– Что будем делать с надписью? – спросил Пинхорн, демонстрируя губку.
– Я не сомневаюсь, что надпись необходимо стереть. Иначе, как только распространится весть об убийстве, она вызовет антиеврейские беспорядки.
– Но вы не можете просто так стереть такую важную улику! – возразил Халс.
– Навязались же мне эти из Сити! – вздохнул Арнольд. – Стерли бы ее потихоньку, и все.
– Я сейчас пошлю детектива Ханта на Майтр-сквер к инспектору Макуилльяму за фотографом. Хант, скажи инспектору, что я буду ждать его здесь до тех пор, пока не станет достаточно светло, чтобы сфотографировать надпись.
– Ну и что мы будем делать? – спросил Пинхорн.
– Из-за этих «жидов» я не могу принять на себя ответственность за стирание этих каракулей. Вы останьтесь с губкой здесь, а я вернусь в участок и встречу там комиссара. Как Уоррен решит, пусть так и будет.
Комиссар сэр Чарльз Уоррен, моложавый и по военному подтянутый высокий мужчина лет пятидесяти, с жестким взглядом и волевым лицом, несколько смягченным пышными висящими усами прибыл из участка к дому на Гоулстон-стрит вместе с суперинтендантом Арнольдом около пяти часов. Фаберовский с Пинхорном дремали на ступеньках, притулившись друг к другу, как два попугая-неразлучника. Халс сумел выпросить у одной из квартиранток немного кипятка и чувствовал себя королем, важно прохаживаясь взад-вперед перед аркой.
– Инспектор! – рявкнул Уоррен. – Надпись – стереть!
Пинхорн вскочил и бросился к ближайшей канаве мочить губку.
– Но сэр, подождите хотя бы час, пока не станет достаточно светло, чтобы сфотографировать надпись, – умоляющим тоном попросил комиссара Халс. – Я уже послал за фотографом.
– Если мы будем ждать так долго, дом просто разнесут. Торговцы уже начали расставлять свои лотки на Петтикот-лейн и вскоре улицы будут переполнены.
– Но надпись можно хотя бы временно закрыть.
– Думаю, что опасность будет сохраняться, пока сообщение находится на этом месте.
– Но давайте тогда сотрем только верхнюю строчку.
– Может быть достаточно стереть только слово «жиды», – предложил Пинхорн.
– Нет, – комиссар был непреклонен. Он все время подкручивал усы и по-наполеоновски закладывал правую руку за борт мундира. – Скопируйте надпись, Арнольд, и мы ее уничтожим.
Он взял у инспектора Пинхорна губку и, дождавшись, когда суперинтендант окончит писать, лично стер надпись со стены.
– А комиссар-то не побоялся запачкать свои ботиночки, – шепнул Пинхорн Фаберовскому, отойдя в сторону. – Наверное, опасается, что его выкинут из полиции.
Когда сырой и грязный рассвет забрезжил за пыльными стеклами, Артемий Иванович окончательно пал духом. Наступал день, а они все еще сидели в проклятом доме без всякой надежды незаметно выбраться отсюда. В голодной тоске Владимиров подошел к окну и выглянул на площадь. Она все еще была пуста, лишь полицейский инспектор в форме да несколько сержантов устало бродили по ней от одного входа к другому, проверяя надежность оцепления.
– Мистер Гурин! Скорее сюда! – встревоженным голосом позвал его Даффи. – Тут что-то с Уродом!
Артемий Иванович бросился в комнату и увидел бьющегося в припадке Васильева, изгибающегося дугою и колотящегося затылком о пыльный пол.
– Быстрее нож! – крикнул Владимиров, бросаясь на колени рядом с припадочным. – Держи его голову руками!
– Мы что, его зарежем? – с надеждой спросил Даффи, отдавая Владимирову нож фельдшера со следами крови на лезвии.
– Вот еще! – сказал Артемий Иванович. – Ему надо воткнуть нож в рот.
Орудуя ножом, он просунул лезвие между зубами Васильева. Что делать дальше, он не знал. Даффи с ужасом взирал на фельдшера, пускающего кровавые пузыри, и на Артемия Ивановича, который с застывшим лицом взирал на свою жертву, ожидая, чем же все окончится. Все окончилось благополучно. Когда фельдшер обмяк, Владимиров вынул нож и вернул его ирландцу.
Они уложили бесчувственное тело на кусок обоев и Артемий Иванович пошел на другую сторону дома взглянуть, что за яростные крики доносятся оттуда. Пересекая коридор, он услышал, как рев толпы снаружи усилился, и метнулся к окну в кухне. Полицейские разорвали свою цепь и расступились, пропуская людей на площадь. Это был шанс покинуть дом. Владимиров бросился обратно и изо всех сил пнул Васильева. Тот недоуменно сел, ничего не понимая, а Даффи, быстро сообразив, что произошло, вскочил на ноги и побежал к лестнице.
– Стой! – закричал ему вслед Артемий Иванович. – Надо взять Урода!
Он дернул за отставший от стены кусок обоев и они оторвались по всей длине от кухни до лестницы. Зажав в руке, словно первобытное кремневое рубило, иссохшую корку хлеба, он размашисто нацарапал по-русски на размякшей от сырости штукатурке: «Это все мы, жиды и нигилисты. Колька-Потрошильщик».
После чего, подхватив фельдшера под мышки, они с ирландцем сволокли его по лестнице вниз.
Оставив Васильева на ирландца, Артемий Иванович выскользнул из двери и на него тут же налетел кто-то из зевак:
– Где, где здесь убийство?
– Там, за углом, – Артемий Иванович махнул рукой и они с Даффи вытащили из дома Васильева. Пальто фельдшера спереди было в пятнах крови, но они почти сливались с порыжевшим сукном. На них никто не обращал внимания, все стремились быстрее оказаться на месте убийства.
– Что, уже насмотрелись? – спросил у них сержант, еще недавно гонявший любого, кто пытался пробиться на площадь через полицейское оцепление.
Обернувшись, чтобы ответить, Артемий Иванович впервые с ужасом разглядел на констебле желтые цифры в петлицах и понял, что сегодня не миновать страшного скандала – желтые цифры однозначно указывали на то, что все собравшиеся здесь сержанты и констебли принадлежат к полиции Сити. Тогда Владимиров подумал, что хорошо бы позавтракать у Фаберовского до того, как начнется скандал.
Схватив Васильева за рукав, Артемий Иванович поволок его на Олдгейт, где они, купив билеты, юркнули в спасительный вагон подземки.
Фаберовский был уже дома и ссутулившись сидел у камина, дрожащими руками наливая себе рюмку за рюмкой ром из пузатой бутылки. Отсветы огня пьяно плясали в стеклах его очков. Артемий Иванович прямо в калошах ввалился в гостиную и, не здороваясь, сразу же рухнул в кресло-качалку, пробормотав, закатывая глаза:
– Ох, какая была тяжелая ночь! Господи, как я устал! Боже, как я утомился! Пресвятая Богородица, черт побери, я еле живой! Святые угодники, у меня со вчерашнего дня корки хлеба во рту не было! – заскорузлая корочка выпала из ослабевшей руки Артемия Ивановича.
Остальные также, не снимая обуви и верхней одежды, потащились за Владимировым в гостиную и попадали на диван.
– Так, что случилось на этот раз? – спросил Фаберовский, глядя на их изморенные лица и грязные следы на полу.
– Водки нам! – простонал Артемий Иванович.
– Сейчас я вас шампанским угощу, которым ворота запирают! – задохнулся от ярости поляк. – Я же предупреждал – до Сити ни ногой! Как вас до туда занесло?!
– Дарья, голова с мозгом, сунула Уроду нож, так он Шапиро напугал, а сам пошел куролесить. Может, он и еще кого прирезал.
Артемий Иванович кивнул в сторону дрожавшего на диване фельдшера, до сих пор не снявшего своей кепки.
– Я сам ножик припас, – прошептал Васильев.
– Мы его нашли только на Олдгейте, – сказал Владимиров.
– Он где надо прирезал, у клуба, – процедил сквозь зубы Фаберовский. – А вот почему вы с Даффи его там не встретили, я не понимаю.
– Так он все-таки еще кого-то убил?! – изумился Владимиров. – Но какого черта…
– Это не Николай убил женщину около клуба, – сказал Даффи. – Ее убил какой-то мужик и затолкал во двор. А Николай там даже не появлялся.
– Положим, что так. Но куда делся Конрой?
– Мы Патрикея послали в клуб надпись писать.
– Но ведь это должен был сделать Даффи! Пся крев! – От крайнего волнения Фаберовский выругался и налил себе еще рома. – Ваш Конрой не то что у клуба написал, он вовсе далеко не ходил! Накалякал с ошибками какую-то чушь про евреев да тряпку бросил окровавленную – и что нам теперь с этим всем делать?
Артемий Иванович важно надулся:
– Вы, между прочим, мне инструкцию на десяти листах обещали! А я сделавши все, что было в моих силах!
– Как вы договорились с Конроем?
– Да никак!
– Надеюсь, у него хватит ума не шляться по улицам и приехать сразу сюда.
– А что делать с моим пальто? – спросил Васильев. – Я его испачкал.
– Даффи! Проверь, чтобы на Уроде не было ни единого пятнышка крови. Сделай то немедленно, допоки не догорели дрова в камине. И тщательно обыщи карманы! Я не верю, что две зарезанных бабы заместо мужчины – все наши неприятности.
– Ну, действительно… Имеются очень неприятные свидетели, – неохотно признался Владимиров. – В Сити один еврюга видел Урода в лицо, когда тот стоял с зарезанной бабой. С этим жидом были еще двое, но они могли видеть его только со спины. Как только они пошли прочь, я послал Шапиру проследить за свидетелем.
– Бог мой! Поздравляю! То первое разумное действие, которое вы все произвели за эту ночь. Куда потом пойдет Шапиро?
– Понятия не имею-с. У меня не было возможности с ней договориться.
– Придется дождаться Шапиро. Свидетель убийства в Сити может стать для нас катастрофой. Так что же нам делать с убийством у клуба? Ведь даже полиция уже считает его делом наших рук. А мерзавец Конрой свои наскальные рисунки выполнил в полумиле оттуда!
– Я тоже надпись сделал, – похвастался Артемий Иванович.
– Где?
– В пустом доме, где мы прятались, в коридоре на третьем этаже.
– Нам не нужны надписи, сделанные с нижней стороны стульчака. О том, что оба убийства связаны с евреями и нигилистами, должно стать известно прессе. Почта еще не работает. Если мы сейчас же напишем открытку с предупреждением о готовящемся убийстве и опустим в ящик, чтобы ее достали с первой выемкой, то есть также, как если бы ее опустили ночью сразу после убийства, она будет принята за подлинную, словно убийца действительно намеревался совершить два убийства за одну ночь.