Le Bourget. Конечно, никаких автобусов мы решили не ждать и отправились на поиски такси – ведь мы ехали к Барбаре! И совершенно не обратили внимания на то, что горстка… вот словосочетание “белых американцев” звучит нормально, а “белых французов” совершенно по-идиотски, но это были именно они, те, кто остался стоять на перроне и с интересом поглядывал на нас, смело ринувшихся в город. Честно признаюсь, что, выискивая знак остановки такси или хотя бы место, где можно его заказать, мы совершенно не заметили, что оказались на улице, сплошь заполненной людьми не в европейской одежде. Все женщины были в хиджабах, а несколько даже в некоем подобии паранджи, мужчины тоже в большинстве своем в каких-то длинных одеяниях, они терпеливо стояли перед светофорами, образуя целую толпу, смотрящую куда-то мимо нас. Вместо традиционных парижских кафешек и бистро вокруг были кебабные и восточные ресторанчики. В один мы зашли и попросили вызвать такси. Ответ хозяина нас потряс: “Это невозможно, такси сюда не ездят. И полиция тоже” (где-то в двадцати километрах от Парижа, между прочим). Неполиткорректные высказывания своего мужа я пресекала на корню: “Тебя ведь никто не обижает, правда? Просто они здесь живут. Может, у них свое такси, которое нам не полагается”. Зайдя еще в пару мест и вновь услышав отказ, мы понуро вернулись на вокзал, где нас с улыбкой встретили умные французы, дожидавшиеся поезда. Ждать пришлось долго, и мы о многом успели поговорить. В итоге они впихнули нас в какой-то битком набитый вагон, который подошел к перрону без всякого объявления о том, куда он следует, и мы уехали. Осадок остался. Впереди – о чем, конечно, еще никто не знал – страшные теракты на парижских улицах и роман Уэльбека “Покорность”. А когда сегодня набираешь в поисковике “Бурже”, чтобы прочитать что-то о городе, то едва ли не первым номером выходит статья “Бурже – исламская мина Европы”. Слава богу, при Барбаре ничего подобного еще не было.
Когда мы все-таки сошли с поезда на чистенькой и пустынной станции Mitry-Claye, то вокруг была уже другая Франция. Такую мы часто видели в Бретани: чистые небогатые домики с неизменной геранью у входа, абсолютно пустые улицы, старый собор с кладбищем и скромная брассери, где чаще всего тоже никого не видно. Где люди, непонятно. По счастью, кафе было прямо напротив вокзала: там завтракали и громко хохотали местные работяги в спецовках, они, увидев нас, вежливо замолчали. Хозяйка сразу вызвала такси, и через несколько минут подкатила машина с немолодым водителем, похожим на английского лорда. Всю дорогу до дома номер два по рю Верден в деревне Преси-сюр-Марн он не проронил ни слова. Хотя можно было догадаться, зачем мы туда едем, и поприветствовать русских, жаждущих припасть к национальной святыне, хотя бы и предназначенной для узкого круга. Или он просто не знал о том, что здесь жила Барбара?
Ехали долго. Мимо канала Лурк (Преси как раз и располагается между рекой Марной и этим каналом), полей с кукурузой, просто полей, мимо каких-то небольших торговых центров, облепленных машинами. Вообще особой красоты вокруг не наблюдалось, что для Франции с ее дивными сельскими пейзажами нетипично. Стояла такая тишина, что даже в машине слышны были треск цикад и тихое щебетание птиц. Вокруг ни души, да и домов-то никаких нет. Вот это глушь! Даже сейчас, а что было в 1972-м, когда она первый раз сюда приехала? И как она зимой в кромешной темноте возвращалась сюда из Парижа по ночам?
Неизвестно, жалела ли она о том, что забралась в такую медвежью дыру, отрезав себя от цивилизации, или радовалась полному одиночеству в патриархальной глубинке. Да и вообще, что является идеальным sunset бульваром для угасающей звезды? Скромная жизнь в столице, где надо ходить по улицам в черных очках и ловить на себе жалостливые взгляды: “Ой, неужели это та самая Барбара?” Принимать редкие приглашения на модные премьеры и там тоже прятаться от бесцеремонных замечаний: “Ну надо же, что делает с человеком время”. Или выбрать вариант Греты Гарбо: легенда осталась, а меня как бы нет, никто меня не видит и не знает, что со мной. Барбара еще вполне сносно выглядела, хотя и в своей деревне носила огромные черные очки и закутывала голову платком, но вот оказалась здесь. Значит, так было надо.
Дом
Grange aux loups – “волчий амбар” – такое название она придумала для улицы, куда ее зовут проститься с отцом, в своей знаменитой песне Nantes. И кто бы мог подумать, что спустя четверть века в Нанте действительно появится такая улица! Бывшую рю де Шарретт переименовали в знак любви к певице, и она сама, немного смущаясь, 22 марта 1986 года, на следующий день после показа в Нанте спектакля “Лили Пасьон”, в сопровождении мэра города и Депардье открыла новую табличку с названием Rue de la Grange aux loups. Позже, в 2000-м, в Нанте возникнет и “Аллея Барбары”, соединяющая сегодня рю Гранж-о-Лу и рю Траверсьер. Так печальная судьба Жака Серфа и “дождь в Нанте” прославили этот город.
А в ее доме в Преси появляется свой Grange aux loups – переделанный под небольшую концертную студию настоящий старый амбар с деревянными балками под потолком. Все его так потом и называли. Там стоял рояль, там были микрофоны, динамики, ноты, ее кресло-качалка. На стене висели перевезенные из Парижа афиши с изображением певца Харри Фрагсона и Лои Фуллер (американская актриса, блиставшая в девятисотых годах в Фоли-Бержере и считающаяся одной из основательниц танца модерн). Здесь она репетировала, готовила концерты, спектакли, сюда приезжали работать ее музыканты.
Сегодня этот двухэтажный каменный дом, осенью увитый виноградом и лимонником с гроздьями ярко-красных ягод, производит впечатление неприступной крепости. Деревянные двери и ставни наглухо закрыты. Присмотревшись, можно разглядеть некогда белую, а теперь пожелтевшую и сжавшуюся от дождей картонку с именем владельца – Beatrice de Nouaillan, 2, rue de Verdun, 77410 Precy sur Marne – это Беа, ее секретарь, которая здесь с ней жила и которой она завещала дом. Прямо напротив – церковь Петра и Павла с колокольней ХVI века. Внутри невидимый снаружи сад: я хорошо представляю его себе по многочисленным фотографиям и клипам ее песен, он небольшой, прямоугольный, четыре здания вокруг образуют каре и прячут его. Там при ней цвели розы, пионы, глицинии, все было увито плющом, она любила его. Сад – это всегда роскошь, тайна, отрада сердца, вот только кончается все как в стихотворении у Беллы Ахмадулиной: “Я вышла в пустошь захуданья и в ней прочла, что жизнь прошла”.
Похоже, дом брошен и нет на нем никакой мемориальной таблички. Хотя Le Parisien сообщает, что при входе в деревню посажены розы и установлен памятный знак с немного выспренными словами: “Твоя дорога песен привела тебя в Преси. Ты ушла, но осталась в этих розах на этих улицах и помогаешь нам восхищаться жизнью”. Во всяком случае, именно так было написано в статье о Барбаре два года назад. Каюсь, мы этот знак и эти слова так и не нашли. Зато вышли к реке – и еще раз удивились каким-то совсем не французским пейзажам: пустоши, одинокие деревья, высокая некошеная трава и все как-то первозданно, дико.
Дом этот для нее нашел в самом конце 1972 года ее агент Шарль Маруани. Его продавал некий декоратор в связи с тем, что разводился с женой. Смотреть поехали вместе с Романелли, Маруани в самый последний момент исчез, и всю дорогу туда она убеждала своего аккордеониста, что никогда нигде не бросит якорь, что для нее это невозможно, она номада, останавливается там, где захочет, но всегда в разных местах. Впрочем, дом и спрятанный от посторонних глаз сад им обоим понравились. Дальше, если верить Романелли, состоялся следующий диалог:
– Дом отличный, но у меня все равно нет денег.
– Отлично, тогда он интересует меня, этот дом.
– Тебя? Зачем он тебе?
– Чтобы там жить, черт возьми!
– Но ты мне никогда об этом не говорил…
– Знаешь, я всегда любил деревенскую жизнь, всех этих животных, птиц. И потом, меня устраивает цена.
– Ты спятил? У тебя не останется времени на работу: ехать в Париж отсюда, днем и ночью…
– Хорошо, тогда слушай: если ты не хочешь, я покупаю этот дом! Завтра же иду к нотариусу, и больше не будем об этом говорить.
Через два дня Барбара стала владельцем недвижимости на рю Верден в Преси-сюр-Марн. Что двигало им? Может быть, то же, что когда-то и Юбером: ее надо спустить с небес на землю, пусть будет свой угол, и тогда все наладится, в том числе и в отношениях двоих. Что двигало ею? Склонность мгновенно принимать решения, не слишком задумываясь о последствиях, стремление спрятаться, забиться в нору, быть невидимой и недоступной тогда, когда она не поет. Она купила его – и дом сразу стал необыкновенным, воспарил под облака:
Я придумала себе страну, где живет множество солнц —
Они поджигают моря и пожирают ночи…
… Там я построила свой дом.
Он и лес и почти сад,
Он танцует в сумерках вокруг огня и поет,
А цветы смотрятся в озеро как в зеркало.
Никакого озера в Преси не было, зато в первое же лето там появился и прожил почти год молодой композитор и исполнитель Франсуа Вертхеймер – он и написал слова к песне Ma maison (“Мой дом”). История дома началась с любви, как и полагается нашей номаде: ей сорок три, ему двадцать шесть, он, учившийся нотам в лицее вместе с Жаном-Мишелем Жарром, умеет все: петь, сочинять музыку и стихи, выступать в пантомиме и цирке. Но главное: он открывает ей рок, Дженис Джоплин, группу Jefferson Airplane, Джимми Хендрикса… Всегда надо дружить с молодыми: они слышат время и умеют что-то такое, что самым умным и талантливым представителям предыдущего поколения совершенно не доступно. Барбара это прекрасно понимала. Результатом творческого тандема стал ее альбом La Louve (“Волчица”). Опять возникает эта тема – подсознательно и отца, и себя она считала одинокими волками, которым не стоит ни с кем подолгу делить жизнь. Есть еще один аспект: волков травят, преследуют, убивают. Немного раньше Высоцкий пишет свою знаменитую “Охоту на волков”. В альбоме много прекрасных песен, сделанных в соавторстве с Вертхеймером: