Кстати, о контейнере, который впоследствии забрали с собой наведавшиеся в госпиталь московские гости: сразу после своего приземления Алёшка обнаружил в парашютной сумке приметанный тонкой проволокой к ее стенке странный, завернутый в холстину плоский предмет. Озабоченный более важными проблемами, Демьянов хоть и удивился, но не стал любопытствовать и распарывать холст. Когда на берегу Хашибы ему сделалось совсем нехорошо, он оборвал ножом проволоку и, вытащив контейнер, использовал плотно натянутую на него ткань как бумагу для прощального письма. Послюнявив найденный в планшете химический карандаш, Алёшка вывел на контейнере следующее:
Старший лейтенант Алексей Спиридонович Демьянов, штурман 1-й авиаперегоночной дивизии. Выпал из кабины «бостона» по маршруту Фэрнбакс-Ном такого-то числа в такое-то время. Передайте моей матери, что я погиб в Америке, в Аляске, но все равно старался приблизить нашу Победу над фашизмом.
Подумал и приписал:
Падение было случайным.
На большее штурмана не хватило.
Остается добавить: какая-то неведомая сила заставила его в тот день при помощи стекла запалить еще один костерок, который и был замечен с престарелой «Марьи Ивановны». Что же касается выбора между «грумманом» и Ш-2, разумеется, Алёшка побрел к своему гидроплану. Он был страшно благодарен женщине, сидящей за штурвалом амфибии и протянувшей ему бидончик. Однако первые слова, с которыми, жадно выпив юшку, обратился к полуживому Чиваркину едва шевелящий губами полуживой Демьянов, старшего лейтенанта никак не красили: «Ты, Вася, случайно, не выкинул ботинок? Жаль терять — все-таки штатовский».
XXVI
Когда они уже немного отошли от переживаний, оправились от ран и взяли за привычку подолгу курить на садовой скамеечке госпитального двора, Алёшка однажды не выдержал и спросил друга:
— Вась, а чтобы ты сделал, если бы я тогда направился к американцам?
— Застрелил бы тебя, — просто ответил Чиваркин.
Он не шутил.
XXVII
Что касается славной Богдановны, то о ней не забыли. Мишин лично представил женщину к ордену, однако начальство посчитало — с ершистой бабы довольно медали, о чем и проинформировало комполка. Несмотря на его протесты и ругань, наградной лист ушел по инстанции с просьбой «за проявленные сообразительность и мужество представить сержанта 1-го полка 1-й авиаперегоночной дивизии Ваганову Людмилу Богдановну к медали „За боевые заслуги“…» (подвиг техника кратко описывался).
Награждение не вызвало у сержанта особого воодушевления, хотя подполковник от души постарался: на номской бетонке, с которой начались злоключения капитана Чиваркина, был выстроен весь находящийся в наличии технический состав перегоночного аэродрома. По убедительной просьбе Мишина справился со своим раздражением зам по политической части, которому Богдановна как-то довольно резко, в привычной своей манере, умудрилась ответить. Однако, несмотря на жертву со стороны «комиссара» и на все старания фронтовика, особой торжественности не получилось. Вызвав Люду из строя и прочитав ей реляцию, Мишин вознамерился было прицепить медаль, но в последний момент, когда рука его уже протянулась к груди техника, вспомнил, что перед ним дама, смутился, растерялся, даже покраснел и не нашел ничего лучшего, как просто схватить «трактористку» за маленькую руку и вложить заслуженную награду ей в мозолистую ладонь. Впрочем, Богдановна была верна себе; ответ награжденной окончательно взбесил стоявшего рядом с Мишиным политработника:
— Мужа бы лучше моего вернули, товарищ подполковник.
И, всхлипнув, амазонка побрела на свое место в строю.
XXVIII
В то же самое время несколько молчаливых мужчин из уже знакомого читателю, затерянного в лесах и горах поселка (все те же шляпы, клетчатые рубахи, заправленные в сапоги штаны) столкнули с отмели самый большой в Майтконе баркас, забрались в него и отправились вверх по течению. Вместе с ними, водрузив на голову такую же широкополую шляпу, поплыл и поп: рясу святой отец спрятал до поры до времени в кормовой банке. Мотор не подводил, погода наладилась, полицейский спокойно правил рулем, и над баркасом вились дымки неизменных трубок. Как только в той или иной заканчивалось топливо, ее владелец вытряхивал пепел в реку, прочищал чашу, набивал камеру новой порцией забористого табака и вновь привычно зажимал во рту загубник. Казалось, думы охотников, как и дым, плывут над водами Тэш. Старец-священник курил наряду со всеми, временами что-то бормоча и осеняя себя крестным знамением. Все знали, что делать, и роль каждого была определена: главной целью собравшихся был склон возле пика пятнадцать-шестнадцать, на котором покоились останки их земляка (лежащий на дне лодки мешок предназначался именно для него, там же, на дне, были сложены и желтые от смолы сосновые доски, и заранее сбитая крышка, и четыре столба). Но прежде зоркий Фрэнк приказал причалить возле сиротливо прижатого к камышам небольшого плотика.
От безымянного тела мало что осталось, однако местным жителям было не привыкать к подобной работе. Горьковатый дым их трубок отгонял смрад; лопаты, вырывая узкую глубокую яму, работали споро, сколотить большой крест не составляло труда. После того, как заостренный конец памятника обожгли на разведенном костре, крест был водружен над могилой и земля под ним тщательно утоптана. Обитатели Майткона нанесли с берега камней, укрепив ими знак Христа со всех сторон и насыпав их целую горку. Шлемофон положили поверх, придавив летный символ небольшим булыжником: так еще один погибший на алсибской трассе упокоился в центре Аляски под огромным православным символом.
Затем облачившийся в рясу старый алеут раздул кадило. Сладковатый ладан окончательно очистил воздух. Мыслей о том, что безвестный покойник вполне мог быть закоренелым атеистом, ни у кого из собравшихся даже и не возникало, и логика здесь была проста — раз летчик из России, значит, он русский, а если русский, то, несомненно, крещен. Деловитый, сосредоточенный, с полным осознанием того, что совершает одно из самых главных дел на земле, поп провел панихиду. Собравшиеся помогли ему, сипло и простуженно подхватив «вечную память». Полное отсутствие ветра помогло ровно гореть пламени одинокой свечи: в тишине слышалось ее сухое потрескивание. Впрочем, опытный Данилов неукоснительно соблюдал и воинский ритуал. Следуя этой традиции, охотники выстроились в ряд, вскинули карабины и по знаку Фрэнка одновременно привели в движение спусковые крючки. Залпы распугали птиц: утки, взвившиеся из камышей, оторопело заметались над головами; подкравшееся было к водопою оленье стадо пугливо бросилось в лес следом за наиболее быстрым и чутким карибу; медведи, за несколько миль отсюда караулящие на отмелях рыбу, настороженно прислушались к выстрелам.
Один из участников церемонии обратил внимание полицейского на росу, блестящую по всей траве даже после выхода солнца:
— Осень будет недолгой, Фрэнк. Похоже, перевалы завалит уже в начале октября.
— Нам не привыкать, — отвечал коп, закидывая за спину помповое ружье.
— Так или иначе, придется запастись дополнительным топливом. Сам знаешь: аэросани поглощают бензин как бешеные. А где прикажешь взять денег? Твое ведомство не слишком-то раскошеливается.
— Есть лыжи, — пожал плечами Данилов.
— В глубоком снегу провалятся даже самые широкие лыжи, — вздохнул собеседник Фрэнка, — а сани пройдут. Сани везде проходят.
— Хорошо. В сентябре поеду в район, подниму вопрос.
— Ты уж подними его, Фрэнк. Ты уж его подними.
Утихнувших было птиц вновь разметал по небу стук молотков: вернувшись от баркаса с досками, недалеко от креста алеуты собирали кирусу. На все том же костре обожгли основания четырех столбов. Дом сколотили надежно и быстро. В дело вступил еще один участник похода: впрочем, его общение с духами не заняло много времени. Приставленная к домику лесенка помогла забравшемуся на нее шаману уложить в короб приготовленную медвежью шкуру. Затем подали крышку, которую этот прилежный прихожанин майтконовского храма, являющийся по совместительству еще и язычником, в один прием установил на домике. Со стен кирусу продолжала стекать смола; свежие доски выдавливали из всех своих пор обильные слезы — несколько упавших капель склеили траву у ног полицейского и, подобно желтой росе, блестели на ней.
— Хороший знак, — сказал священник.
— Хороший знак, — откликнулся Фрэнк.
— Хороший знак, — заговорили остальные.
— Хэй хо! — воскликнул шаман, спрыгивая с лесенки и завершая обряд. — Хэй хо!
XXIX
За тысячи миль от Якутска и за двести от притока Юкона — Тэш, все в том же теплом, комфортном, ярко освещенном электричеством помещении ФБР на базе Лэдд-Филд два джентльмена неторопливо обсуждали случившееся.
— Я предполагал, что русские будут его искать, но не думал, что они нас опередят, — сказал Неторопливый Бесси Хиггинсу. — Это мой первый просчет, но он не такой уж и важный…
Майор внимательно слушал.
— Главное заключается в том, что я здорово переоценил парня, — продолжил Бессел после того, как с гулом пронеслась над крышей здания пара набирающих высоту «жучков». — Я был уверен: в штурмане сидит обыкновенный здравый смысл. Мне в голову не могло придти, что вместо того, чтобы спуститься, он полезет на скалы…
Хиггинс подошел к большому тяжелому сейфу, гремя ключами, открыл дверцу и вытащил бутылку Evan Williams. За льдом дело не стало: кабинет далеко не последнего начальника в американской контрразведке был снабжен вместительным холодильником.
— А как ты понял, что труп, там, на реке, не является телом человека, которого мы ищем? — поинтересовался хозяин виски, протягивая Смиту основательную порцию спиртного.
Подчиненный майора прислушивался к очередному нарастающему гулу. Смит подождал, когда пролетят «бостоны».
— Карта, — ответил. — Она уж точно не принадлежала штурману.