Но надо было завершать труд.
С таким чувством, словно он совершает некую торжественную и немного мрачную церемонию, Роджер снял со стены пожелтевший лист бумаги, выдернув булавки, державшие его на пробковой стене. На листе изображалось фамильное дерево, генеалогическая схема, аккуратно вычерченная рукой преподобного отца.
Маккензи, еще Маккензи, и еще… многие поколения все тех же Маккензи. Роджер в последнее время подумывал о том, чтобы вернуть себе эту фамилию, и не только потому, что она была неким символом.
В конце концов, па уже умер, а сам он больше не собирается возвращаться в Инвернесс, где его знали как Уэйкфилда, — или, по крайней мере, не собирается бывать здесь часто. Это было вопросом сохранения рода; Роджер не хотел забывать, кем он был по крови и по сути.
Па знал кое-что о предках, несколько разрозненных историй, — но в основном они были для него только именами на листе бумаги.
И, что было куда более важным, он ничего не знал о той женщине, чьи зеленые глаза Роджер каждое утро видел в зеркале. Ее вообще не было в родовом списке, и к тому были причины.
Палец Роджера скользнул к верхней части разветвленной схемы. Вот он где, подкидыш Вильям Буклейг Маккензи. Отданный на воспитание чужим людям, незаконный отпрыск воинственного вождя клана Маккензи, за колдовство приговоренный к сожжению. Дугал Маккензи и ведьма Джеллис Дункан.
Но она, конечно же, вовсе не была ведьмой, но все же в ней таилась некая опасность. У Роджера были ее глаза — по крайней мере, так утверждала Клэр. А может быть, он унаследовал от Джеллис и еще что-нибудь? Что, если эта пугающая способность проходить сквозь камни передалась, никем не замеченная, через многие поколения благопристойных судовых плотников и пастухов?
Роджер задумывался об этом каждый раз, когда в эти дни видел генеалогическое дерево, — и именно потому старался вообще на него не смотреть. Он прекрасно понимал раздвоенность чувств Брианны, понимал, что такое эта тончайшая грань, некое лезвие бритвы, отделяющее страх от любопытства, понимал, как можно разом и стремиться узнать, и бояться знания.
Ну что ж, по крайней мере, он может помочь Брианне в ее поисках. Что же касается его самого…
Роджер сложил лист с генеалогическим деревом в несколько раз и отправил его в свою коробку. Потом закрыл крышку и для большей сохранности содержимого заклеил ее крест-накрест липкой лентой.
— Вот так, значит, — вслух сказал он и вышел из пустой комнаты.
Роджер остановился на нижней ступени лестницы, ошеломленный.
Брианна только что приняла ванну, храбро сразившись с древним газовым водогреем, с потрескавшейся эмалью и неровным, беспокойным пламенем. Теперь она вышла в холл, и на ней было одно лишь полотенце, обернутое вокруг влажного тела.
Она направилась через холл, не заметив Роджера. Роджер замер, боясь пошевельнуться, слыша лишь оглушительные удары собственного сердца, чувствуя, как мгновенно взмокла ладонь, лежавшая на полированном дереве перил.
Брианна была вполне благопристойно прикрыта; он видел ее и куда более обнаженной, в футболке с глубоким вырезом и в шортах, которые она надевала в жаркую погоду. Но сейчас в девушке была некая особенная хрупкость, задевшая Роджера, взволновавшая его; и еще та мысль, что он мог бы сейчас раздеть Брианну одним движением руки, просто дернув за край полотенца… И еще отчетливое осознание того, что они сейчас только вдвоем в целом доме.
Ящик с динамитом, вот что это было такое.
Роджер сделал было шаг вперед, но тут же остановился. Брианна услышала легкий шум и тоже застыла на месте, но прошло долгое-долгое мгновение, прежде чем она оглянулась. Она была босиком, и Роджер отчетливо видел длинные пальцы на ее ногах и высокий подъем; на потрепанной ковровой дорожке, пересекавшей холл, остались темные влажные следы.
Девушка не произнесла ни звука. Просто посмотрела прямо на Роджера, и ее глаза были темными и чуть раскосыми. Она стояла напротив высокого окна, в конце холла, и ее обернутая полотенцем фигура казалась почти черной на фоне бледного серого дня, дождливого дня, окружавшего дом.
Он знал, что бы он ощутил, если бы вот сейчас коснулся ее. Ее кожа должна быть еще почти горячей после ванны, влажной на сгибах локтей, колен, между бедрами… Он чувствовал ее запах — в нем смешивались запахи шампуня, мыла и пудры, призрачные цветочные ароматы, — и они перебивали собой нежный запах ее собственной плоти.
Следы ее ног на ковровой дорожки тянулись перед ним, как некая хрупкая, почти мистическая цепь, связавшая их. Роджер резким движением сбросил с ноги сандалию и поставил голую ногу на один из оставленных ею отпечатков; он ощутил подошвой влажную прохладу.
На ее плечах все еще дрожали капли воды, похожие на дождевые капли, стекавшие по оконным стеклам за ее спиной, — как будто она только что прогулялась под дождем. Когда Роджер сделал шаг по направлению к ней, Брианна вскинула голову и встряхнула ею, сбрасывая маленькое полотенце, скрывавшее ее волосы.
Бронзовые змеи длинных прядей вырвались на свободу, сияя, и упали на щеки и шею девушки. Но это ничуть не напоминало змей Медузы Горгоны, нет… Брианна казалась неким духом воды, сменившим облик коня с гривой из живых змей на облик волшебной женщины.
— Ты — келпи… ты дух воды… — прошептал он, наклонившись к запылавшей щеке Брианны. — Ты выглядишь так, будто только что спустилась с гор Шотландии, едва родившись…
Она обхватила руками его шею, отпустив полотенце; оно не упало лишь потому, что было зажато между их телами.
Но ее спина обнажилась. От окна веяло холодом, и волоски на руках девушки встали дыбом, хотя ее кожа согревала ладони Роджера. Ему тут же захотелось снова закутать ее в полотенце, укрыть ее, уберечь от холода; и в то же самое время хотелось швырнуть полотенце на пол, сорвать с себя одежду, обдать Брианну собственным жаром и овладеть ею, сделать ее своей навсегда, прямо вот тут, в сыроватом и ободранном холле.
— Ты словно кипишь внутри, — прошептал он, — от тебя пар идет…
Она улыбнулась, почти касаясь его губами.
— Очень хорошо, тебе не придется принимать ванну. Роджер… — ее руки лежали на его шее, и кончики ее пальцев были прохладными. Она открыла рот, чтобы сказать что-то еще, но он быстро поцеловал ее, ощущая, как горячий пар просачивается сквозь ткань его рубашки.
Ее груди прижались к нему, ее губы раскрылись ему навстречу. Прикрывавший Брианну лоскут махровой ткани скрывал очертания нежных полушарий от глаз Роджера, но не мог помешать его воображению: он как наяву видел их внутренним взором, безупречные по форме, гладкие, чуть дрожащие, как дрожит живая плоть, — и это сводило его с ума.
Его рука скользнула вниз, обхватила выпуклость обнаженной ягодицы. Брианна пугливо вздрогнула, потеряла равновесие, и они оба неловко затоптались, хватаясь друг за друга, чтобы не упасть.
Но у Роджера подогнулись ноги, но упал коленями на пол и увлек за собой Брианну. Она упала и растянулась на спине, хохоча во все горло.
— Эй! — Девушка схватила полотенце, но тут же забыла о нем, потому что Роджер наклонился над ней, целуя.
Он не ошибся ни в единой детали, воображая ее груди. Та, что сейчас очутилась под его ладонью, потеряв махровый покров, была именно такой, какой он ее представлял, — полной и мягкой, и ее твердый сосок уперся точно в центр его ладони.
Да, то был ящик с динамитом, и запал уже подожгли.
Вторая его рука уже нырнула под полотенце, к нижней части живота… она забралась так низко, что пальцы коснулись влажных щекочущих завитков. О Господи, подумал вдруг Роджер, а они-то какого цвета, интересно бы знать… Такие же красновато-коричневые, как в его мечтах? Или медные с бронзовым отливом, как на голове?
Вопреки всем его попыткам сдержаться рука сама собой отправилась дальше, легла на выпуклость, укрытую пушистыми волосами, на мягкий бугорок между ее бедрами, и он ощутил его всем своим существом. С усилием, от которого у него отчаянно закружилась голова, он все же заставил себя остановиться.
Ладонь Брианны легла на его руку, подталкивая назад.
— Пожалуйста… — прошептала девушка. — Пожалуйста, я так хочу тебя…
Он казался сам себе пустым и звонким, точно колокол. Яростные удары его сердца отдавались в голове, в груди, и особенно болезненно — в паху. Роджер закрыл глаза, глубоко дыша, изо всех сил прижимая ладони к ободранному ковру, стараясь стереть с них ощущение ее кожи, не позволяя рукам снова прилипнуть к телу Брианны.
— Нет, — выдохнул он наконец, и его голос прозвучал хрипло, неровно, низко. — Нет. Не здесь. Не сейчас. Не так.
Брианна села, подняла большое темно-синее полотенце и обернула вокруг своих бедер, став похожей на юную русалку, выглядывающую из волн. Она уже остыла; ее кожа в сером дневном свете казалась теперь бледной, как мрамор, но она была не мраморной, и потому по ее рукам, по груди и плечам побежали мурашки.
Роджер осторожно погладил ее, и подумал, что его кожа в сравнении с кожей Брианны кажется ужасно грубой; он легко коснулся пальцем ее губ, уголка ее широкого рта. На его собственных губах все еще сохранялся ее вкус — вкус чистой кожи, вкус зубной пасты… и вкус сладкого, мягкого языка.
— По-другому… — прошептал он. — Я хочу, чтобы все было по-другому… в первый раз.
Они как-то разом встали на колени, друг против друга, и воздух между ними, казалось, искрился от невысказанных слов. Запал все еще тлел, но теперь немного медленнее. Роджер словно окаменел; может быть, она все же была Горгоной?
А потом до них донесся запах подгорающего бульона… и тут уж они вскочили, разом опомнившись.
— Что-то горит! — пискнула Брианна и бросилась к кухне, забыв про полотенце, оставшееся на полу.
Роджер поймал ее за руку, и девушка послушно остановилась. Теперь она была совсем холодной на ощупь, ведь по холлу гуляли беспечные сквозняки…
— Я это погашу, — сказал он. — А ты пойди, оденься.