Ему до зарезу нужна была звезда, которая могла бы соперничать с Далидой. Может быть, с помощью Барбары он даже хотел вызвать ревность у своей бывшей. Он знал, что это может подействовать на нее гораздо сильнее, чем все мольбы и проклятия: актрисы не прощают чужого успеха. Запуская Барбару на орбиту “Европы-1”, добиваясь у Брюно Кокатрикса зала “Олимпии” для ее сольного концерта и – что, может быть, было труднее всего – преодолевая ее собственное сопротивление и страх, он явно метил в Далиду. Это она должна была почувствовать, что на статус Королевы претендует другая певица. Но дуэли не получилось – слишком уж они были разными. Одна блондинка (кстати, крашенная по настоянию все того же Морисса), другая – всегда брюнетка. У Далиды голос громкий и сильный, как иерихонская труба, у Барбары – серебряный колокольчик, постепенно терявший свои серебряные ноты и хрустальные обертона. Но главное – разный формат. Далида – это трагическая героиня масскульта, женщина, которая поет для миллионов. Она по определению не вмещалась в камерный жанр поэтической песни, к тому же сама никогда не писала ни музыки, ни стихов. Во многом благодаря Люсьену Мориссу на нее работала целая индустрия: поэты-песенники, композиторы, аранжировщики. Далида к середине шестидесятых стала едва ли не самым крупным коммерческим брендом на французской эстраде, опередив всех по количеству альбомов и шлягеров. Барбара никогда не была героиней масскульта и не собиралась с Далидой соревноваться: у нее была другая территория, другая публика.
Хотя 22 января 1968 года благодаря Люсьену Мориссу она впервые вышла на подмостки “Олимпии”. Больше того – впервые встала из-за рояля и стала двигаться, свободно ходить по сцене! Она диктовала условия: директор не смел показываться ей на глаза за кулисами и никто, даже папа римский, окажись он в тот вечер в Париже, не должен подходить к ней с начала до конца концерта. Как уже было сказано, они с Люсьеном, который и сам не меньше ее боялся провала, только не подавал вида, в тот вечер выходили из “Олимпии” победителями. После этого триумфа она перестает бояться больших залов. Перестает быть певицей только для избранных. Ее имя, такое удобное для скандирования, теперь пишут огромными буквами на всех афишах, биллбордах, обложках глянцевых журналов. В том же году выходит альбом “Черный орел”, который они готовили вместе, и быстро входит в число самых продаваемых дисков.
Две королевы песни встретятся еще раз на кладбище Монпарнас на его похоронах. “Этот маленький хрупкий человек обладал огромной силой, подлинной интеллигентностью и большим сердцем. Он обожал детей и музыку, гром и тишину. У него было железное терпение и умение побеждать врагов, затаившись в тени своего кабинета. Он не уставал заботиться о других – это было единственное, что он по-настоящему любил и умел делать. Он знал возможности каждого, но никогда не злоупотреблял этим знанием. Его постоянным настроением была прекрасная безнадежность. Ранимый, он часто говорил о смерти, о боли жизни. Этот блондин высоко чтил свое дело и каждую секунду учил нас любить то, чем мы занимаемся. В июне 1968-го я снова увидела его на «Европе-1» – он растворился в кулисах…”
Роланд Романелли
Слава Богу, опять о любви. Так все-таки гораздо интереснее. Хотя спросили бы вы о Роланде Романелли Барбару тогда, когда она писала свои мемуары, понимая, что жизнь уходит, что ничего, в сущности, не остается, она бы презрительно скривила губы: “А, этот аккордеонист…” О нем в ее книге – вообще ни слова. А его книга о ней называется “Двадцать лет с Барбарой”.
Я читаю эту книгу в юрмальском Межапарке среди майского буйства цветущих рододендронов и думаю о том, какой же он был красивый, этот двадцатилетний (в момент их знакомства) статный юноша с густыми длинными волосами, родившийся на шестнадцать лет позже ее в Алжире, от отца-итальянца и матери-испанки. Внешне он чем-то напоминал Юбера – такой же высокий, широкоплечий, с крупными чертами лица. Я думаю о том, сколько юного восторга, восхищения, нежности и эротики привнес он в ее жизнь – в конце концов, им обоим принадлежит самая чувственная, на мой взгляд, песня во всем французском шансоне, – À peine, о двух любовниках, встречающих новый день в постели. Название переводится как “едва, с трудом, насилу”… Она пела ее на концертах, сидя в кресле-качалке, так интимно, с такими обертонами и чуть слышными интонациями, что хотелось опустить глаза и не подглядывать, а только слушать мелодию (им написанную) и ее слова о любви, о кратком, пока еще безмятежном ее мгновении… Это ему она на аплодисментах клала голову на плечо отработанным интимным жестом – “орел на моем плече”, напишет он позже. Опять орел – не тот, черный и прекрасный из песни про детскую мечту, которую знала вся Франция, а яростный, опасный орел, который безжалостно спикировал на Люка Симона и больно укусил Романелли – след на всю жизнь. Tueuse (убийца) назовет он ее через много лет. Поэтому мне больше хочется говорить о том, как эти любящие жили вместе так долго, были счастливы и – убивали друг друга, чем о новых возможностях электронного аккордеона и синтезатора, которые он ей открыл. В 2012 году в интервью Le Parisien он признается: “Да, мы были парой, и мы очень любили друг друга”. Признается читателям нового поколения – если им вообще это интересно, – современники были в курсе.
Вернемся в Париж шестидесятых. 1966-й – очень важный для нее год. Первое большое турне по Франции. Шарль Маруани становится ее агентом. Рождается первая версия Ma plus belle histoire d’amoure. У нее новый помощник – Мари Шэ. Успех на телевидении и в прессе. Наконец, она покупает свой знаменитый “мерседес” цвета металлик, и Серж Реджани находит ей шофера, с которым предстоит долгое сотрудничество, – Пьера Томассо, которого все почему-то звали Питер. Она уже так популярна, что, когда Романелли первый раз приходит к ней на рю Ремюза, консьерж долго не хочет его пускать, опасаясь назойливых поклонников певицы, которая на его, консьержа, несчастье поселилась в этом доме.
Он – молодой музыкант, уже успевший одержать победу на конкурсе аккордеонистов в Италии. У него два кумира – Жак Брель и Барбара. Он снимает комнату на бульваре Дидро, но пропадает целыми днями у Каваньоло, в магазине аккордеонов на рю Фобур-Сен-Мартен. Мадам Каваньоло заботится о нем, как мать, она и снимает однажды трубку телефона:
– Это тебя! Барбара!
Он отрывается от аккордеона и начинает разговор.
– Барбара?!
– Да, Барбара! Та, которая поет! Вы свободны завтра после полудня?
– Да, конечно.
– У меня завтра запись на телевидении, в Мулен де ла Галетт на Монмартре. Приходите в три, возьмите аккордеон. Я никогда не знаю…
– Хорошо, мадам, конечно. Благодарю вас, я обязательно буду.
Барбара – его мечта! Но он знает, что ее аккомпаниатор-аккордеонист Джо Баселли сейчас вроде бы болен. Поэтому сразу звонит ему.
– Роланд, я не знаю, что она тебе предложила, но мы серьезно поссорились. Мне предложили ангажемент с Паташу в США, а она посчитала, что я предупредил ее об этом слишком поздно. Это неправда, ты же меня знаешь… Она метала громы и молнии. В итоге попросила меня кого-нибудь ей порекомендовать, что я и сделал. Назвал тебя и Бернара Ларуша.
– У меня завтра с ней встреча. Как себя вести?
– Если она выберет тебя, а не Бернара, то это чтобы мне насолить. Она такая. Сумасшедший талант и невыносимый характер! Делай что хочешь, только сконцентрируйся и не соглашайся меньше чем на четыреста франков за концерт.
Назавтра ни жив ни мертв он отправился на Монмартр. Барбара сидела за роялем в свете софитов, окруженная ассистентами. Не повернув головы, будучи к тому же “близорукой как крот”, она не увидела, а скорее почувствовала его: “Подойдите. Не волнуйтесь, все будет хорошо. Через два дня мы уезжаем в Италию, поэтому приходите завтра на Ремюза репетировать”. Мари Шэ тут же предложила триста пятьдесят франков за концерт и сказала, что нот нет: “Готовьтесь по ее записям”.
Первому свиданию в ее доме на рю Ремюза Романелли посвятил целую главу в своей книге – он запомнил все до мельчайших подробностей. Даже свое ощущение: здесь, похоже, раньше жил мужчина. “Африканец” (такое прозвище она дала своему агенту Шарлю Маруани)? Нет, другой, догадался он: “бывший актер-премьер, знаменитый Жорж Манда из фильма «Золотая каска» Серж Реджани, они поют в одних и тех же концертах”. Одно слово “бывший” чего стоит в этом контексте. Он играет по памяти, на слух – Toi, (“Ты”), Si la photo est bonne (“Если фото удалось”, теперь эту песню исполняет Карла Бруни). Она убыстряет темп, меняет тональности, смотрит лукаво. Он справляется и отказывается от нот. “Мы закончили сеанс через двадцать часов”, – неужели правда? Она была им довольна и обняла на прощанье. “Роланд, сбылась твоя мечта!” – сказал он себе.
На следующий день репетиция повторилась. Когда она опять обняла его при расставании, он хотел сделать то же самое, но получил в ответ холодный душ: “Я терпеть не могу, когда меня обнимают”. “Я словно в яму провалился. Я почувствовал себя таким несчастным: вчера она обнимала меня сама, а сегодня уже брезгливо отстраняется. Мне казалось, что она играет со мной, как кошка с мышкой, а я не хотел быть мышкой. Завтра мы уехали на поезде в Милан…”
В официальной биографии Барбары читаем, что Романелли сменил Джо Баселли в сентябре 1967-го, а расстались они с Барбарой навсегда в 1986-м, так что “двадцать лет” было придумано исключительно для эффектного названия книги. Хотя и девятнадцать лет – это срок. Тогда, в 1967-м, итальянские гастроли пришлось прервать: 6 ноября умерла ее мать. Барбара успела представить ей Роланда: тот запомнил маленькую, хрупкую, симпатичную и веселую даму с неизменной черной сумочкой в руках. В семье все звали ее juive – еврейка. После похорон Барбара не захотела оставаться на рю Ремюза: через пару месяцев собрала чемоданы и уехала сначала в отель на рю де Турнон, а потом в апартаменты на рю Мишель-Анж. Она часто с