начала делала, а потом думала. Импульс, порыв, настроение – она плохо умела их побеждать.
А красивый, боготворящий ее пение юноша (шестнадцать лет разницы в возрасте!) остался в команде. Она одна: отношения с Реджани идут к разрыву. И эти глаза, глядящие на нее с нескрываемым восторгом, рядом… Сначала она подарила ему тишотку с надписью – изречением знаменитого джазового трубача Майлза Дэвиса: “Зачем играть по нотам, когда достаточно играть лучше всех”. Наконец, в день его рождения – 21 мая 1967 года – вручила ему красивый пакет. Внутри – знаменитые герленовские духи для мужчин Habit rouge, их, кстати, обожала на своих мужчинах и Марлен Дитрих. “Я обнимаю ее в знак благодарности и целую. Первый поцелуй пришелся на щеку, потом она повернула голову, и вот уже мои губы возле ее губ – классический прием, которым мальчики соблазняют девочек! Никто не мог устоять перед Барбарой… Видит Бог, я не вынашивал планов домогаться ее. Мне было двадцать, прекрасный возраст”. Bel âge – эту песню она написала еще в 1964-м. Там есть такие слова: “Ему почти двадцать – это надо видеть…”
Она старалась быть нежной. На одном из концертов представила всему залу его маму – Винсент: “Вот дама, которая носила Роланда под сердцем девять месяцев, – к счастью, без аккордеона”. Та страшно смутилась от света прожекторов и аплодисментов, но была счастлива. Послала ей баночку корнишонов, которые Барбара любила. Цепкий материнский взгляд запомнил: “У нее был очень красивый рот и прекрасные глаза, искусно подведенные. Приятное лицо, три четверти которого занимал нос, выдающий сильный характер”. В несносности этого характера однажды убедилась и Винсент: в Жуан-ле-Пен, на французской Ривьере, Анн Вандерлов, тоже автор и исполнительница песен, попросила Роланда аккомпанировать ей на одном из выступлений, на что последовало грозное заявление Барбары: “Я тебе запрещаю!” Анн умоляла – тогда патрон смилостивилась: “Хорошо, аккомпанируй, но ты останешься за кулисами”. Мама Роланда считала, что “так происходило слишком часто. Она была невыносимой, я думаю… очень властной. Возможно, слишком”.
Жизнь со взрослыми серьезными мужчинами у Барбары не получилась, расставание с Реджани было мучительным – может быть, она думала, что вот из этого мальчика вылепит того, кто ей нужен? Но он был всего лишь один из стаффа и колесил вместе со всеми ними по Европе. Лучше других знал, что в день концерта ее интересуют только хороший звук и свет – и еще чтобы в этот день к ней не обращались никогда и ни с чем, она не желала видеть ни поклонников, ни мэров городков, где выступала, которые приходили с букетами ее поприветствовать. Она даже не ела ничего толком – так, вода и бутерброды. Он на всю жизнь запомнил ее депрессии, когда в гостиничном номере или дома в Преси задергивались шторы, наглухо закрывались ставни, выключался телефон, прекращался всякий контакт с внешним миром и только работал телевизор – причем без звука, да горели крошечные красные бра, которые она почему-то любила и которые, как маячки, освещали ей путь только в одном направлении – к черно-белым клавишам. Горы лекарств, которые она возила с собой, снотворные (все равно спала три-четыре часа за ночь), антидепрессанты, стимуляторы, чтобы на концерте быть в форме. И кортизон, чтобы звучал голос. И многочасовые репетиции, которыми она умучивала своих музыкантов, чтобы звук был безупречным. “Да, мы вместе переживали божественные моменты на сцене, но в то же время мы были крепостными, которых в следующую секунду могли уволить…”
От пятидесяти до семидесяти концертов за сезон, вспоминал он, а было еще три или четыре сезона, когда концертов оказалось в среднем двести! Это были разные залы: и битком заполненные на курортах, и полупустые в деревнях, но везде она пела одинаково прекрасно. Однажды отключилось электричество, и все растерялись. Барбара решительно поставила на пианино две свечи и стала играть, вместе с ней в итоге пели и весь зал, и ее музыканты, которые спустились со сцены (их электронные инструменты были бесполезны) и сели среди зрителей. Минуты абсолютного счастья – ради них все и стоило терпеть!
Ее самым большим жестом в его сторону стало его имя на фронтоне “Олимпии” в 1977-м. Хотя где-то с 1974-го он уже работает и с энергичной характерной певицей Мари-Поль Белл, автором знаменитой песни La Parisienne (“Парижанка”), – и, надо думать, Барбара к этому относится уже гораздо спокойнее. Но главный итог их отношений и многолетнего сотрудничества – это, конечно, песня À peine, написанная в 1970-м, в разгар романа. Она до сих пор считается одной из самых прекрасных песен о любви во французском репертуаре – это признает даже сдержанный, обожающий фактическую сторону событий автор книги о Барбаре Ален Водраска: “Ее голос, чувственный, шепчущий, задыхающийся, наполняет вас теплом и нежностью – как вид смятой любовниками простыни”. Да, услышать такое от спокойного и даже суховатого, на мой вкус, автора замечательной книги – это дорогого стоит. Вот полкуплета из этой песни, которую надо только слушать, слушать и ничего больше – и вы действительно окажетесь где-нибудь на Ривьере, на террасе рано утром, когда за морем, на бирюзово-голубом небе только-только встает солнце, и неизвестно, чье прикосновение нежнее, его или любимого:
Время любви проходит быстро,
Но мы это едва понимаем,
Когда ночь ускользает,
Легко, так легко
Твои губы прикасаются к моей шее,
Ты меня кусаешь,
Я просыпаюсь во сне,
Я снова люблю тебя…
Теперь самое время сказать о разрыве – а она была мастерица разрывов. Конечно, они оба уже устали друг от друга, но, как супруги в долгом браке, боялись нарушить хрупкое равновесие, решиться на перемены. В такие моменты судьба посылает того, кого потом назовут виновником расставания, но это, конечно, не так. На этот раз судьба выбрала не кого-нибудь, а Жерара Депардье. К 1986 году – времени их с Барбарой спектакля “Лили Пасьон” – он уже один из первых, если не первый актер Франции, снявшийся в знаменитых “Вальсирующих” Бертрана Блие, в “Двадцатом веке” у Бертолуччи, “Последнем метро” Трюффо и еще во многих и многих фильмах. Он будет с ней петь и играть в новом спектакле, сценарий которого она писала три года. Роланд нервничает: появляется новый серьезный персонаж, к тому же все видят, что Барбара уже не та, и голос не тот, и ей пятьдесят шесть лет, наконец. Уже на репетициях ему все это кажется фальшивым. Она, видя его недовольную мину, отсылает его в комнату для отдыха. Уходя, он сталкивается с Депардье и говорит, что то, чем они уже две недели занимаются, это дерьмо – la merde – и если так продолжать, они упрутся в стену. На следующее утро она встречает его словами:
– Итак, я делаю дерьмо?
– Я не говорю так, я считаю, что то, что мы делаем в течение пятнадцати дней, не укладывается в голове и ведет в тупик. Ты не актриса, ты женщина, которая поет! Ты собираешься повторить провал спектакля “Мадам”?!
Он ошибся во всем: и в будущем этой новой постановки, на которую ходил впоследствии весь Париж, и в том, что она не актриса, и в том, что не надо ей было напоминать во время самой, может быть, рискованной творческой затеи за всю ее жизнь о неуспехе спектакля “Мадам”. Больше она с ним не работала. Больше они никогда не виделись. А когда “Лили Пасьон” вышла на сцену, она предупредила, что если он появится в зале, то она прервет представление и уйдет. Все знали, что она и вправду может так поступить, поэтому спектакля он не увидел.
Конечно, он не пропал – играл, аранжировал, писал музыку. Кажется, так никогда и не был женат и не имел детей. С 2002 по 2008 год вместе с певицей Анн Со (псевдоним Анн-Софи Грантелль) играл спектакль о Барбаре “Моя лучшая история любви”, с 2008 года – спектакль “Барбара: двадцать лет любви” вместе с актрисой Ребеккой Мэ. Он есть на YouTube, как есть и прелестная запись: Роланд и Ребекка исполняют ее песни на улице на каком-то празднике, и перед ними чуть ли не стоит кружка с брошенными туда монетами. Ах, Роланд, тебе уже гораздо больше пятидесяти шести, и у тебя совершенно седые, хотя по-прежнему длинные и густые волосы. И ты выходишь на сцену с милыми молодыми актрисами, но как они поют? Представляю, как она хохочет теперь там, на небесах.
Жерар Депардье и “Лили Пасьон”
Они познакомились в 1982-м на каком-то званом обеде, где ее, к слову, редко можно было увидеть. Он – тогда уже первый актер Франции, высокий брутальный красавец, за плечами которого роли в “Вальсирующих” Бертрана Блие, “Двадцатом веке” Бернардо Бертолуччи, “Последнем метро” Франсуа Трюффо и еще множестве знаменитых фильмов. Она – теряющая голос дива, которая уже год как пишет сценарий необычной пьесы и сочиняет к ней музыку. От сюжета поначалу столбенели и ее поклонники, и критики: героиня – знаменитая певица, герой – убийца. Он убивает в каждом городе, где она выступает, убивает не всех подряд, а тех, кто страдает и кому уже не под силу нести бремя жизни. И каждый раз оставляет на месте преступления веточку мимозы. Эти двое, Лили Пасьон и Давид, влюбляются друг в друга, она пытается найти счастье вне сцены, убежав вместе с ним на некий мифический остров мимоз, но, конечно, не может. Все возвращается на круги своя. Такое вот индийское кино, родившееся в воображении Барбары.
Психоаналитики наверняка выстроили бы целую теорию о том, почему в воображении этой женщины мужчина возникает исключительно как опасность, угроза, несущая гибель, смерть, но мы и так знаем: здесь и воспоминания детства, и тот факт, что все, кого она любила, хотели отнять у нее ее черный рояль. Такой была плата за любовь и за счастье, и она, страдая, все равно говорила “нет”. Итак, между супом из раков и омаром в вине она рассказывает ему о нежном убийце, блондине Давиде. И он, жадно ищущий самые разные роли и, конечно, польщенный вниманием легендарной Барбары, немедленно говорит: “Давид – это я. Я твой мужчина. Пиши. Мы должны это сделать”.