– Я сейчас вас толкну!
Коммивояжер отступил еще дальше и как ни в чем не бывало продолжал:
– Могу предложить также зубной эликсир «Флорилайн». Несколько капель благоухающего «Флорилайна» на влажную зубную щетку произведут восхитительную пену. Разлит в большие бутылки и упакован в элегантные коробки. Стоимость вместе с коробкой два шиллинга шесть пенсов!
Васильев часто задышал, глаза его стали наливаться кровью и слезами.
– Если вы не хотите позаботиться о своих гнилых зубах, тогда давайте избавимся хотя бы от ваших прыщей, которых только с видимой мне стороны я насчитал шестнадцать. У меня есть превосходное средство от прыщей, разработанное доктором Тамулти на основе змеиного жира. Я получаю его прямо у доктора Тамулти и продаю без какой-либо торговой наценки! Всего три шиллинга четыре пенса!
– Тамулти! Тамулти! – завыл Васильев и бросился с бритвой на торговца, который в испуге выронил свой чемоданчик и побежал прочь по лужам.
В половине десятого вечера Батчелор завез поляка с Владимировым и Шапиро на Сент-Джорджс-уэй в квартиру к Васильеву и Дарье. Конрой с Даффи были уже здесь. Первым делом Артемий Иванович попытался отправить Дарью куда-нибудь подальше, но на этот раз она дала ему яростный отпор.
– Так я вам и пошла! Мне сам Петр Иванович велел во всем за Коленькой следить. Вот я ему и картузик новый купила, и другую одежу. А вам только бы ему, несчастному, вредить. Куда вы дели его одежу, в которой он три недели назад с вами куда-то ездил? Вы хотите опять его обидеть! В прошлый раз после вашего ухода у него припадок был!
От слов Дарьи Васильева скривило. Ему все труднее становилось переносить общество этой шумной и глупой бабы.
– Молчи, женщина! – приказал Артемий Иванович. – Твое дело самовар чистить да пироги печь. Ты напекла ему на ночь? Давай сюда.
– Не получите! – заявила Дарья. – Вы опять их сами съедите.
– Брысь, дура набитая! У нас тут дело келейное, не для таких тупых мозгов. Ступай лучше в свою комнату и не мешайся под ногами.
Взбешенная Дарья ушла и по указанию Владимирова Хая Шапиро сразу же уселась рядом с Васильевым.
Фаберовский достал привезенный с собой план Лондона и придавил его к столу затейливо отлитыми бронзовыми грузиками. Артемий Иванович извлек бутылку мутной жидкости и водрузил ее на стол.
– Что это? – спросил поляк.
– Настойка на изюме и иных невинных ягодах. Нет питья лучше воды, как перегонишь ее на изюме.
Опустошив рюмку, Артемий Иванович подхватил болтавшееся на шнурке пенсне и, насадив его на нос, склонился над планом.
Разработка плана с заменой женщины на мужчину. Это Тамулти. Васильев согласен.
– Местом действия сегодня будет известный вам радикальный клуб на Бернер-стрит, – Фаберовский ткнул пальцем в карту. – Собрание в нем начинается в девять, но это слишком рано. Самое удобное для нас время – вскоре после полуночи, пока социалисты не разошлись. Уже через четверть часа мистеру Гурину и Даффи надлежит взять кэб и отправиться на место. Мистер Гурин пойдет в клуб, а Даффи подцепит какую-нибудь проститутку. Это должна быть не еврейка и не ирландка, и уж во всяком случае женщина, не имеющая никакого отношения к клубу. Гурин все время будет находиться в клубе, и к нему надлежит обращаться при возникновении любых осложнений. Только он имеет право менять план действия и принимать решения.
Артемий Иванович важно хмыкнул и поправил галстучную петлю у себя на шее:
– Вы мне обещали инструкцию на десяти листах.
– К полуночи Даффи должен вместе с жертвой находиться уже около клуба, – Фаберовский постучал пальцем по карте, призывая всех к вниманию.
– А вы где будете? – спросил Владимиров.
– Я буду дома вместе с Батчелором и запряженным экипажем наготове. На всякий случай. Теперь о Николае. В начале двенадцатого он вместе с Конроем должен будет отправиться к омнибусному вокзалу у «Слона и Замка». Здесь они найдут омнибус линии «Кингсланд» – он окрашен в зеленый цвет, – и на нем переедут Лондонский мост. У вокзала Ливерпуль-стрит их будет ждать пани Шапиро.
– Вы, пан Фаберовский, говорили, что я повезу нож.
– Да, ради безопасности он до прихода на Бернер-стрит будет находиться у тебя. Пан Артемий!
Владимиров извлек из дарьиного буфета нож и протянул его еврейке.
– Затем вы трое идете с вокзала на Олдгейте, где садитесь на конку Попларской линии Северной Столичной конно-железной компании – вагон желтого цвета, – и едете до Бернер-стрит. Учтите, что последний вагон отправляется в полночь.
– А если мы опоздаем на конку? – спросил Васильев. – Все отменится?
– Половина зубов у тебя отменится, – заявил разгоряченный изюмовкой Владимиров.
– Если вы опоздаете на конку, – сказал поляк, – то пойдете до Бернер-стрит пешком. Но учтите, на улицах в Уайтчепле полно не только полицейских патрулей, но и ищеек в штатском. К полуночи у клуба Ивана уже должен дожидаться Даффи с женщиной.
– Он не знает, какую мне хочется, – закапризничал Васильев.
– А какую тебе хочется? – насупился Артемий Иванович. – Тебе-то какая разница? Режь тебе и режь.
– А вам, Артемий Иванович, есть разница – что кушать: пулярку или овсяную кашу?
– Эвона, чучело огородное! Еда – дело серьезное, а для тебя в нашем деле одна забава.
– Не скажите-с, Артемий Иванович. Всю душу вкладываю-с!
– Перестаньте! – рявкнул Фаберовский. – С ума сошли! Нашли о чем торговаться! Хоть бы какая досталась, и то хорошо! Вся полиция на головах стоит.
– Вы мне позвольте самому-с, у меня лучше получится…
– Заткнись! Резать будешь ту, которую приведет Даффи, и прямо во дворе клуба. Во-первых, со двора, как утверждает Гурин, на днях съехал хозяин каретной мастерской мистер Датфилд, во-вторых, пока идет собрание, едва ли кто покинет клуб.
– Их там ждет угощение и песни, – заметил Артемий Иванович.
– Когда все произойдет, Даффи напишет на стене мелом – вот, держи, – надпись: «Русские нигилисты не размениваются на пустяки». Тем же почерком, что и письмо. Даффи, ты отправил письмо?
– Да, босс, еще позавчера, в четверг.
– Но ведь оно должно было быть написано и отправлено еще во вторник! – Фаберовский скрипнул зубами.
– Я не успел.
– Чем ты занимался? Какие у тебя могли быть дела?
– Я писал, – меланхолично ответил Даффи.
– Писал!!! Диккенс хренов!
На крик Фаберовского из комнаты выглянула Дарья, но, увидев Васильева рядом с Шапиро, покрылась пятнами гнева и, гордо хлопнув дверью, удалилась. Из спальни возмущенно застрекотала швейная машина.
– Ну что вы ругаетесь! – примиряюще проговорил Артемий Иванович, поглаживая полупустую бутылку, словно то было плечо миссис Эстер Смит. – Вместе такое дело делаем, как бы это сказать, значительное… Николай, тут еще немного осталось, выпьем за успех сегодняшнего предприятия!
– Вы, как свинья последняя, вылакали полбутылки, – сказала Шапиро Владимирову. – А мы даже горло не промочили.
Глядя на Артемия Ивановича с разгоревшимся на щеках румянцем и нетвердыми движениями рук, Фаберовский почувствовал, как в душу к нему холодной змеей скользнуло смутное предчувствие, что идеально организованного и исполненного убийства не состоится и на этот раз.
– Уходить от клуба лучше, выйдя на Кристиан-стрит и по ней через арку под железной дорогой в сторону Доков до Кейбл-стрит, – сказал он обреченно. – Давайте сверим часы.
Все достали часы, кроме Конроя, у которого их никогда не было, и Артемия Ивановича, который усердно захлопал себя по карманам.
– Да у меня же часов нет! – фальшиво спохватился он. – Где мои часы!
– Цепочка есть?
– Да, вот на жилетке. – Артемий Иванович продемонстрировал Фаберовскому цепочку.
– На конце ее должны быть часы, – наставительно поднял вверх указательный палец поляк.
– Но их там нет!
– Тогда зачем пан ищет часы в карманах? Насколько я заметил, их нет на цепочке уже больше месяца.
– Как же мне быть? – двумя пальцами держа осиротевший конец цепочки спросил Артемий Иванович.
– Я дам пану свои. Вот, держите. Сейчас без десяти десять. Ну, с Богом, ребята!
– Чисто Суворов! – пристегивая часы, умильно произнес Артемий Иванович.
– Суворов – душитель свободы! – выкрикнул поляк, темнея лицом. – Мы в Польше помним, как он взял Варшаву, когда Костюшко поднял восстание, а суворовские чудо-богатыри устроили резню в предместьях, вспарывая женщинам животы, словно наш Урод! Я у пана сейчас часы отберу обратно!
– Наполеон, Баторий, Ян Собеский, Лжедмитрий! Настоящая Марина Мнишек! Сегодня мне без часов нельзя, – бормотал Артемий Иванович, пятясь к двери и придерживая часы рукой. – Господи Иисусе Христе, припадаю Твоей благости: помози мне, грешному, сие дело, мною начинаемо, о Тебе Самом свершити, во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Артемий Иванович схватил свой котелок, висевший на вешалке рядом со шляпой молодого ирландца и новым парусиновым картузом, купленным Дарьей для своего Коленьки, и исчез за дверью.
– Amen! – благословляя, перекрестил его вслед поляк. – И главное, пан Артемий: когда все сделаете, немедленно ко мне на Эбби-роуд.
К одиннадцати вечера Артемий Иванович приехал в клуб на Бернер-стрит. Сильный ветер гнал мусор по улицам, синюшно-свинцовые тучи лежали прямо на крышах и готовы были вот-вот разразиться ливнем. Из окон клуба, освещенных зловещим зеленоватым светом тусклых газовых светильников, еле мерцающих в клубах табачного дыма, доносилось жуткое гудение голосов, от знакомых интонаций которых у Артемия Ивановича заломило зубы. Около здания школы стоял человек в пальто с поднятым воротником и подозрительно смотрел на него. Владимиров подошел к нему ближе и спросил:
– А доктор Тамулти, который здесь обычно стоит – он что, заболел? Или вы теперь картинки продаете?
Человек ничего не ответил, потому что не знал русского языка. Оказалось, что французского языка он тоже не знал. А английского языка не знал уже Артемий Иванович.