде? — холодно спросил Олейник.
— Нет, конечно.
— Тогда другого выхода нет. Спрячьтесь где-нибудь дня на три. Я за это время сделаю ноги. Так далеко, что меня не найдут. Я вас спасу, а вы меня прикроете. По-моему, все честно.
Альшиц вынуждена была с этим согласиться. Несмотря на отчаянное положение, она отдавала себе отчет в том, что эта сумасшедшая авантюра с журналисткой точки зрения — фантастическая удача. Даже грозившая ей опасность отошла на второй план.
— Я согласна, — сказала Евгения.
— Но учтите, за малейшую ошибку заплатите жизнью.
— Понимаю.
Больше говорить было не о чем. И все же Евгения остановила киллера на пороге последним вопросом:
— Скажите, что с Милой? Она жива? Ее родители с ума сходят.
— Напрасно, — ответил Олейник. — Пусть не сходят.
Дверь за ним захлопнулась.
Альшиц немедленно закурила и прикончила сигарету в несколько глубоких затяжек. Ей чуточку полегчало. Нужно было немедленно начинать действовать. Она уже прикинула, кто из коллег согласится помочь ей в таком необычном деле. Но прежде всего следовало сообщить несчастному Верунчику, что ее дочь, скорее всего, действительно жива.
Она не успела подойти к телефону, когда в прихожей раздался звонок. Евгения сообразила, что это вернулся киллер.
Он ведь забыл отдать ей кассету. Альшиц щелкнула замком и распахнула дверь. За ней стояли двое незнакомых мужчин. Евгения не успела их рассмотреть. Страшный удар обрушился ей на голову, и журналистка умерла раньше, чем ее тело коснулось пола.
Беспросветная серая тоска стала ее постоянной спутницей. Возможно, если бы у Миледи было хоть какое-то занятие, все выглядело бы не так мрачно. Но она ничего не умела, да и не хотела делать. Всю жизнь Миледи торговала собой — выходя на подиум в Доме моделей, снимаясь в порнофильмах, работая стриптизершей в ресторане и даже дешевой проституткой в подпольном борделе. Ее капиталом всегда были стройная фигурка, природная сексуальная пластика, пухлые губки и невинные фарфоровые глаза. Но этот ненадежный капитал с годами, увы, таял.
Костя Олейник, несмотря на свою смертоносную профессию, был для Миледи последним шансом. Ей каким-то чудом удалось завоевать ожесточенное сердце киллера. И сама она, кажется, любила его по-настоящему. Любила и верила, что однажды он покончит со своим кровавым промыслом и станет другим. Совсем другим. Таким, каким он бывал наедине с ней.
Однако прошло уже более полугода с того дня, когда они расстались в римском аэропорту Леонардо да Винчи, а Олейник все не появлялся.
И Миледи уже начинало казаться, что эта парочка ее мучителей из спецслужб права. Олейник нашел ей замену. Мало ли полногрудых темпераментных итальянок встречалось на его пути. Да и не обязательно итальянок. В России, если Олейник сюда вернулся, не меньше красоток, от которых можно потерять голову.
Больше всего, пожалуй, Миледи мучило то, что ей не с кем было поговорить, и она все чаще и чаще стала вспоминать о родителях.
Она наткнулась на них случайно почти четыре месяца назад в своей прежней квартире на Поклонной улице. Но и теперь, вспоминая ту встречу, Миледи чувствовала, как начинает щемить сердце. Никого на свете не осталось у нее. И даже перед родителями она вынуждена была ломать нелепую комедию, хотя видела, как им тяжело.
Но не раскаяние терзало Миледи в этот день. Одиночество показалось ей совсем уж невыносимым, когда она вдруг вспомнила, что через четыре дня, четвертого сентября, ей исполнится сорок лет.
Когда-то, в другой, беззаботной жизни, четвертого сентября Миледи просыпалась чуть свет, а по квартире уже распространялся волшебный запах знаменитого маминого торта. Едва поднявшись с постели, Миледи попадала в объятия родителей, и тут же ей торжественно вручался какой-нибудь долгожданный подарок: фирменный двухкассетник, или настоящие штатские джинсы, или золотые часики на тонком браслете. А вечером приходили заветные подружки — Зойка с Жанкой — и мальчишки из их класса, тайно вздыхавшие по Миледи.
Родители вскоре оставляли их одних, весь свет выключался, кроме настольной лампы, поставленной на пол, и начинались танцы вприжимку…
Ничего из прошлого вернуть было нельзя, но Миледи, повинуясь внезапному порыву, подсела к телефону и набрала знакомый номер.
— Вас слушают, — раздался в трубке тусклый голос матери.
— Это я… — сказала Миледи, и горло у нее перехватило.
— Мила!.. — вскрикнула Верунчик. — Это ты?
— Это Вероника… — произнесла Миледи через силу. — Вы меня помните?
— Конечно! Конечно, помним! — возбужденно заговорила мать. — А мы вас разыскать пытались. И Гриша нам помогал… Ну этот молодой человек из Америки. Вы с ним у подъезда тогда столкнулись, помните? Да это не важно! Просто вы обещали позвонить и пропали. Куда вы пропали?
— Я не пропала. Просто так получилось… — Миледи прерывисто вздохнула. — Я как раз хотела… Вы не возражаете, если я к вам в субботу зайду?
— Да господь с вами! В любое время! А в субботу ведь как раз у Милочки день рождения!
— Правда? — едва слышно сказала Миледи.
— Обязательно приходите, мы будем ждать! Я специально свой фирменный торт сделаю.
Вам понравится. Он всем ее подружкам нравился. К обеду приходите. Часика в два-три.
— Хорошо.
— Нет, вы дайте честное слово! Даете?
— Даю.
— Очень, очень ждем!..
Верунчик хотела сказать что-то еще, но Миледи, не выдержав, повесила трубку и с удивлением обнаружила, что щеки у нее мокры от слез. Она вышла на балкон и подставила лицо легкому сентябрьскому ветерку. Облокотившись на перила, она смотрела вдаль. Будущая встреча с родителями и радовала, и пугала. Хватит ли у нее духу рассказать им всю правду о себе?