Описанные в начале истории самолетные маневры, завершенные за многометровым конференц-столом, были всего-навсего банальной процедурой купли-продажи.
Дело было, разумеется, в том, кому и что продается. И разумеется, за сколько.
Итак, покупатель – Seagram Co. Товар – концерн МСА.
Продавец – японская электронная мегакорпорация Matsushita Electric (годовой оборот $60 млрд).
Сумма сделки – предмет старательного и бесполезного умолчания.
МСА – самый большой голливудский концерн – отошел к японцам пятью годами раньше. Менеджеров Matsushita очаровывала в ту пору не только величина, но и разнообразие предприятия. В МСА входили огромная фильмотека, архив звукозаписей, издательское дело, киностудия Universal со Стивеном Спилбергом в качестве главного аттракциона, могучее телевизионное производство и парк отдыха.
Покупка обернулась неожиданными неприятностями.
Главной из которых был совершенно не принятый в расчет местный патриотизм. В Америке как раз в это время оказалось совершенно немодно «распродавать родину».
Вторая неприятность (в некотором смысле частный случай первой) носила вполне конкретное имя: Лью Вассерман. Имя принадлежало престарелому продюсеру, руководившему киностудией Universal, кажется, еще во времена Рудольфо Валентино. Ему же принадлежало право решающего голоса в МСА.
Новых владельцев мнение патриарха в вопросах корпоративной политики заинтересовало не слишком. Вассерман счел себя оскорбленным персонально – сразу и навсегда.
С этого момента провал Matsushita был как бы предопределен. МСА впала в состояние негласного саботажа, который был ощутим, но совершенно недоказуем. Принятые японцами решения оказывались по неизъяснимой причине невыполнимыми. А все доходные статьи – убыточными.
Вассерман только плечами пожимал.
Через пять лет убытков и полного взаимного непонимания до Бронфмана дошел невнятный шепот: менеджеры Matsushita были бы не прочь расстаться со своим капризным приобретением.
Эдгар-младший даже не стал особенно задумываться, на что ему сдалось это обременительное сокровище.
Маленькая загвоздка состояла в том, что даже для Seagram такая покупка была дороговата. (В 1990 году МСА стоила больше $6 млрд.)
Эдгар Бронфман предпринял акцию, освежившую его репутацию дилетанта и безумца. Он… продал ровно половину своей курицы, несущей золотые яйца. Проще говоря, обменял солидные, неизменно дорожающие акции химического концерна Du Pont на несколько миллиардов долларов наличности.
Ровно через неделю состоялась пресловутая встреча в Лос-Анджелесе. И последовавшее за ней всенародное ликование на предмет того, что вездесущие японцы наконец-то капитулировали на американском рынке.
Заметим вскользь: первым делом Бронфман предпринял то, на что никогда бы не решились менеджеры Matsushita. Он немедленно освободил 80–летнего Лью Вассермана от занимаемой им должности.
И только после этого задумался о смысле своего приобретения. Раздумье затянулось примерно на год и закончилось несколько недель назад, как водится, с большим грохотом.
Всем руководящим сотрудникам МСА было вежливо указано на дверь. На территории корпорации началось строительство нового здания правления. Пополз слух о покупке телекомпании.
Со Стивеном Спилбергом договорились о правах на прокат всех его фильмов. Сильвестру Сталлоне нечто довольно-таки бесцеремонное сказали по поводу его контракта на три фильма (по $20 млн каждый). До общественности это доползло в виде пока еще невнятного сообщения о том, что контракт был «недопонят».
Короче говоря, Эдгар Бронфман-младший вернулся на Сансет-Бульвар с нешуточной надеждой вскоре извлечь из него первую прибыль. Самое позднее к началу следующего тысячелетия.
На стене его кабинета по-прежнему висит знаменитое изречение деда: «Меня беспокоит третье поколение. Империи приходят и уходят».
На что Эдгар Бронфман-младший деликатно возражает, пока еще только устно: «Деньги не помогают вам стать умнее. Но идиотом они вас тоже не делают».
Часть 4Зачем вы, девочки?
Женщина – это бездна. Ее потребности безграничны. Настоящая леди знает, как потратить сколь угодно крупную сумму за сколь угодно короткое время.
Копить – не в женской природе. Женщины созданы для того, чтобы тратить.
Другой вопрос, как именно, вернее, чье и на что. Неработающие матери семейств, работающие матери семейств и другие честные женщины тоже тратят и свои трудовые, и деньги мужа на детей и дом (ну, и на себя, конечно, как же без этого?). Иное дело fammes fatales, этакие разбивательницы сердец и разорительницы банковских счетов. Эти предпочитают тратить чужое и исключительно на себя.
Но иногда охотники сами превращаются в жертву. Тогда женщинам приходится идти на вынужденные траты. Богатая женщина – легкая мишень для любителей сочетать приятное с полезным.
Впрочем, женщины сегодня вполне могут постоять за себя сами. Их не так легко разорить.
Барышня и магнат
Мэрион Дэвис (Marion Davies, 1897–1961)
Что, этот старик – богач?
Когда они познакомились, ему было 54, ей – 20. Он был газетным магнатом, она – восходящей звездой бродвейских кабаре. Их роман длился 34 года. В итоге он оказался на грани банкротства, а она – в полном забвении, несмотря на то что в ее карьеру были вложены астрономические суммы. Его звали Рэндолф Херст, ее – Мэрион Дэвис.
– Кто это? Тот огромный и тучный, как медведь, что вот уже две недели приходит к нам на шоу и всегда сидит в первом ряду?
Очередное полуторачасовое представление в самом знаменитом бродвейском шоу Ziegfeld Follies только-только закончилось, и белокурая Мэрион Дэвис смывала грим с лица.
– Дурочка ты, – ответила ей темнокожая уборщица Нэнси, сгребая в кучу осыпавшиеся перья и пряди волос с париков. – Неужели и впрямь не знаешь?
– Вчера он прислал мне вот это. – Мэрион протянула Нэнси коробочку со скромным золотым колечком, увенчанным бриллиантом с булавочную головку. На коробочке гордо красовалось имя знаменитой ювелирной фирмы Tiffany, и к ней была приколота открытка со словами «Искренне ваш. Р. Х.».
– Это самый богатый мужик Америки, детка, – сказала Нэнси. – Только такая кукла, как ты, может не знать этого.
Мэрион пыталась припомнить. На Бродвее она работала уже четыре года – в 16 лет, сразу после окончания монастырской школы, она ринулась завоевывать переливающийся огнями мир шоу-бизнеса. До Ziegfeld Follies была бродвейской хористкой и уже успела кое-что повидать. Но этого мужика точно не знала.
– Что, этот старик – богач?
Нэнси словно из пулемета выдала все, что знала. Его зовут Рэндолф Херст. Ему принадлежат 30 газет, 15 еженедельников, 8 радиостанций, 5 кинокомпаний, 5 шахт, 2 консервных завода, универмаг, 2 млн акров земли, целые кварталы в разных городах. На него работает более 30 тыс. человек. Все это досталось ему в наследство, и до сих пор какие-то карточные партнеры отца – магнаты, ясное дело – возвращают ему долги то шахтами, то сахарными заводами. Ну и, наконец, он весельчак, женат на какой-то актрисуле и имеет пятерых сыновей.
Следующим утром, обедая в ресторанчике на Мэдисон-сквер со своим старым приятелем, репортером нью-йоркской газетенки, она спросила о Херсте. Тот побледнел. А потом, изрядно выпив, спросил, не может ли она замолвить о нем перед ним словечко. Болтал без умолку битый час:
– С такими бабками удивляться нечему. А как журналист он – барахло! Подумаешь, Chicago Examiner, Cosmopolitan и Harper's Bazaar! Ну заголовки он набирает жирным шрифтом и много дает фотографий! Зато мексиканцев ненавидит, сволочь. Якобы повстанцы во главе с Панче Вилла забрали у него 800 тыс. акров превосходного леса. И сразу во всех газетах – мексиканцы ленивые, тупые, жестокие, марихуану курят!
Мэрион плевать хотела на мексиканцев. Еще когда она училась в монастырской школе и крутилась перед зеркальцем, оглядывая свои ножки, личико и округлости фигуры, еще тогда она твердо решила, что хочет денег, славы, роскошной жизни. А за этим стояло простое слово «актриса», а точнее, «кинозвезда».
– Говоришь, у него свои киностудии?
– Я говорю? – изумился приятель. – Я говорю о том, что он всего за несколько месяцев до убийства президента Маккинли посвятил свою редакторскую колонку защите идеи политического убийства. Ты понимаешь, что это значит?
Мэрион правильно понимала, что это значит.
Когда через несколько дней он зашел за кулисы с букетом алых роз и дорогим футляром в руках, в ответ на его «Как вы великолепны!» она легко ответила: «Господи, как я рада вас видеть! Я столько слышала о вас!» Без малейшего стеснения.
Их отношения развивались быстро и бурно: прогулки и ужины, казино и театры. Еще быстрее все завертелось, когда «какой-то продюсер-проходимец» за участие в фильме «Беглый цыган» предложил Мэрион по $500 в неделю и апартаменты в шикарном мраморном особняке в Нью-Йорке. Она нарочно рассказала об этом Херсту, как бы советуясь, стоит или нет. Херст взбесился. И выпалил одновременно «Я хочу на тебе жениться» и «Я куплю для тебя киностудию и сделаю из тебя звезду». И то и другое более чем устраивало 20–летнюю Дэвис.
Миллисент Уилсон, жена Херста, развода не дала. Херст метался и чувствовал приближение первой в жизни неудачи. Но Дэвис повела себя безошибочно. Сказала: «Мне нужен ты, а не пустые формальности», – и их совместная жизнь стартовала. 34 года рядом с самым богатым человеком Америки, давшим ей все, о чем она так мечтала, гуляя по унылому монастырскому двору в плохо сшитой темно-синей ученической форме.
«Я построю для тебя сказку! – сказал ей Херст своим высоким, почти визгливым голосом. – Я построю замок, каких не видала еще ни одна принцесса!» И они уехали в Калифорнию.
В Калифорнии у него было огромное владение – гигантская полоса земли вдоль побережья, заросли и дикий лес. В молодые годы он любил приезжать туда с друзьями и устраивать пикники. Для строительства замка на горе Сан-Симеон был привлечен самый модный тогда архитектор – женщина средних лет по имени Джулия Морган. При первой же встрече с Херстом она сказала: «Я построю для вас дом, по сравнению с которым замки Людвига Баварского покажутся жалкими халупами». И обещание выполнила.