В то счастливое время, когда благосостояние семьи еще не было безвозвратно утрачено, отец успел позаботиться об образовании любимого сына и устроил Джеймса в престижный закрытый иезуитский пансион Клонгоуз Вуд, находившийся в соседнем графстве Килдер. Талантливый мальчик прекрасно учился и благодаря своим блестящим способностям и чистой, открытой натуре быстро завоевал всеобщее расположение. Однако сему безоблачному счастью не суждено было длиться вечно, и в 1891 году, когда семья полностью лишилась средств, Джеймс уже более не мог продолжать обучение в одной из самых лучших и дорогих школ Ирландии.
В течение последующих двух лет мальчик учился дома и недолгое время посещал непопулярную и дешевую школу Христианских братьев, содержавшуюся братством католиков-мирян. Характерно, что ни в одном из произведений Джойса со свойственным им автобиографизмом этот факт не нашел никакого отражения. По всей видимости, пребывание в этой школе не затронуло души мальчика и ни в коей мере не повлияло на становление его внутреннего мира.
И все же судьба уготовила Джойсу возможность закончить блестящее по тем временам образование. Как нередко происходит, способствовала этому простая случайность. В 1893 году Джойс-старший встретил бывшего ректора Клонгоуза Джона Конми, который за это время успел поменять место работы и перешел в дублинский Бельведер-колледж — не менее престижное учебное заведение. Обучение там предоставлялось за казенный счет, а потому Джон Джойс без особого труда и без ущерба для своего тощего кошелька (но и не без помощи Конми, разумеется) смог определить в Бельведер Джеймса и его братьев.
Юный Джойс по-прежнему делал великолепные успехи в науках, и буквально с первых дней обучения в колледже за ним прочно закрепился статус лучшего ученика. Джеймс купался в лучах своей славы, которая доставляла тщеславному юноше не только глубокое моральное удовлетворение, но нередко находила и материальное воплощение.
Каждый год в Бельведере проходили национальные экзамены, где Джеймс неизменно оказывался первым, за что и получал награды, во всех смыслах соответствовавшие его блестящим достижениям. Достаточно сказать, что эти суммы в несколько раз превосходили ежемесячную пенсию его отца, до некоторых пор составлявшую единственный источник дохода этого несчастного семейства.
Естественно, что с этого момента отношение к Джеймсу в семье сильно изменилось. И до того не обиженный вниманием близких, теперь он стал предметом их восторженного поклонения. Умный, талантливый, поистине уникальный ребенок, чьи невероятные способности к тому же приносят солидную прибыль — чего еще можно желать родителям?
Разумеется, такое положение не могло не повлиять на становление личности мальчика, хотя некоторые черты его сложного характера были заметны уже в раннем детстве. Еще будучи ребенком, он смотрел на все происходящее как бы со стороны, оставаясь вне событий и даже над ними. Теперь же во многом благодаря особенному вниманию родных подобное отстранение превратилось в пренебрежение ко всем явлениям и фактам окружающей действительности.
Проявлялось это порой и в отношении к самым близким людям. Как замечал брат Джеймса Станни, в характере будущего писателя всегда присутствовало «нечто холодное и эгоистическое», а подчас это выливалось в прямое и нескрываемое высокомерие и презрение. Юному Джойсу было свойственно стремление извлечь из всеобщей любви и восхищения максимум личной выгоды, использовать эти лучшие чувства в корыстных (пока еще не в финансовом, разумеется, смысле) целях, а нередко и попросту манипулировать ближними своими. А последнее удавалось ему, пожалуй, как никому другому.
Джеймс открыто демонстрировал неприятие всех существующих норм и правил, в глубине души считал бессмысленными все общественные институты и, вероятно, с удовольствием отказался бы подчиняться любым общепринятым требованиям. Однако это несогласие никогда не носило у Джойса формы яростного протеста, являясь скорее молчаливым отчужденным пренебрежением (как выражается автор фундаментальной биографии писателя Ричард Эллманн, он «предпочитал битве презрение»).
При всем при том юный Джеймс Джойс, подобно любому истинному ирландцу, был разговорчив и общителен, любил хорошую компанию, умел быть искренним и преданным другом, испытывать к людям не только холодность и равнодушие, но и любовь, доверие, симпатию. У него начисто отсутствовали такие чувства, как жадность и скупость; может быть, это объяснялось тем, что в силу особого склада натуры Джойса вообще мало волновали материальные проблемы.
Однако при всей широте и открытости души этот странный юноша всегда оставлял нечто скрытое, и все наиболее важное и существенное в его внутреннем мире никогда не находило внешнего проявления. Даже самым близким людям подчас бывало сложно понять, что он на самом деле думает и чувствует. Уже тогда начало формироваться особое мировоззрение, которое впоследствии выразилось в емкой формуле «Помалкивай, лукавь и уезжай».
В годы обучения в Бельведере Джойс в полной мере приобщился к светской жизни и, подобно своему разорившемуся отцу, редко обходил стороной веселые, шумные застолья, благодаря остроумию и яркому дарованию неизменно становясь душой любой компании. Не избежал он и первых сексуальных опытов, имевших место главным образом в дублинском квартале красных фонарей. На оплату услуг жриц любви уходили немалые суммы от школьных наград, получаемых за исключительные успехи в учебе.
К этому же периоду относятся первые опыты в области творчества, однако написанные в то время произведения были еще отмечены печатью ученичества, а потому не принесли автору ни известности, ни богатства. Но постепенно искусство становилось главным и единственным содержанием жизни Джойса.
Окончательно разочаровавшийся в религии, никогда не находивший смысла в политике и общественной жизни, юный писатель раз и навсегда определил для себя свой истинный путь и предназначение. В те годы Джойс осознал, что прежде всего он — Художник, а значит, объективная реальность для него должна быть не более чем литературным материалом. Искусство — вот единственно возможная действительность, тогда как внешнее существование со всеми его мелкими, ничтожными проблемами вроде приобретения материальных благ или участия в политических играх не имеет никакого значения.
В возрасте 16 лет окончив Бельведер-колледж, Джойс поступил в дублинский католический университет. Он по-прежнему превосходно учился, достигая особых успехов в словесности, но учеба, как одна из сфер материального мира, полностью перестала интересовать юношу. Всю свою жизнь он посвятил творчеству, и в студенческие годы им было написано немало произведений самых разнообразных жанров. Одно из них, а именно критическая статья «Новая драма Ибсена», наконец дало автору пропуск в мир литературы.
Статья, опубликованная 1 апреля 1900 года в лондонском журнале «Двухнедельное обозрение», пользовавшемся, кстати, довольно весомой репутацией в литературных кругах того времени, была замечена и по достоинству оценена самим драматургом. Так молодой автор впервые обрел популярность, возможность печататься в солидных изданиях и некоторые знакомства в сфере ирландской культурной общественности.
А культурная ситуация в Ирландии начала XX столетия складывалась совершенно особым образом. Это время борьбы народа за независимость было отмечено невероятным подъемом национального самосознания, проявившимся во всех областях искусства. Истинным средоточием этого мощного движения стал театр, объединивший деятелей едва ли не всех областей творчества: актеров, литераторов, художников. В их числе были драматург и поэт Уильям Батлер Йейтс, литераторы Эдвард Мартин, Джордж Мур, Джон Синг и Джордж Рассел.
Никто из них не оставил без внимания новую звезду на литературном небосклоне, однако, если они и рассчитывали на то, что юный писатель благодаря их влиянию станет ревностным адептом новой веры — веры независимого ирландского народа, Джойс явно не оправдал их надежд. Он ни на минуту не примкнул к освободительному движению, хотя, конечно, и сами эти люди, и многие провозглашавшиеся ими эстетические принципы были ему близки. Но даже несмотря на то, что Джойс всегда ощущал свою принадлежность к ирландской национальной культуре и при всех нигилистических заявлениях судьба родной страны была ему все же небезразлична, он был слишком глубоко равнодушен к политике, чтобы сколько-нибудь серьезно увлечься этой борьбой.
В общении с литературными знаменитостями Джойс оставался верен своей натуре и держался более чем высокомерно. Хотя нужно сказать, что само это общение молодому и гордому художнику никто не навязывал, и, заводя полезные знакомства, чаще всего он сам делал первый шаг.
Так, в августе 1902 года, сразу после окончания университета, Джойс решил нанести визит незнакомому ему тогда, но пользовавшемуся огромным авторитетом в литературных кругах поэту, художнику и драматургу Джорджу Расселу. Того, правда, не было дома, и юному гению пришлось до полуночи ждать возвращения мэтра, чтобы предстать пред его светлые очи и получить благословение на творчество. Однако Джойс беседовал с Расселом в совершенно не подобающей его скромному статусу манере.
Нетрудно представить себе удивление Рассела, когда нахальный юноша, не имевший в то время никакого веса в среде деятелей искусства, вместо того чтобы с благоговением внимать голосу великого современника, начал со свойственным ему уничижительным презрением поливать грязью творчество всех признанных корифеев ирландской словесности. Однако, как бы то ни было, возможно, именно такой стиль поведения в конце концов помог Джойсу добиться определенного успеха. Пораженный этой необычной встречей, Рассел написал всем известным литераторам о «гордом, как Люцифер», юноше, и последний таким образом не мог не вызвать их оживленного интереса.
В октябре того же года молодой писатель встретился со своим былым кумиром Йейтсом (кстати, многие юношеские стихотворения Джойса явно несут на себе печать его влияния). Но и здесь он оставался верен себе и вел себя откровенно дерзко и вызывающе. Вот примеры наиболее ярких высказываний, адресованных прежнему учителю: «Я прочту вам свои стихи, раз вы просите, но мнение ваше мне совершенно безразлично»; «Вы слишком стары, чтобы я мог чем-нибудь вам помочь» (при этом не стоит забывать, что Йейтсу на момент той знаменательной встречи было 37 лет).