ещение уже сдано им под парфюмерную мастерскую и что парфюмеры с деньгами прибудут через полчаса.
– Ой, барыньки! – встрепенулся вдруг Артемий Иванович.
В сарай вошли, держась за руки, две молодых девушки, одинаково худые, в скромных темных платьях. В их лицах было что-то по-английски лошадиное, а ступни ног в высоких ботинках на шнуровке казались невероятно, даже болезненно большими. Но Владимиров не разглядел этого, потому что смотрел на них из темноты сарая против света, лившегося через ворота, и видел только ореолы золотистых курчавых волос вокруг их голов.
– Мои дочки, Мод и Эдит, – сказал Ласк. – Девочки, ступайте обратно домой, вам еще надо переодеться. Осталось всего три часа. Я скоро приду.
– Что сегодня дают? – спросил Фаберовский.
– «Смерть в Сиднеме или Уэстоухиллскую Розу», мелодраму молодого автора мистера Понтефракта. Этот Понтефракт просватался к моей Эдит, но я ему пока отказал. Во-первых, ей всего шестнадцать лет, а во-вторых, сперва посчитаем, что он заработает к концу сезона.
Обе дочери Ласка вышли из сарая и тут Артемий Иванович, словно сомнамбула, двинулся за ними следом. Фаберовский не сразу заметил это, так как мистер Ласк в это время стал жаловаться ему на свою тяжкую отцовскую долю, на то, что он вынужден тратить время на воспитание дочерей – сыновья, слава Богу, уже выросли – и из-за этого уже упустил очень выгодный контракт на перестройку мюзик-холла «Парагон» на Майл-Энд-роуд. Мистер Ласк оказался внимательней. Едва Артемий Иванович выскользнул из сарая, он озабоченно спросил:
– А сколько зарабатывает ваш мистер Гурин?
– Не ведаю, сколько он зарабатывает, но даю вам слово джентльмена, с начала августа он просадил почти триста фунтов.
Мистер Ласк все понял. Он схватил свою толстую палку, перехватив ее как дубину и, извинившись, устремился вслед за дочками и Владимировым.
В это время на Филдгейт-стрит прямо у ворот остановился мебельный фургон и с него слезли два еврея. Одним из них был пресловутый Иосиф Леви, мясник из Сити, а другим уайтчеплский мебелеторговец Гарри Харрис с Касл-стрит. Сопоставив просьбу Шапиро о ходатайстве перед Ласком о найме помещения и испрашивание Дымшицем кредита под залог клуба для устройства парфюмерной мастерской, они решили на месте убедиться, что это стоящее дело.
– И это что, твой Гурин? – спросил Иосиф Леви у Дымшица, оценивающе глядя на Фаберовского, стоявшего у ворот сарая.
– Что-то мне не нравится, – высказал свое мнение Харрис.
– Ну какой же это Гурин, – воскликнул Дымшиц. – Это просто какой-то джентльмен со своей шлюхой к нам в пивной привязался. А Гурин только что ушел куда-то в театр с хозяином сарая, насколько я его понял. Вот, вот Гурин! – крикнул Дымшиц, завидев выбежавшего обратно во двор Владимирова. – Только кто ему дал по голове? У вас спросили имя?
Управляющий клубом вместе с Леви и Харрисом тоже вошли во двор.
– Какое к черту имя! – рявкнул Артемий Иванович. – Да я едва свое имя не забыл, как он палкой мне по башке треснул! А еще просвещенные мореплаватели! И ему мы должны еще денег платить за мастерскую!
– Куда же пан Артемий убежал? – спросил поляк.
– Мне так плохо, – пожаловался Артемий Иванович, усиленно потирая голову. – Я хочу, чтобы меня любили. Только отец у них скверный, он меня палкой ударил.
Тут Владимиров обратил внимание на остальных присутствовавших во дворе и сразу же преобразился.
– А, Дымшиц! Кстати, ты уже начал закупать оборудование? Столько времени прошло, а ты еще даже не пошевелился. С завтрашнего дня тут уже работать было можно, когда б не твоя медлительность. Уволю тебя из подрядчиков! Тут таких кроме тебя пол-Лондона желающих!
– Ну как? – спросил Дымшиц у евреев.
Леви неодобрительно покачал головой, а Харрис сказал, глядя под ноги:
– А где его часы, Дымшиц, которые вы нам обещали?
– Ключик он потерял, – поляк скривил губы в усмешке.
– Ну что вы меня разглядываете, словно лошадь на ярмарке? – спросил Артемий Иванович, почувствовав, что пришедшие с Дымшицом евреи пристально изучают его. – Пришли работать, так работайте, в противном случае убирайтесь к чертовой матери!
– И вам тут нужна будет мебель? – спросил Харрис, заглянув в темноту сарая.
– Нужна, нужна, – сказал Артемий Иванович. – Мне еще кое-куда будет нужна мебель. А вы что, торгуете мебелью? Можно вас на минутку?
Они отошли в сторонку и тут из театра во двор спустились рабочие. Они зашли в сарай и выволокли оттуда огромный театральный задник, изображавший Хрустальный дворец в Сиднеме. Чудовищное стеклянное здание в три четверти мили длиной поражало воображение, даже будучи плохо нарисованным на холсте. Построенное для Большой международной выставки 1851 года, по окончании ее оно было перенесено из Гайд-парка в ближний пригород Лондона и выстроено там вновь в специально под него разбитом парке. У северного и южного концов Хрустального дворца художник нарисовал два высоких белых навозных гриба, должных изображать водонапорные башни.
– Боже! – воскликнул Артемий Иванович, отвлекаясь от разговора с Харрисом. – Надо ж насочинять такое!
– Это я придумал! – с гордостью сказал Дымшиц. – Однажды, когда я торговал на Уэстоу-Хиллской ярмарке – я торгую там по субботам и воскресеньям, – ко мне подошел молодой человек, мистер Понтефракт, и попросил посмотреть одно дешевенькое колечко, которое он намеревался подарить своей девушке. Оказалось, что он начинающий литератор и денег у него нет даже на такую безделицу. Тогда я предложил ему сочинить пьесу о барышне, которой отец дарит купленную на Уэстоу-Хиллской ярмарке бриллиантовую диадему. У меня тогда среди товару как раз была такая диадема, потом я всучил ее какому-то подрядчику из Норвуда. Из-за этой диадемы в пьесе должны были происходить всякие страсти, а потом барышня бросается с Северной Башни, так и не увидев из-за дурной погоды Тауэра, где в это время изменял с другой ее возлюбленный, гуляя по крепости.
– Я ничего не понял! – оборвал разглагольствования Дымшица Артемий Иванович. – Вы что придумали: пьесу или эту фантастическую постройку на заднике?
– Эта постройка давно есть, невежа вы человек, – обиделся Дымшиц. – Зачем мне ее придумывать?
– Так это чудило и в самом деле есть? – спросил Артемий Иванович у поляка.
– Есть, – пожал плечами Фаберовский. – Место паломничества для спортсменов, кутил, любителей искусств и иностранцев в семи милях от Лондона.
– Я хочу туда! – Артемий Иванович вовсе оставил Харриса и подскочил к Фаберовскому. – Мне так плохо…
– И пану хочется, чтобы его любили. Я это только что слышал.
– Да, хочется! Я же не могу, как вы, с проститутками… Я вот и с господином Харрисом договорился, чтобы он мебеля на квартиру конспиративную поставил, чтобы можно было с Пенелопой встречаться.
– И когда же пан Артемий туда собирается из отеля переселяться? – недобро спросил поляк, чувствуя, что ощущение реальности начинает покидать его.
– И вовсе не собираюсь. Я там Пенюшку поселю, подальше от ее психованного папаши. У меня уже и буфет заказан, и горшок ночной с цветочками куплю. Туда и вы эту вашу шлюшку водить можете, когда я не занят. Только чур – в помещениях не безобразничать!
– Я продам этому господину мебель за наличные, но вам, Дымшиц, кредитов не дам, – вынес свое решение Харрис.
– А я дам, – сказал Леви. – Господин Гурин нас не обманет. Он типичный шлимазл, еврейская голова. К тому же он наверняка служит в русской полиции, а там на разные типографии и мастерские для бомб дают много денег. Пишите закладную на клуб, Дымшиц, деньги получите завтра. И вы поправите свои дела лучше чем Датфилд.
Оба еврея сели в свой фургон и уехали. Во дворе стало тихо и Тамулти с ирландцами решились наконец войти. Даффи с Конроем внимательно осмотрели сарай и одобрили его. Оставался один вопрос, быть может, самый главный: наметить пути бегства на случай облавы. Даффи отправился в театр, Конрой прошелся взад-вперед по Филдгейтс-стрит, а Тамулти заинтересовался дверью во двор, которая вела в дом, явно выходивший фасадом на Уайтчепл-роуд. Он протянул уже руку, чтобы открыть дверь и заглянуть внутрь, когда дверь эта неожиданно распахнулась и на пороге появился мужчина с медным тазиком, полным подкрашенной кровью мыльной воды. Увидев изумленный взгляд Тамулти, устремленный в таз, мужчина поклонился и сказал извиняющимся тоном:
– Клиент весь в прыщах. Какая все-таки мука брить такие рожи!
– Могу предложить патентованный «Уничтожитель прыщей Тамулти», – сказал, не растерявшись, ирландец. – Ибо перед вами никто иной, как доктор Тамулти, его изобретатель.
– Джозеф Ханрок, цирюльник, к вашим услугам, – еще раз поклонился мужчина. – Я бы взял пару флаконов на пробу.
Тамулти исчез за дверями цирюльни, и тут вновь появился мистер Ласк.
– Кто тут из вас парфюмеры? – спросил он у толпившихся во дворе.
– Давай же! – пихнул Дымшица Артемий Иванович.
– Я парфюмер, – объявил управляющий клубом.
– Ничего другого я от Леви с Харрисом не ожидал, – с какой-то тоской в голосе сказал Ласк. – А эти два ирландских бандита – ваши помощники?
– Нет, я их не знаю, – замотал головой Дымшиц. – Впервые их вижу.
– Зато я вас насквозь вижу. Деньги принесли? Пойдемте в театр, я напишу вам расписку. Но имейте ввиду, во дворе не гадить и водосточную трубу на свинец не продавать!
Глава 9
Настырный звонок телефона прервал кошмар, мучивший Фаберовского всю ночь. Ему снилось, что он привозит на какую-то квартиру вчерашнюю проститутку из Миллерс-корта, и дверь ему открывает Пенелопа с эмалированным ночным горшком в руках. Он не знает, что сказать, а Келли показывает дочери доктора Смита безымянный палец своей руки с обручальным кольцом, в ответ на что Пенелопа надевает Фаберовскому горшок на голову, а из глубины квартиры доносится голос Гурина: «Пенни, душка, иди сюда, я уже изнемог!». Сон этот повторялся с механическим однообразием деревянной «дымковской» игрушки – мужика с медведем, пилящими бревно. Снова и снова спитлфилдзская шлюха воздевала свой украшенный кольцом перст, а горшок насаживался поляку на голову по самые оттопыренные уши. «Пенни, душка, иди сюда, я уже изнемог! Пенни, душка, иди сюда, я уже изнемог!».