И вот февраль 1978 года, “Олимпия”. На фасаде ярко горят красные лампочки: “Барбара и Роланд Романелли”. Он смущен, она уверена: “Это нормально, мы вдвоем”. Он играет не только на аккордеоне, но на фортепиано и синтезаторе. В Париже его называют “любовник-человек-оркестр”. Их грядущее расставание из-за спектакля “Лили Пасьон” (или из-за Депардье?) – это сюжет для целого романа, но о нем потом. Она живет в отеле Caumartin рядом с Оперой и каждое утро приходит в “Олимпию” в 9 часов. Полагаю, это единственный артист за всю историю существования зала, который приходил сюда в день концерта так рано.
Вот что говорил Жан-Мишель Борис, с 1979 по 2001 год бывший директором “Олимпии”: “Я помню ее рано утром – она приходила, чтобы собраться, накопить энергию для вечера. Помню, как она располагалась в своей грим-уборной, этом женском убежище, где на стульях были разбросаны мерцающие и переливающиеся ткани, как долго ходила между гримеркой и сценой, как будто налаживала с залом какую-то магическую связь. Как тщательно работала с инженером по звуку: ей важно было не только играть и петь, но и обращаться к залу, разговаривать с ним. Помню большие черные очки, за которыми она прятала взгляд, огромные черные шали, в которые она куталась, ее на удивление быструю, будто летящую куда-то речь…”.
Звучали все лучшие песни – половину зрители уже знали наизусть и аплодировали, едва услышав первые аккорды, – и две премьеры: Il automne (“Осень”) и La Musique (“Музыка”). Зал в экстазе, но она нервничает и в какой-то момент говорит со сцены: “Смешно, но, похоже, это уже не голос, а мяуканье. Не слишком любезно выставлять его напоказ, да?”. Известный документалист Франсуа Рейшенбах снял об этом концерте фильм, который благополучно почил где-то в анналах французского телевидения. Она была недовольна: “Ты украл мою душу!” Она не любила обнародовать перед публикой что-то, кроме того, о чем рассказывала в своих песнях. Может быть, потому, что больше ничего интересного в ее жизни и не было.
“Шатле”. Триумф и финал
Огромный зал театра “Шатле”, партер и четыре яруса до отказа были заполнены зрителями все вечера подряд – с 16 сентября по 11 октября 1987 года. При том что она отказалась от всякой рекламы, не было даже афиш: “Реклама – это ужасно. Люди хотят тишины. На любовное свидание не зовут, крича во все горло”. Она постарела – все-таки пятьдесят семь. Тщательный макияж, неизменный черный брючный костюм, деликатно украшенный бисером. Постарели и ее музыканты: вместо красавца Романелли за аккордеоном полный добродушный Марсель Аццола, она уже не уронит голову ему на плечо, но положит на аккордеон на аплодисментах розу, и он так и будет играть, прижимая ее подбородком. Когда она появляется под музыку и восторженные крики, видно, что лицо уставшее, спина стала немного сутулой, когда она начинает петь, слышно, что голос садится, в нем появляются трещинки. А дальше – спасибо фильму Ги Джоба – мы видим, как происходит невероятное. С каждой песней она молодеет, крепнет голос, выпрямляется спина, и вот она уже легко берет самые высокие ноты. К финалу Барбара сбрасывает лет двадцать, не меньше. Впрочем, зал это вряд ли замечает – он слушает песни.
Она начала резкими, тревожными аккордами Perlimpinpin – а дальше программа в основном получилась негромкой, исповедальной. Она поет песни памяти дорогих людей – конечно, “Нант”, еще посвященную матери Remusa – по названию той самой улицы, где располагалась самая уютная парижская квартира Барбары и откуда она уехала сразу после смерти в 1967 году мадам Серф, урожденной Эстер Бродской, которая прожила здесь с дочерью целых пять лет. Еще любимую слушателями Une petite cantate – памяти Лилиан Бенелли, пианистки и аккомпаниаторши L’Ecluse, погибшей в автомобильной катастрофе (она ехала из Экс-ан-Прованса со своим возлюбленным Сержем Лама, он, по счастью, выжил, хотя и лежал после этой аварии без движения полтора года. Лама (вместе с Алис Дона) является автором известной песни Je suis malade).
Тихо, как молитву, Барбара поет и одну из своих самых провокативных песен – Sid’amour à mort. Sid, Sida – это СПИД, вирус иммунодефицита, и название условно можно перевести как “СПИД, любовь и смерть”. О чуме ХХ века человечество узнало в 1981 году, в 1983-м Франция была потрясена смертью философа и теоретика культуры Мишеля Фуко – он стал первым известным человеком, умершим от СПИДа, смерти Фреди Меркьюри и Рудольфа Нуреева еще впереди. Песня Барбары написана в 1987-м – это год утверждения официальной программы ВОЗ по борьбе с вирусом иммунодефицита, появления первого лекарства от СПИДа и, кстати, год, когда был официально зарегистрирован первый больной СПИДом в СССР.
Она не могла не написать эту песню. И потому, что любовь и смерть, Эрос и Танатос, – это, как и детство, ее главные темы. Барбара не раз говорила, что настоящая любовь всегда смертельна, и пела об этом. И потому, что она ненавидела ханжество во всех его проявлениях – а поначалу и на Западе болезнь считали наказанием за грехи гомосексуалистов. (Как и у многих великих женщин, у нее немало самых близких и нежных друзей-гомосексуалистов.) И потому, что слишком хорошо знала горе и тоску тех, кто болен, обделен, кто страдает, кто стоит на пороге смерти. Она открывает прямую телефонную линию для больных СПИДом. Она дарит права на свою последнюю песню Le Couloir (“Коридор”) ассоциации Act Up, которая объединяла парижские медиа для помощи наркоманам, больным СПИДом и жертвам насилия. “Презервативы – не надевайте их на головы!” – говорит она своей публике, не только призывая поклонников не быть беспечными, но прежде всего выступая против тех, кто ничего не хочет знать об этой болезни и считает, что уж его-то она точно не затронет. И поет – от первого лица! – о том, о чем тогда еще не принято было говорить со сцены:
Моя любовь больна,
Моя любовь отравлена СПИДом,
Он как хорек крадется тут и там,
Проклятый СПИД.
Но мы все равно любим друг друга,
Даже умирая и
Исцеляясь от боли этой любви,
Которая ведет нас к смерти.
В финале – на словах Sid’assasines – “СПИД убивает” – она высоко вскидывала руку. Худая рука в черном трепетала, как пиратский флаг на ветру, молила о спасении, кричала о смерти.
Трагический жест Барбары. Трагическая нота в жизни послевоенной Франции – а несмотря на потрясение 1968 года и даже СПИД, жизнь эта была в общем благополучной, сытой, радостной. Буржуазной во всех смыслах слова. Но Франция всегда нуждалась в диве, которая выходила к рампе, заламывала руки и произносила трагические монологи. Рашель, Сара Бернар, Барбара… Это только на первый взгляд их разделяют эпохи. Три актрисы. Три еврейки, вечно блуждающие, всегда немного чужие, не свои даже в том обществе, которое их боготворит. Три номады – и даже поступок Сары Бернар, купившей дом на далеком бретонском острове Бель-Иль, так похож на попытку Барбары спрятаться, осесть в глуши и перевести дух. Те играли Федру и Медею. Эта пишет текст O mes théâtres – “О мои театры” – и бесстрашно выходит с ним к рампе. Пафос, мелодекламация, патетика? Плевать – “Мой рай и мой ужас, моя немота и мое бессмертие – театр!” Кресло-качалка на сцене, запрокинутый профиль, демонстративные позы. И даже шали, которые она так любила!
В пол-оборота, о, печаль,
На равнодушных поглядела,
Спадая с плеч, окаменела
Ложноклассическая шаль.
Зловещий голос – горький хмель —
Души расковывает недра:
Так – негодующая Федра —
Стояла некогда Рашель.
Вот только голос не “зловещий”, а у всех трех актрис – серебряный, неземной красоты. Голос, приподнимающий над прозой жизни, над “пеной дней”, если вспомнить столь любимого нашей героиней Бориса Виана. А там уже и неважно, о ком речь – о Рашель, или Ахматовой, или Барбаре. Главное – искусство, творчество.
В “Шатле” был и ее последний концерт на большой сцене, последний в Париже. Не успели – огромный тур, заявленный с 6 ноября по 31 декабря 1993 года, был прерван – записать видеоверсию, но есть диск Barbara. Chatelet. 1993. На обложке его она не идет – летит по сцене на фоне черного рояля и красных ярусов, в черном боа из каких-то диковинных перьев, как будто навстречу ей дует сильнейший ветер и ее сбивает с ног буря. Так и вышло: 3 декабря концерты были прерваны, врачи запретили выступать, она не выходила из гостиницы рядом с театром. Поклонники выложили на пути от артистического входа в “Шатле” до ее отеля живой ковер из роз. Пока еще никто не сдавал билеты. И она вернулась. Состоялось еще три концерта – 11, 12 и 13 декабря, после чего ее увезли в Американский госпиталь в Нейи с двусторонним воспалением легких. Администрация “Шатле” объявила о том, что концертов больше не будет и она готова возместить зрителям убытки.
Дадим слово ее музыкантам – тем, кто был рядом на сцене, кто не бросил ее и потом, приехав встретить вместе с ней в Преси-сюр-Марн такой грустный новый 1994 год. Жерар Дагерр, пианист: “Той зимой она уже не была прежней. «Шатле» – большой, очень трудный зал, и я до последнего не верил, что она выйдет на сцену. Но она так хотела этого, что вышла”. Серджио Томасси, аккордеонист: “Однажды на концерте я услышал крик, почти вопль: «Я люблю тебя!». Публика после каждой песни сходила с ума, аплодисменты были такими, что казалось, сейчас рухнет потолок, и я подумал, что это кричит какой-то восторженный поклонник. Но потом понял, что это вырвалось у Барбары. Назав– тра перед концертом я нашел ее, чтобы сказать, что это очень опасно для нее, для ее голоса, но она ответила: «Серджио, ты не понимаешь, я не могу себя сдержать. Когда я вижу любовь всех этих людей, ту любовь, которую они мне посылают каждый вечер и которую я принимаю, я должна им ответить. Это происходит помимо моей воли, я вообще в каком-то другом уже мире, когда кричу им, что тоже их люблю…» После такого откровения я стал волноваться за нее еще больше. И вот однажды, когда опустился занавес после песни «Черный орел», она действительно упала нам на руки, потеряв сознание. Мгновенно появились медики и унесли ее на носилках”.