– Тогда, быть может, вы сами и доставите леди ее вонючую кочерыжку?
– Я не знаток хороших манер, сэр.
Легран зарычал и взвалил мешок на плечо.
Хозяйка Байрона жила одиноко и потому собственной персоной вышла открывать незваным гостям. Увидев у француза скулящий мешок, старая леди расцвела.
– Байрон! – растрогалась она и достала платок. – Мой милый Байрон! Вы нашли его!
– Байрон, Байрон, – сказал Легран, напрягаясь и отходя за широкую спину Батчелора.
– Дайте, дайте же мне его скорее! – леди метнулась к мешку и вцепилась в него подагрическими пальцами. Легран судорожно потянул мешок на себя.
– В чем дело, сэр? – удивилась старая дама. – Разве я не оплатила уже все ваши услуги?
– Да, да, оплатили, – трясущимися руками Легран развязал мешок и отвернулся.
– Но это не мой Байрон! – завизжала леди, заглядывая в мешок.
– Но тогда чей же это Байрон?! – хором спросили сыщики. – Вы сами минуту назад сказали, что это ваш милый Байрон!
– И если это не ваш Байрон, то откуда вы знаете, что это именно Байрон, а, к примеру, не Шелли? – добавил Легран, оглядываясь на дверь.
– Но я же не видела его!
– Но это Байрон, не так ли?
– Байрон. То есть, я хотела сказать, что это мопс. Но не мой!
– Вот ваши показания. – Легран достал бумагу и показал ее леди. – Кобель абрикосового цвета.
– Этот Байрон соответствует вашим приметам, – внушительно добавил Батчелор.
– Приметам вашего мопса, – поправил коллегу Легран.
– Но мой хромал!
– Это дело поправимо, – пожал плечами Батчелор.
– Его вылечили, – пояснил Легран.
– Да вы просто издеваетесь! – заорала дама, хватаясь за зонтик. – Я позову полицию!
– Подождите, мистер Батчелор сейчас во всем разберется, – сказал ей француз. – Батчелор, подержите собаку. Мне надо ехать.
– Куда еще ехать? – спросил рыжий сыщик, недоуменно принимая от француза мешок с мопсом.
– У меня свидание с любовницей. Из-за вас я уже несколько дней не могу встретиться с ней наедине. Я перестаю чувствовать себя мужчиной. И потом, она не узнает меня, если мадам отделает меня зонтиком.
Легран почтительно приподнял котелок и опрометью бросился на улицу.
– Гадина! Крутишься около Рози, так еще по любовницам шляешься! – крикнул Батчелор, но зонтик, который дама пустила в ход, и мешок в руках помешали ему кинуться за подлецом следом.
Петляя, как заяц, по улицам, Легран пробежал несколько кварталов и остановился, тяжело дыша. Теперь ему оставалось, не торопясь, сесть на поезд, добраться до побережья, принять там динамит и, вернувшись в Лондон, незаметно для Фаберовского складировать взрывчатку в доме на Ньюджент-Террас в соседнем саду с домом Фаберовского, из которого накануне уже выехал констебль с семейством.
ПИСЬМО СЕЛИВЕРСТОВА – ФАБЕРОВСКОМУ
17 ноября
«Гранд Отель де Бад»
Бульвар дез Итальен, 30/32
Париж
Милостивый государь,
Получив Ваше согласие на сотрудничество с Департаментом полиции, извещаю Вас, что начиная с 24 ноября с.г. мы будем готовы принять Вас и упоминаемых Вами лиц в Остенде при условии извещения меня депешей в день отплытия.
Гарантирую Вам полную секретность наших с Вами сношений и достойное вознаграждение за Вашу помощь в борьбе со внутренними врагами Государя и Отечества.
Примите, милостивый государь, уверения и т. д.,
действительный статский советник
Селиверстов
Глава 94
Итак, согласие Селиверстова принять их в Бельгии было получено. Смысла задерживаться в Лондоне больше не было, к тому же это становилось опасным. То, что вчера Легран сумел ускользнуть от Батчелора, означало, скорее всего, что Рачковский не сидит сложа руки. Но на подготовку эвакуации в Остенде требовалось несколько дней, за которые могло произойти всякое, поэтому Фаберовский с конюхом расчистили заложенный кирпичом лаз из конюшни через обветшавшую ограду в соседский сад. Как узнал поляк, у констебля, проживавшего в доме, несколько дней назад закончился контракт с нанимателем об охране здания и теперь через сад в случае какой-нибудь экстренной надобности можно было бежать на Ньюджент-Террас.
Фаберовскому самому пришлось принять участие в раскопках, почти целый день махая киркой, но лаз все равно получился слишком узким. Поляк намеревался продолжить работу, чтобы сделать его пошире, когда Розмари вызвала его из конюшни, сообщив, что кто-то пришел. Оставив на веранде облепленные размокшей грязью и навозом сапоги, Фаберовский влез в домашние туфли и прошел через весь дом в коридор. Розмари получила указания не открывать никому, кроме как по личному распоряжению Ф.
– Кто там? – измученным голосом спросил поляк, подойдя к двери. Он уже понял, кто там, по сопению и по тому, как жилетные пуговицы на брюхе Артемия Ивановича царапали дверь снаружи.
– Это я.
Владимиров вошел в переднюю с чемоданом.
– Я у вас жить буду! – заявил он. – В этих меблированных комнатах такой шум, что не заснешь. Хочу пожить немного в тишине и спокойствии. Чайку-с попить, о жизни поговорить.
– Живите, – Фаберовский обречено махнул рукой и пошел обратно в конюшню.
А Артемий Иванович, маясь бездельем и мучаясь не проходящим последние несколько дней чувством голода, засел за педагогический труд о пользе умеренного питания, озаглавленный им «Пищеварительный трактат» и снабженный стихотворным эпитетом собственного сочинения в подражание древним:
Классический грек, под портик на кухню придя,
Пенатов печально спрошает:
«Осталось ли что-то на ужин?»
«Нет, ничего», – унылый пенат отвечает.
Он испачкал чернилами пальцы, испортил кипу писчих листов и только вечерний чай остановил это варварское уничтожение бумаги. Церемония принятия пустого чая уже подходила к концу, когда Фаберовскому принесли телеграмму.
– Откуда? – спросил встревоженный Владимиров.
– Из полиции, из А-дивизиона, – сухо сказал Фаберовский. – Из участка в Гайд-парке. Сейчас нам предстоит туда отправиться.
– Может, лучше не стоит?
– Собирайтесь.
Артемию Ивановичу до смерти не хотелось в участок в Гайд-парке, с которым было связано так много неприятного и где его так хорошо знали по его подвигам в Серпентайне. Он не понимал, почему его тогда отпустили, а теперь это дело опять всплыло. Пожалуй, Владимиров предпочел бы быть арестованным как Потрошитель, а не за то позорное купание в пруду, по крайне мере перед Фаберовским было бы не так неудобно. Но поляк был неумолим и Артемию Ивановичу пришлось покориться и пешком сопровождать его до самого Гайд-парка. Участковый инспектор спросил их:
– Джентльмены, знаете ли вы ирландца Джеймса Корнелла?
– Нет! – мгновенно выпалил испуганный Артемий Иванович, решив, что это он тогда по пьяному делу назвался таким мудреным именем.
– У!!! Йолоп[23]! – зашипел поляк. – Так, разумеется, я его ведаю, – сказал он инспектору. – А в чем дело?
– Марта Спенсер подала на него жалобу, поскольку, гуляя с ней в парке, он испугал ее разговором о Потрошителе.
Артемий Иванович окончательно струсил. Он не помнил никакой Марты Спенсер, он даже очень смутно помнил, что с ним была Пенелопа, поэтому его беседы о Потрошителе с неизвестной ему дамой были для Владимирова новостью.
– Он сослался на вас, мистер Фейберовский, – сказал инспектор, – указав, что вы можете подтвердить его личность.
– Так, могу.
– Тогда пойдемте.
Инспектор провел их в камеру, в которой сидело несколько человек, ожидая допроса в суде.
– Тот человек есть Джеймс Корнелл, – сказал поляк, указав на Даффи.
– Шон Даффи! – обрадовано закричал Артемий Иванович. – А я то голову ломаю: что еще за Марта Спенсер?
– Вы можете поручиться за него?
– Конечно, – сказал поляк. – Сейчас половина Лондона говорит только о Потрошителе. Но это не значит, что все они по ночам выходят резать проституток. Вот моя карточка, вы всегда можете найти меня по этому адресу.
– Выходите, мистер Корнелл. Вы свободны.
Полицейский выпустил Даффи и запер за ним камеру.
– А я чуть было в штаны не наделавши, – с облегчением проговорил Владимиров.
Они вышли из участка и тут Даффи попытался дать деру.
– Стой, пся крев! – заорал Фаберовский и понесся следом.
Пробежав шагов двести, поляку удалось догнать ирландца и зацепить его тростью за ногу. Даффи растянулся на парковой дорожке, а поляк прыгнул сверху, уселся у него на спине и, зажав его волосы в кулаке, повозил лицом по земле. Добежав до них, Артемий Иванович присоединился к Фаберовскому, бегая вокруг и пихая изредка носком ботинка в ребра ирландца. Когда Даффи окончательно перестал сопротивляться, его оттащили с дорожки, вытерли лицом о траву и поставили на ноги.
– Это тебе за Апельсиновый рынок и за газеты. За то, что ты едва не привел нас на виселицу, получишь позже.
Дождавшись, пока Фаберовский окончит возню со своим лазом из конюшни в сад дома на Ньюджент-стрит и уйдет к себе, Легран перетащил весь привезенный с побережья динамит в освобожденное констеблем здание, еще хранившее крепкий запах дешевого табака, и складировал его в комнате, смотревшей окнами прямо на сад поляка. После чего незаметно покинул нежилой дом и поехал в «Роял-Отель» Де Кейзера на углу набережной Виктории прямо у моста Блекфрайрз, где в комнате с видом на Темзу утром поселился Ландезен.
Еврей встретил его, расхаживая по номеру в одних длинных черных гольфах на подтяжках и накрахмаленной манишке.
– Черт побери, Артишок, – воскликнул Легран. – В каком ты виде!
– Привет, Мандрагора, привет, – Ландезен взял с кресла черный шелковый халат и накинул его на плечи. – Но не думай, я жду не тебя. Да не будет у меня еще ста тридцати лет жизни, если ко мне не вызвана одна местная леди, с которой я познакомился в свой прошлый приезд. Но раз уж ты приехал, давай поговорим. Как дела с динамитом?