Сейчас эта картина волнует только киноманов – с радостью и удивлением прочитала в интернете, что только что в одном из питерских киноклубов прошли ее просмотр и обсуждение. А между тем о времени и об этих двоих она говорит все. Смотреть ее бесконечно интересно – там дуэт двух великих артистов (неслучайно Морис Бежар поставит много позже балет “Брель и Барбара”) и точно схваченная атмосфера семидесятых, лиричная, неторопливая, бесконечно внимательная ко всем нюансам отношений и переживаний героев. И еще – дивная музыка Барбары: вальс из фильма с тех пор будет сопровождать каждый ее выход на сцену. Съемки проходили в Бланкенберге, небольшом бельгийском городке в Западной Фландрии, расположенном на побережье Северного моря. Совсем недалеко роскошный туристский Брюгге, но на побережье всегда дует ветер, холодно (средняя температура даже в июле 19 градусов) и как-то неуютно от бесконечных серых морских просторов. В детстве пейзажи Бреля состояли из стекол, дождя, из уродливых фабричных зданий. И он мечтал оттуда вырваться далеко-далеко, например в Китай. А вот в первом своем фильме в эти места все-таки вернулся – и серые мокрые пирсы, каналы, оставшиеся от Второй мировой войны бункеры на побережье и мелкое неласковое море тоже стали его героями.
Действие происходит в скромном семейном пансионе, где отдыхают мелкие служащие. Туда волею случая залетают две диковинные птицы: он – Леон, контуженный на войне, странный человек, каждое утро выпускающий из окна голубя (героя играет сам Брель), она – Леони, немолодая худая женщина с вечно прямой спиной и таинственной улыбкой (Барбара). В отличие от своей подруги, крутящей романы направо и налево, Леони сдержанна и неприступна. Когда Леон и Леони первый раз вальсируют друг с другом на каком-то сельском празднике, то между ними расстояние чуть ли не в метр. Он неловок: топит ее вместе с катамараном в море. Он смешон: над ним издеваются все кому не лень. О том, что он ее любит, он говорит, только оставшись один в комнате, – этот монолог Бреля выложен в YouTube среди его самых знаменитых песен. Отношения обрываются, по сути, так и не начавшись. Остается нежность двух этих нелепых одиноких существ по отношению друг к другу. И еще важная для автора тема: трагическая несовместимость толпы и личности, компании праздных отдыхающих, сосредоточенных на выпивке и сексе, и сложных, закомплексованных натур, родственных душ, потянувшихся друг к другу. Кончается все плохо: Леон, герой Бреля, над которым зло подшутили товарищи, выпускает на волю всех своих голубей и навсегда уходит в море, Леони (у них даже имена одинаковые) якобы возвращается к семье, и это единственный фальшивый эпизод картины – уж не продюсеры ли настояли?
В том же 1972 году на экраны выходит “Старая дева” с Анни Жирардо, которая имеет оглушительный успех. “Франц” этим похвастаться не может, хотя Барбара бросает все и отправляется с картиной в промотуры по стране. Критики находят ее некиногеничной. Она и правда выглядит там старше своих лет, у нее не белоснежные, как принято на экране, зубы, чрезмерный театральный макияж и старомодные наряды. О перевоплощении речи не идет – она играет себя, и когда они бредут по пляжу под фантастически прекрасную музыку, и Леони рассказывает: “В детстве я была мечтательной и отчаянной. Мама предупреждала: «Когда вырастешь, будешь наполовину Жанна д’Арк, а наполовину Леди-витающая-в-облаках»”, а он изображает клоуна и признается, что больше всего на свете любит смеяться, то это болтают два друга, два артиста, два певца, и таких больше нет, не было и не будет. Прошедшие десятилетия по-новому осветили и этот сюжет, и эту картину, и когда смотришь ее сегодня, щемит сердце.
При этом она смертельно боялась камеры, забывала слова, свалилась на велосипеде в канал, а на съемках – по свидетельству актрисы Даниэль Эвену, которая играла легкомысленную товарку Леони, – предпочитала оставаться одна и вообще была deprimait (угнетенной, подавленной) – то ли действительно находилась в таком состоянии, то ли действовала так на других, поди теперь узнай. Хохотали они с Брелем, похоже, только друг с другом, и только друг с другом им было уютно. Были ли они любовниками? Говорят, что да, в самом начале, очень недолго. То, что их соединяло потом всю жизнь, оказалось гораздо больше и сильнее.
В его последний день она вместе с Маддли будет держать его за руку. И лишь через двенадцать лет, в 1990 году, на концерте в театре “Могадор” представит песню “Гоген. Письмо Жаку Брелю”. Это скорее речитатив – должно быть, так декламировали под музыку великие трагические актрисы прошлого. И это настоящая поэзия, где все сплелось: коралловое небо Хива-Оа и дождливые пейзажи севера, таитянки с картин Гогена, которые плачут по Брелю, а сам он по-свойски обращается к художнику и просит дать и ему здесь место… Сама же Барбара убеждена:
Я так хорошо тебя знала, что уверена:
Сегодня ты ласкаешь груди женщин Гогена,
а он рисует Амстердам,
И вы вместе любуетесь восходом солнца
над лагунами…
И твоя улыбка ко мне вернулась, и ты опять поешь.
Она называет его “усталым танцором со взглядом ребенка” и подписывается:
Леони,
Ты знаешь, кто я,
Спи с миром.
Песня похожа на знаменитую брелевскую “Жожо” – письмо его умершему другу и компаньону Жоржу Пакие, шоферу-режиссеру-секретарю и собутыльнику, конечно. Брель не щадил себя: много пил, курил и спал по несколько часов в сутки. Это было время, когда не стремились к здоровому образу жизни и писали потрясающие песни памяти друзей.
Будет еще одна перекличка: он и она встретятся в 2015 году на траурной церемонии после страшных парижских терактов. Франция выбрала тогда только две песни – его и ее.
Люсьен Морисс
Он был маленький, рыжий и некрасивый, “прекрасный урод”, всесильный директор радиостанции “Европа-1” Люсьен Морисс, урожденный Люсьен Тржеминский. Но, как это часто бывает у невысоких, энергичных поляков – достаточно вспомнить Романа Полански, – он магнетически действовал на женщин. На всех, кроме одной, которая была смыслом и содержанием всей его жизни и которая его безжалостно бросила через несколько месяцев после официального брака, увлекшись другим, – это певица Далида. Барбара не могла и не стремилась занять ее место в жизни Морисса, но он открыл ей двери “Олимпии”, всегда был с ней чрезвычайно ласков и добр, и она этого никогда не забывала.
Удивляюсь, почему о Далиде наши авторы женских романов, заполонивших все полки московских книжных магазинов, еще не сказали своего слова. Вот уж бульвар так бульвар. Мало того что вся Россия до сих пор без ума от их с Аленом Делоном Paroles, она еще безупречно подходит на роль фам-фаталь и черной вдовы, чья жизнь напоминает душераздирающую мелодраму. Первоначально псевдонимом Иоланды Кристины Джильоти была Далила, библейская героиня, погубившая своего возлюбленного, и отсвет этого имени оказался роковым. Единственный, кто спасся, – молодой художник Жан Собески, ради которого она ушла от Морисса и который вскоре сам ее бросил. Потом был страстный роман с композитором и исполнителем собственных песен Луиджи Тенко – после их общего провала с его песней “Чао, аморе” на фестивале в Сан-Ремо в 1967 году она находит его мертвым в их номере. Через три года застрелится в своем доме давно уже женатый на другой Люсьен Морисс. А еще через шестнадцать лет закроется в своем автомобиле и задохнется выхлопным газом Ришар Шанфре, с которым она прожила девять лет.
Но вернемся в осенний Париж 1965-го, когда на рю Франсуа Первого, что в районе Елисейских Полей, Барбара совершенно случайно – как она всегда утверждала – знакомится с Мориссом. Она называет точную дату – 16 сентября, на следующий день после ее головокружительного успеха в Бобино. Я вздрагиваю, когда читаю у нее, что там “прошла одна из самых великолепных ночей любви”, – но потом понимаю, что речь, конечно, о концерте. Даже жалко. До чего же отличается целомудренный стиль ее мемуаров, стыдливо шифрующий имена любимых, от сегодняшних откровений звезд. Она как раз думает о том, что ее не приглашают на “Европу-1”, кто-то шепнул, что для Морисса она в “черном списке”. Почему?! С ним надо поговорить. В этот момент она замечает двух идущих впереди нее мужчин. Один огромный, другой маленький, в нелепом клетчатом пиджаке, с вьющимися светлыми волосами. Она догоняет их, и – немая сцена. Все с интересом и удивлением смотрят друг на друга. “Я вижу, что он уже знает все – и что я хотела у него спросить, и каков будет ответ. И неважно, что этот ответ был дан посреди тротуара: я встретила человека, который больше никогда не уйдет из моей жизни”.
Конечно, он сразу узнал ее, почему и ответ последовал так скоро и так определенно. Да и в Бобино он, скорее всего, тогда был – во всяком случае, ее секретарь Мари Шэ приводит его слова: “Почему ее от меня прятали?” В этот же вечер дома ее ждал неприлично огромный букет цветов. Следующим утром они завтракают в Булонском лесу. “Мы совсем не говорили о делах. Мы смеялись, много смеялись. Мы смотрели друг на друга и лопались от смеха – по любому поводу. К моему удивлению, он говорил басом, жесты у него были медленные, а мысли – быстрыми. Он все видел не поднимая глаз и слышал не прислушиваясь. Мы пообещали больше не терять друг друга”.
Он сдержал слово: завтраки в Булони стали регулярными. Они уплетали все подряд: ветчину, рыбу, картофель на пару, запивая “Эвианом”. Но главное – он уговорил ее на Musicorama, так назывались концерты в “Олимпии”, организованные и транслируемые на всю Европу радиостанцией “Европа-1”. А это было непросто – она смертельно боялась “Олимпии”. Он убеждал голосом, взглядом, жестами и еще своим “демоническим обаянием”.
Конечно, подсознательно он искал замену Далиде – хотя бы на сцене. Люсьен был деловым человеком и воротил большими деньгами, но в душе оставался романтиком чистой воды. Чтобы делать бизнес, ему надо было поддерживать градус постоянной влюбленности. Без любви у него ничего не получалось: шлягеры не шли, ярко-голубые глаза мрачнели, приобретая серый, тусклый оттенок. Внешне он немного напоминал Макса фон Сюдова, любимого актера Бергмана. И было в нем самом что-то бергмановское: какая– то тайная драма угадывалась в его лице, какое-то тщательно скрываемое страдание, ставшее чем-то вроде мании. Посвященные знали имя этой мании – Далида.