– Только сперва выгляни за калитку и посмотри, не следит ли кто-нибудь за домом, – попросил поляк.
Розмари открыла калитку и выглянула на пустынную безлюдную улицу.
– Никого не видно, – сказала она.
– Ну, тогда с Богом! – Фаберовский перекрестился. – Трогай, Батчелор, трогай!
В намеченное время Легран и Даффи пришли в трактир, но, увидев рядом с Артемием Ивановичем социалистов, сели из соображений конспирации не к нему, а за соседний стол. Владимиров словно не замечал их. Он был занят.
– Я понял: еще секунда – и она утонет! – вдохновенно повествовал он. – И я прямо в одежде, как был, кинулся за ней в фонтан. Пока я летел со скалы вниз, я увидел, как из океанской пучины поднимается гигантский восьминог. Своими огромными челюстями он мгновенно отгрыз мне ноги, но я не обращал на это внимания и мощными гребками поплыл к своей невесте. Я истекал кровью, но даже погружаясь на дно бездны морской, продолжал держать свою невесту на вытянутой руке. А она бросила меня, хотя я ради нее лишился своей жизни!
Легран не выдержал и, встав со своего места, подошел ко Владимирову.
– Мсье Гурин, вы не забыли, что скоро сюда приедет Урод?
– Он тоже калека? – Адлер попытался развести глаза, сошедшиеся на переносице.
– Нет, калека – это я! – возразил Артемий Иванович. – Потому как пострадал и лишился конечностей от паровоза, когда позировал графу Толстому для твоей тезки, Аннушки. – Владимиров подлил спавшей на столе Мандельбойн в стакан джина. – Великий художник этот граф. А Васильев наш – он с рождения урод. А сколько сейчас времени?
Артемий Иванович похлопал по карманам, но вспомнил, что часов нет.
Легран достал свои.
– Три часа.
– Действительно… Жертва! Lа victime! – громко сказал Владимиров. – Сик фор виктим по-вашему.
Даффи понял и встал, чтобы расплатиться за пиво. Они с Леграном покинули трактир, а спустя пять минут в дверях появились Шапиро и Васильев.
– Садитесь, – сказал Артемий Иванович, указывая на свободные места за своим столом. – Где поляк?
– Он сказал, что ему даже страшно представить, не то что смотреть, до какого состояния вы упились, – ответила еврейка. – Сейчас повез Батчелора и Конроя к Залу собраний.
– Да тьфу на него, чучело рогатое… А для тебя, Николай, нет пока еще никого. Они только ушли. Ищут.
– Рогатое чучело – это кто? – спросил Адлер, очумело глядя на Владимирова. – Которое ноги откусило?
– Оно не только ноги, оно мне все откусило. Оно мне жизнь искусало, как печатный пряник. Ты, Хая, не смотри, что я без ног…
– Кто без ног? – опешила Шапиро.
– Я, – безапелляционно заявил Артемий Иванович.
– А это что? – Шапиро лягнула под столом Артемия Ивановича в коленку.
– Это ж разве ноги! – критически осмотрел свои конечности Артемий Иванович. – Это одно горе-с! Вот когда я в гимназии в Петергофе служил, то были у меня ноги. Но однажды зимой шел я по Ольгиному пруду, и вдруг слышу: из-подо льда ребенок плачет, зовет на помощь. Обколол я лед, нырнул, а пока вытаскивал его, прорубь замерзла и ноги мои в ней остались. До весны ждать я не мог, – мне же в гимназию надо! – так их мне отпилили, ну, я на службу и побежал.
– Мы делать-то сегодня что будем, Артемий Иванович? – нетерпеливо осведомился фельдшер. – Или так, просто посидим-с?
– Это кто такой? – спросила Мандельбойн, отрывая хмельную голову от стола.
Она забыл, что Владимиров уже привозил Васильева в клуб и тот на глазах у всех дрался с Тамулти.
– Он наш, революционный, – сказал Артемий Иванович. – Ты, Ханна, налей ему выпить чего.
– Но мне… – начал было Васильев, однако Владимиров нетерпеливо перебил:
– Ищут, ищут для тебя женщину. Легран найдет и тебе представит. Выпей пока. Так вот, налетел на меня огромный орел…
В половине четвертого после неудачного патрулирования по улицам в трактир возвратился Легран. Все сидевшие вокруг Артемия Ивановича были уже изрядно пьяны. Даже всегда мрачное и капризное прыщавое лицо Васильева расплылось в улыбке, так что стало даже слегка привлекательным. Адлер тупо раскачивался на стуле, напевая себе под нос: «Не терзайте мне душу гитарою, слышать больше ее не могу…», а Шапиро, выставив ногу в розовом чулке, безуспешно пыталась привлечь его пьяное внимание. Мандельбойн восхищенно смотрела в рот Владимирову, подперев отяжелевшую голову руками, а тот заливался соловьем, стоя у стола и заложив одну руку за борт пиджака, а другою придерживаясь за стул, чтобы не упасть.
– Ты помнишь то дело первого марта, когда на берегу канала у ограды Михайловского сада государю оторвало обе ноги бомбою?
– Так вы были причастны к это славному акту?! – воскликнула Ханна.
– Да! Это был не государь, а я!
– Это вам оторвало ноги?!
– Мне!
– Сколько же тогда у вас ног? – изумленно спросил Адлер.
– А у тебя?
– Две… – неуверенно пробормотал Адлер, заглядывая под стол.
– Вот видишь, как ты ничтожен по сравнению со мной, – Владимиров с высоты своего роста презрительно оглядел макушку социалиста.
– Это правда, Морис, – сказала Ханна Мандельбойн. – Ты такой скучный по сравнению с товарищем Гуриным.
– Ну что, сыщик хренов? – спросил Артемий Иванович, заметив пришедшего Леграна. – Нашел нашему козлу курочку?
– Мне кажется, что сегодня совершить задуманное нет никакой возможности, – ответил француз. – Куда ни пойди – везде полицейские. Те, что в форме, обходят все мало-мальски подходящие места. Обшаривают фонарями любой темный закоулок. Все время попадаются крепкие мужички в куртках одинакового покроя – любой без труда узнает в них переодетых констеблей. И все поголовно держат правую руку за спиной, потому что под курткой у них спрятана дубинка. Только найдешь тихое местечко, как тут же из-за угла выскакивает какой-нибудь любитель приключений и начинает пялиться тебе в лицо. А через минуту ты оказываешься окруженным толпой таких же, как он. Шлюхи если и ходят, то не меньше чем по трое. И еще я видел даму, которая, по-моему, тоже переодетый констебль, потому что на улице ни одной одинокой дамы после убийства на Бернер-стрит в этом районе после часа ночи не встретишь.
– Мужика переодеть бабой? Все это басни. Такого не бывает, чтоб незаметно было, – авторитетно сказал Артемий Иванович. – А где-с Даффи?
– Ищет. Это теперь не так-то просто.
– Ну так а ты чего плошаешь? Привел бы ту даму, которую ты встретил. Нам-то какая, к дьяволу, разница? Сходи, чего время терять.
– К ней мужик один приставал, – сказал маленький Легран. – Уж больно здоров. Мне против такого и выйти-то боязно. Кулачищи, что ваша голова, плечи, как вы в высоту, рожа как у черта!
– Ты еще скажи, что это Продеус был! Давай-давай, зря тебя, что ли, Фаберовский держит! – Владимиров повелительно указал в окно и запел веселый канкан:
– Была я белошвейкой
И шила платья…
Шапиро подхватила знакомую песенку:
– Потом пошла в хористки
И вот уж …
Легран ушел, а оставшиеся заказали еще пива и продолжили песню:
– Прельстилась я мошною
Богатого купчины,
Потом лечила триппер
В приюте Магдалины.
Красавца-офицера
Я полюбила страстно,
Но денщика любил он —
Страдала я напрасно.
– Смотри, Морис, человек лишился ног, а пляшет, – Мандельбойн толкнула локтем в бок своего жениха. – А ты как я совсем не знаю, что!
– Идите к нам! – заорал вдруг на весь трактир Адлер. – У товарища Гурина, оказывается, нет ног!
Артемий Иванович завертел головой и приметил Дымшица с Гиллеманом и Козебродским, завалившихся в трактир. Пришедшие были явно под воздействием любимого напитка мадам Дымшиц, поэтому они не стали возражать и сразу приняли на веру слова Адлера.
– Предлагаю пустить подписку в пользу безногого русского героя, – сказал Морис Адлер, когда его товарищи подсели к столу, и первый выложил четыре пенса.
– Вы тут скидывайтесь, – Артемий Иванович встал, – а я пока за пивом схожу. Вот только к этому бы пиву да еще горошка моченого.
– Такого в Англии не знают, – Адлер по-свойски хлопнул его по руке. – А вот на Хаундсдитч[14] один еврей уже лет десять держит лавочку, где продает наших родных ржавых селедок вместо ихних маринованных. А еще у него можно купить настоящих соленых огурцов!
– Этот собачий бздич для нас, безногих, слишком далеко, – сказал Артемий Иванович.
И направился к стойке.
Легран нашел Даффи на Кристиан-стрит. Ирландец понуро брел по улице, уже не надеясь найти кого-нибудь. Французу не удалось встретить ту женщину, к которой приставал пьяный матрос. Дальше они пошли вместе, думая каждый о своем, когда Даффи вдруг дернулся и остановился. Легран остановился тоже. Навстречу им шествовал полицейский констебль в сопровождении человека в штатском. Трясущимися руками Даффи зажег спичку и прикурил, закрывая руками не столько сигарету, сколько свое лицо.
– Это тот самый полицейский, что дважды видел меня у двора Датфилда с де Грассе перед прошлым убийством, – прошептал он французу.
Патруль подошел к ним и остановился, пристально разглядывая. Держать долее руки у лица было совсем уж подозрительно и Даффи опустил их, затягиваясь табачным дымом. Констебль Смит – а это был именно он – взглянул ему в лицо. Ирландец выдержал его взгляд, не опуская глаз. Полицейский кивнул своему спутнику в штатском и они двинулись дальше по своему маршруту.
– Нам нельзя сегодня здесь никого резать, – сказал ирландец дрожащим голосом. – Он меня узнал.
– Держу пари, что нет, – ответил Легран. – Но вспомнить тебя, если потребуется, он наверняка сможет.
– Все, пойдем обратно. Ничего не выйдет.
Даффи и француз с позором вернулись в «Улей». Гульба здесь шла уже вовсю. Вся компания стучала фаянсовыми кружками и лбами, пыталась целоваться, голосила революционные песни и в целом была весьма довольна друг другом.